Тень за правым плечом

Небольшая стайка ос или пчел вполне может зажалить до смерти любое, сколь угодно крупное, живое существо. Россия с самого начала была живой, а не големом, слепленным из глины и крови, и поэтому оказалась уязвимой.

Особое свойство прозы Александра Соболева зачаровывать в процессе чтения, погружая в состояние отчасти эйфорическое, имеет оборотную сторону - прекратив, переживаешь почти неизбежную абстиненцию. Так уж мы, люди, устроены, вынужденные платить за все хорошее, чем дарит судьба. Именно потому для себя я уже с десяток лет назад наметила, что стану по кругу читать путевые заметки и рассказы о малоизвестных поэтах Серебряного века от Луки из Лейдена (lucas_v_leyden - ник автора в ЖЖ) в умудренной и закаленной старости.

А если серьезно, то да, его невозможно не любить и он один из очень немногих в пространстве всеобщей грамотности, кто владеет языком на уровне, заставляющем усомниться в совершенной земнородности этого дара. Может потому так органично ложится на восприятие идея "записок ангела" и никому из рецензентов, а пишут о Соболеве традиционно много и все люди достойные - никому не приходит идея усомниться, помянув любимого критиками ненадежного рассказчика. Но по порядку.

В основе сюжета прием найденной рукописи - хочется сказать "рукопись, найденная в бутылке", но в одном ученом сообществе все того же ЖЖ мне всякий раз за это пеняют, указывая на физическую невозможность поместить сколько-нибудь значительного объема текст в какую угодно крупную бутылку, потому мы с Эдгаром нашим По, всхлипнув, про бутылку ничего не скажем, а скажем вовсе про антикварную лавочку в Вене, где герой, прибывший на филологический симпозиум и манкировавший банкетом, предпочтя ему одинокую прогулку по городу, неожиданно натыкается на стопку тетрадей, исписанных по-русски каллиграфическим почерком с дореформенными ерами и ятями.

Содержание не оставляет сомнений в том, что написаны они ангелом, Не тем, что по небу полуночи летел и тихую песню пел, и не Огненным как у Брюсова, и не вестником, как Гавриил, а вовсе даже рядовым ангелом-хранителем, который, если верить фольклору, стоит у каждого из нас за правым плечом, в то время, как за левым - приставленный ко всякому персональный бес. Только в случае Серафимы Ильиничны невидимость и бесплотность дала сбой. Она не знает, почему и зачем, и в целом не озабочена метафизикой. Она знает лишь свою цель - охранять жизнь единственного человеческого существа, данного под опеку.

Божьей волей для нее это младенец Анастасия, Стейси - как эмансипированная и склонная к эпатажу мать зовет девочку. Дочь гимназического учителя из провинциальной Вологды. Никакой скудности и убожества, оба родителя унаследовали приличный капитал и вполне могли бы жить как рантье, работа Льва Львовича скорее волонтерство. Как бы там ни было, а Серафиме, благоприятным стечением обстоятельств, удается не только сделаться крестной матерью своей подопечной, но и поселиться от нее в непосредственной близости, став неизменной участницей жизни семьи.

Спокойный размеренный обывательский быт, со вкусной едой на отменно сервированном столе, с умными разговорами, среди которых тема борьбы за счастье народное если и всплывает, то усмиряема бывает хозяйским: "а не заказать ли нам завтра Жанне Робертовне селянку?" На дворе, тем временем, 1917. Каждый читал про Революцию и Гражданскую, много на эту тему написано хорошего и разного, от "Хождения по мукам" и "Доктора Живаго" до "Высокой крови" Самсонова, "Тень за правым плечом" - это такой, если и не ангельский, то наверняка уж не вполне человеческий взгляд на события, в котором "ничто не предвещало" и "все говорило за то, что"; "никому, кроме Шленских с Быченковыми и человеческого отребья не на радость" и "но по большому счету все это не имеет значения, была бы Стейси жива-здорова".

У того, кто прочтет этот мой текст, может сложиться, что книга едва ли не блоковское: "Предатели! Погибла Россия", что неверно. Здесь столько и о стольких немыслимо интересных вещах. Чего стоит история с поддельными манускриптами и письмами-найденными-в-бутылке батюшки о.Максима. А как немыслимо хороша болотная робинзонада доктора Айболита Веласкеса. А как уместен и не чрезмерен мистический элемент.

Роман можно бесконечно разбирать на составляющие, любуясь красотой и соразмерностью всякого элемента и эталонным качеством скрепляющих слов, но не менее важно сказать о цельном здании, которое, сколько поняла, неочевидно большинству читателей. Смотрите, здесь просто. Это история отставленного ангела. Берегини, от которой отказались, и какова бы ни была причина, все, что после - это без. И речь не только и не столько о девочке Стейси, которую мать с отчимом увозят в Аргентину.

Так что же, оставь надежду, всяк? Ну нет, пока живем надеемся. Запас благости, как и запас удачливости возобновимая величина, и грифоны охраняют лиру.

Я не знаю, что написать об этом романе. Он как жизнь: ружья на стене не стреляют, люди появляются на твоем пути, какое-то время идут параллельным курсом, а потом исчезают – кто-то сознательно, кто-то просто силою вещей. Он затягивает, хотя вроде бы особо ни о чем, сюжет полуобязательный, да и не в нем дело. Язык? Да, это я еще в Грифонах отметила – свободный, пластичный, читательское наслаждение получаешь не столько от истории и героев, сколько просто от звука флейты. И вообще мой любимый жанр, филологический роман. Разгадывать аллюзии, угадывать ссылки (вот только так и не смогла вспомнить: доктор с лисенком – ну ведь точно где-то что-то такое было?).

Внешняя тема романа – история провинциальной полуинтеллигенции начала XX века. Студенческие брожения, побег за границу и жизнь в Швейцарии, возвращение в Россию, 1917 год, 1918… Эмиграция. Автор или, скажем корректнее, нарратор ненавидит большевиков и прогрессивную интеллигенцию, которая, позволив большевикам прийти к власти, разрушила не только собственную жизнь, но и страну. Все это многажды было в бесчисленных книгах и мемуарах, как будто в очередной раз перечитываешь давно знакомый текст. Хуже от этого он, впрочем, не становится.

Вторая тема – проживание чужой биографии. Нарратор считает себя (обоснованно или нет – судить читателю) ангелом-хранителем, отправленным в мир присматривать за своим подопечным. Серафима, дочь Ильи (очевидно, пророка). Присматривает старательно, пока не начинает задаваться вопросом: а не ошиблась ли я с целью и смыслом жизни? И любопытно было наблюдать, как, отринув первоначальную цель, буквально через пару абзацев Серафима придумывает себе новую. Нет, все-таки тоже «земнородная», как она называет нас, простых смертных.

Небывалое, незнакомое спокойствие сходит на меня: я сделала все, что было в моих силах, и больше ничего не должна. Окно распахнуто, свежий, холодный воздух, пахнущий дымом и сладостью, врывается в него, луч солнца с пляшущими в нем пылинками повисает в комнате: книга моя окончена.

Честно сказать, я плохо представляю себе отечественную литературную ситуацию – от слова «совсем»: за последние годы я прочла немногим больше пары десятков книг, из которых большинство не произвело на меня сколь-нибудь заметного впечатления, так что книга А.Соболева на этом фоне стала событием. Давно я не читала такой качественной прозы, стилистически возвращающей к классике Ф.М. Достоевского, В.В. Набокова, А. Толстого, Н.Лескова или Г. Газданова, такого вкусного языка, такой наполненности интертекстуальностью. И хотя книга не оказалась для меня какой-то уж очень особенной смысловой игрой, с каждой страницей я радовалась, что читаю ее. И так мне было жаль расставаться, когда все тетрадки закончились, и так сильно хотелось продолжения (еще! еще! не останавливайся!), что я немедленно достала «Грифоны охраняют лиру», задумавшись, что же я буду делать в новогодние каникулы, если/когда проглочу и их, ведь это будет время для литературного гурманства и текстового баловства.

Книга мне понравилась, прежде всего, своим языком, очень ёмким, отточенным и изобразительным, в котором нет ничего лишнего, и все сказано очень точно. Благодаря ему, она, не имея четко выраженного сюжета, выступила для меня чередованием описаний и комментариев в стилистике «Историй русского народа» Н.А. Полевого: каждый эпизод приносил какую-нибудь микроисторию – житейскую, историческую или психологическую, создавая многослойную пеструю гирлянду, начиная от революционных брошюр и заканчивая инструкциями по изготовлению искусственных цветов. Создавалось своеобразное ощущение читательского транса, удерживающего именно в процессе и заставляющего забывать о результате, просто переключаясь от эпизода к эпизоду, и каждый конец эпизода воспринимая как начало следующего (кто-то сравнил это с хитростью Шахерезады - очень метко!).

Вторым плюсом я бы считала удивительную наполненность книги: до самой последней страницы она остается информативной и удерживает читателя от того, чтобы рвануть в финал и сбросить, наконец, напряжение. Автор не начинает сам и не принуждает читателя заранее «сидеть на чемоданах» в своем тексте, хотя для современных книг совсем не редкость, когда финал становится ясным задолго до конца книги и на «ну, дальше все ясно» обычно приходится заканчивать чтение. Здесь о близости конца догадываешься только по толщине стопки оставшихся страниц, что по-своему увеличивает напряжение: что же такого крутого должно случиться, чтобы история закончилась, ведь страниц осталось так мало, а версий и недосказанного так много!

Третье достоинство – своеобразное перетекание жанров: хотя рассказ ведется в основном от одного лица, составляющие его истории звучат по-разному. Действия мало, скорее, присутствуют их описания, воспоминания о них, их пересказывание и мысленный разбор. Общее впечатление – полифоническое, поскольку в начатую мелодию постепенно вплетаются новые ноты и темы, потом они уходят, со временем возникают другие и задают новую тональность звучания: по-разному звучат благостная дореволюционная Вологда, пугающий «кожаный» революционный хаос, мрачная безликость становящегося советским Петербурга, хроническая нервозность пражской жизни героев. Здесь искусно переплетены и исторические обстоятельства, и бытовые зарисовки, и мистика. Двигаясь от тетрадки к тетрадке, постепенно читатель раскрывает для себя главную героиню – Серафиму, сначала безоговорочно принимая ее сущность ангела-хранителя, потом после пражских эпизодов с Веласкесом начиная в ней сомневаться и, наконец, сожалея о ней. И в этот момент возникает ощущение, что, читая, ты все время шел не к тому финалу, и книга совсем не о том, а больше о ней самой, о ее внутренней картине мира и себя в этом мире. В этот момент происходит сдвиг фокуса восприятия, как если бы до сих пор ты, как в известных «волшебных картинах» смотрел, скосив глаза, и видел одно, а теперь внезапно взглянул прямо и понял другое.

И все же… книга не оставила впечатления правды, скорее, воспринималась как эстетический артефакт, сувенирное или подарочное произведение, и даже ее филологические достоинства не смогли скомпенсировать недостаточность сюжета. Мне все время казалось, что автор как-то экспериментирует с построением литературного текста и, несмотря ни на что, в нем нет литературной легкости, творческого вдохновения, трансляции некоей идеи или отношения. В ней я не обнаружила смыслового центра, который бы зацепил меня и заставил размышлять. Скорее я получила что-то вроде зрительского удовольствия от словесного арт-перфоманса в модной постановке, и если сжать все гофрированные филологические складки, на поверхности окажется очень мало для раздумий, все уйдет в расписную нарративность. Наверное, автор рассчитывал на возможности открытых структур, но мне его герм и аллюзий оказалось недостаточно, чтобы полюбить такую ретро-стилистику. Литературный дар - это все-таки что-то совсем другое...