Отзывы на книги автора «Антония Сьюзен Байетт»

Литературные шедевры бывают разные. Бывают романы полные сильных чувств, трагичные и поучительные истории, делящие жизнь на до и после, бывают тонкие, полные трепета и заботы к языку шедевры словесности, случается даже, что жанровая литература, приобретает такой вес, что меняет ход литературной истории, как это было с "Властелином колец". Мне же больше всего импонируют филологические, экспериментальные шедевры, полные структурных загадок, немыслимых аллюзий и неподражаемых идей. Перечислять их сейчас было бы лишним, достаточно того, что нынешняя рецензия как раз о такой книге. Роман британской писательницы Антонии Байетт "Обладать" не зря занимает место в списках лучших романов двадцатого века и стал лауреатом Букеровской премии. В нем нет политики, нет повестки, в плохом смысле слова, нет до дыр затертых и поверхностных тем, проще говоря - ничего лишнего. Зато есть колоссальная эрудиция, невероятная гибкость ума и наивысший уровень писательского мастерства. Игра стилями, идеями, многообразие интерпретаций, - для перечисления и анализа всех особенностей романа не хватит и крупной журнальной статьи, и даже литературоведческого разбора. По всем этим причинам, многие боятся читать роман Байетт, избегают его и откладывают в самые темные углы книжных полок. Однако этого делать не стоит, "Обладать" совсем не такой страшный зверь, как "Улисс" или "Радуга тяготения". Он гораздо лояльнее к читателю и доступнее. Не откладывайте - читайте, а я постараюсь вас к этому замотивировать.

Изнурительная и колдовская тяга к познанию влечёт нас по пути, которому нет конца.

Завязка романа понравится любому книголюбу. Роланд Митчелл, неофициальный сотрудник Британского музея и член падубоведника, отыскивает в ветхом экземпляре "Оснований новой науки" Вико заметки и, что гораздо важнее, неотправленные письма его литературного кумира - Рандольфа Падуба. Поэт девятнадцатого века, примерный семьянин и известный скептик внезапно обнаруживает себя влюбленным - это еще предстоит доказать - в загадочную поэтессу, бретонку, Кристабель Ла Мотт. Открытие возможной связи между литераторами может перевернуть все представление об их немаловажном для британской культуры творчестве. Роланд берется за лупу, надевает шляпу охотника за оленями и отправляется в долгий путь, петляющий в десятках писем и страниц дневников.

Человек – это история его мыслей, дыхания и поступков, телесного состава и душевных ран, любви, равнодушия и неприязни, история его народа и государства, земли, вскормившей и его, и предков его, камней и песчинок знакомых ему краёв, история давно отгремевших битв и душевных борений, улыбок дев и неспешных речений старух, история случайностей и постепенного действия непреложных законов – история этих и многих других обстоятельств, один язычок огня, который во всём живёт по законам целого Пламени, но, вспыхнув единожды, в своё время угаснет и никогда больше не загорится в беспредельных просторах будущего.

Чем вам не детектив? Очень даже похоже. Загадка есть. Призраки прошлого в изобилии. Любовный треугольник? - и не один. По части сюжета "Обладать" самая настоящая находка. Причем с любой точки зрения. Если присмотреться, то роман Байетт это и рыцарский роман, и детектив, и своего рода фантастика, и эпистолярный роман, и классический викторианский роман о любви и, и, и, и. Перечислять можно долго и нудно, почти так же, как читать список кораблей в "Илиаде", хотя бы до середины. Остановимся на самом для меня интересном. Роман идей. Это пожалуй лучшее определение "Обладать", которое только можно дать. Буквально каждая глава романа предоставляет новую тему для рассуждения. Об этом очень важно помнить, когда будете пытаться проглотить книгу за пару-тройку ночей - не нужно, да и не выйдет. Текст Байетт необходимо смаковать, катать по небу и наслаждаться долгим, торфяным послевкусием после каждой главы. На случай, если среди читателей есть почитатели виски, прошу, - перед вами, как минимум Айла, а по мне так даже Скай. Многослойное, сложное, пригодное для сотни, если не сотен, интерпретаций произведение. Меня до сих пор не отпускает метафора женского начала, как океана. В каждом описании воды мне теперь виднеются отголоски рассуждений Мод Бейли и поэзии Ла Мотт. Да, кстати, это и феминистский роман тоже. Кого-то это сразу вдохновит купить роман и окунуться в многостраничное почитание прекрасной половины земли, а кого-то, наоборот, придется силком возвращать к книге. Байетт не та феминистка, которая заведомо ненавидит любого мужчину и смешивает его с грязью. Здравое, смелое по меркам того же девятнадцатого столетия мнение о женском равноправии и даже больше - о женских преимуществах перед мужчинами, с которыми я беспрекословно соглашаюсь. Справедливости ради в романе даже есть сцена, где женщина, а не мужчина, домогается до другого человека (пишу, конечно, не эзоповым языком, но стараюсь не спойлерить). Байетт нигде не перегибает палку, умело балансирует на грани радикального феминизма и маскулинности, дарует читателю полную свободу в выборе сторон и мнений.

Сексуальность – словно толстое, закопчённое стекло, на что сквозь это стекло ни глянь, всё принимает одинаковый, смутно-расплывчатый оттенок. Вообразить просто углубление в камне, наполненное просто водой, уже невозможно!

Думаю, многие из вас знают, что такое игра в построение метафор. Берешь за начало какое-то слово, образ и нанизываешь на него другие, тождественные по каким-то признакам слова, обнаруживая в результате крепкую связь между метлой и чашей Грааля. Так вот "Обладать" - одна сплошная игра в метафоры, уследить за которой порой бывает так же трудно как за кошкой на даче.

У вас никогда не бывает ощущения, что наши метафоры пожирают наш мир?

Я нарочно не рассказываю вам о подробностях романа. Но отнюдь не от жадности или скупости мысли - я не хочу портить вам игру. "Обладать" не тот роман, о котором нужно предварительно читать, готовиться к нему, натаскивать эрудицию и подтягивать выносливость перед долгим читательским забегом. "Обладать" нужно читать самостоятельно, особенно в первый раз. Во второй - пожалуйста, запаситесь парой литературоведческих статей, мнением друзей и экспертов, и вперед, как Роланд, отыскивать все прочие потаенные смыслы в пухляше британской писательницы. Первый раз - особенный, не портите его мнением со стороны.

Наверное, в каждую эпоху существуют какие-то истины, против которых человеку данной эпохи спорить бессмысленно, нравятся они ему или нет. И пусть даже неизвестно, будут ли их считать за истину в будущих веках.

Отважусь рассказать только об одной побочной линии сюжета. Соперничество двух профессоров падубоведов - Собрайла и Аспидса. Внимательный читатель уже успел заметить, что фамилии обоих персонажей говорящие. Собрайл - от собрания, собирательства, оно же коллекционирование; Аспидс - от змеи, искусившей Еву в одном мифологическом саду. Оба ученых яростные фанатики творчества Падуба, но с разными подходами. Аспидс потерял себя в изучении творчества викторианского поэта. Утратил личность, превратившись в подобие. Растворился. Собрайл же, наоборот, принимает успехи Падуба за свои собственные и с непонятным человеку разумному рвением скупает все и вся, некогда принадлежавшее поэту. А если не получается купить - крадет. Тема научного фанатизма в романе сквозная, что впрочем понятно из названия. Байетт задает читателю очень любопытный вопрос: кто кем овладевает - ученый предметом исследования или наоборот? Где проходит черта между испытателем и испытуемым, и как не потерять себя во время эксгумации вечного?

Но предположим, что все так и было: что и в самом деле были вызваны души усопших - и что проку? Неужели наше предназначение в том и состоит, чтобы всю жизнь просидеть, уткнувшись взглядом в черту, за которой густеет тень?

Как я уже сказал ранее, о романе Байетт можно рассказывать очень и очень долго, утопая в десятках сюжетных развилок и авторских метафор. "Обладать" - настоящая ода герменевтике, которая способна побудить даже в самом не въедливом читателе тягу к литературному диггерству. Этот роман гораздо интереснее читать, а после обсуждать, делиться впечатлениями и вместе перечитывать письма и дневники поэтов в поисках очередной интересной аллюзии или метафоры. "Обладать" - литературный шедевр, и я призываю всех и каждого: покупайте и скорее читайте.

Незадолго до этой книги я читала «Легенду о смерти» Ле Бра и была посвещена в тайны подводного города Ис, поверила в Анку и его повозку смерти, погоревала об утонувших моряках, прикинула в уме преимущества воплощения в ундину. Рассказано об этом всем было незамысловатым, простым языком старой необразованной женщины. Она то верит и знает о чем говорит.

Потом, совершенно случайно меня поглотили работы голландской художницы Анны-Марии-Сибиллы Мериан, рисовавшей в красках жизненные циклы насекомых. Рисовала она в 18-м веке, во времена колонизации экзотических земель и знакомства с многообразием божьих тварей. Потрясают твари, потрясает художественная манера, потрясает то, что художник - женщина, потрясает признание в обществе ее таланта. И даже то, что созданы ее шедевры задолго до оглашения теории эволюции и моды на изучение насекомых и превращения исследователей в расхитителей жизни.

До этого было знакомство с поэзией Жуковского. Русалочка произвела впечатление.

По хорошему, надо бы еще Шекспира всего было вычитать, кельтскую мифологию, викторианских поэтов. Легенду о Роланде. Сказки братьев Гримм. Неплохо Байрона и его денди-последователей. И французских поэтов, тех, что писали после Наполеона. Бабуля, глаголящая в Легенде смерти, между прочим, делит французскую жизнь на две части - наполеоновскую и посленаполеоновскую. Бабуля зрит в корень!

К чему я тут умничаю - спросите вы? Ну, в «Обладать» сплошные аллегории со всем этим. И еще, наверное, с приличным списком, но я просто не унюхала остальные следы, может и не знаю кто там еще играет лучами, посылает сигналы, но в сферу моего полиморфизма не проникает.

Но даже если не читать все это внеклассное чтение, можно эту вещицу прочитать и одним махом заиметь представление обо всем вышеперечисленном. Но и это еще не все. Далеко не все! Милым, деликатным, чувственным слогом автор расслабит читателя до состояния левитации и по открывшимся, незащищенным чакрам заставит задуматься о серьезнейших вещах.

О таких вещах теологи размышляют в тяжелых пыльных книжках. Язычество, христианство, материализм, спиритизм. Во что верить? Может в то, что влечет и не дает возможность дать отчет самому себе? Даже если это собирательство и фетишизм. Почему нет, если именно это владеет душой, а евангелия ничто иное как вариации на тему одной биографии?

Или до драки спорят литературоведы. Этично или оправдано вскрывать тайны гениев? О том, что неэтично - заявлять скучно и старомодно. Они хотели сохранить свои тайны в секрете? Ну, это просто оскорбительно! Исследователи в своем праве, ведь они любят предметы своих исследований. И все тут. Ведь гений писал, находясь в уединении. Читатель тоже читал в уединении. Они были наедине! Какие же теперь претензии? Гений нарушил дистанцию первым, пусть не ропчет с того света. Кому он писал? Девушкам? Или ему нужны были девушки для того что бы писать? Это все неважно, читатель считает, что для него, только для него. И все. «Ах, мыслей вы моих предмет». И предмет изучения оказывается в страдательном залоге.

Или представители меньшинств (меньшинств ли?) ходят на демонстрации, объявляют голодовки. Кто там кого притесняет и кто кому враг? Мужчина женщине или наоборот? Равны ли они? У меня сложилось впечатление после прочтения, что женщина женщине если не враг, то самый главный раздражитель. А навязываемая новым временем половая свобода это зло.

Или вопрос восприятия действительности. Поколения жившие до нас накапливали воззрения. Чем дольше прошлое и память, тем больше накопленного и вот мы смотрим через более глубокий пласт на вещи. Или, напротив, только через сегодняшние «модные» линзы. Роман очень английский. Это значит, что любое попавшееся в повествовании описание прибрежного валуна имеет многовековую историю, тщательно и любовно описанную не одним гением. Может быть, все дело в том, что английский остров не велик и каждый уголок изучен и узнаваем. Что многие герои знают свою родословную если не от норманского завоевания, то до десятого поколения, точно. История, лелеяние прошлого, сословность. На мой взгляд, это основные линзы, через которые стоит понимать «Обладать». Почему «Обладать»?

Может быть, про обладание тайнами прошлого? Или тайнами других людей?
Может быть, про физическое обладание тем, кого жаждешь духовно? Обладать значит любить? Есть тут и такая тема. Но вывод неоднозначный.
Может про обладание самим собой, мол знаю все о себе и обладаю жизнью?…

А можно, вообще, обо всем этом не думать и просто прочесть классический любовный роман. Готический, фэнтези, роман-расследование, о служебных взаимоотношениях и затрудняюсь определить какой еще. Может быть, даже женский.

В самом популярном произведении Байетт - "Обладать" - описана иллюстрация к той сказке братьев Гримм, которую я тайно выделяла, боялась и любила - "Ганс-мой-ёж". Ох и сказочка. Задразнили мужика, что у него детей нет, пришёл он злой, пьяный, грохнул дверью: "Жена, хоть ежа мне роди, но роди!" И через девять месяцев, натурально, ёжик. Кормиться грудью матери он не мог, а то бы поколол он ее своими иглами. Так и пролежал он за печкой целых восемь лет; и вот надоел он отцу, и тот одного только и желал: чтобы Ганс-Ёж поскорей умер. Но он не умирал, а все продолжал лежать за печкой.
На иллюстрации Ганс-Ёж был комичен и страдал над тарелкой супу, но сразу подумалось, что он здесь неспроста, что, возможно, вырастет некая детская книга.

Книга, конечно, детская лишь по названию. Роман классический, старинный, отменно длинный,длинный, длинный, степенный и перенасыщенный подробностями. Если вам сразу кажется лишним знать, какого цвета глазки у верхней саламандры на кувшинчике, или как убраны волосы у каждой из хоровода юных дев, бросайте чтение, не жалейте, впрок оно не пойдёт. Сознательно или бессознательно, все высокие искусства Байетт принижает, топит в мелочах, сводит к утилитарному, приземлённому, прагматическому. Не живопись, а вышивки, платья, узорное тканьё, гобелены. Не благородная скульптура, а резьба, папье-маше, пресловутые "горшки". Не высокая "истинная" литература, а сказочки для малышей. Не парение в научных эмпиреях, а прикладная медицина: держать в руках чьё-то сердце - оказывается, совсем не романтическая метафора. А если театр, то семейные постановки под открытым небом, у Пэка сваливаются с носа очки, а Основа, вместо того, чтобы целоваться с Титанией, задыхается в ослиной маске, или куклы, которые вот-вот задышат, заморгают, понесут отсебятину и хоть что-то изменят, и не будет войны.

А. М. Пятигорский так ответил на вопрос, почему среди женщин нет великих философов: "Женщине гораздо труднее заниматься абсолютно бесполезными вещами, чем мужчине". И наверное, ключ к судьбе Олив, если не всех женщин обширного повествования: что бы было с их творчеством, если бы оно никому не приносило пользы, причём в самом презренном материальном смысле? Куда канул бы писательский дар миссис Уэллвуд, если бы мистер Уэллвуд был хорошим хозяином, не лез в скоробогатые и не расточал скудные без того средства на амуры? Кому и на кой ляд пригодились бы чувство цвета и верная рука "мамки" Уоррен, кабы в моду не вошла глазированная керамика? И, если твоё единственное достоинство - красота, как у Серафиты, что ж тебе, пойти удавиться, когда розы сотрутся со щёк, а золото кудрей выцветет?

Серафита... Какая Серафита, Сара-Джейн её зовут, всего-навсего Сара-Джейн... И совершенно верно, удавиться. Вопроса "сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?" у окружающих не возникает. Сосуд разбился, и, что бы там ни пылало, - пропади оно пропадом. Ступай за пяльцы, старая ведьма неполных сорока лет от роду, оплакивай своё прежнее очарование.

Этот незримый водораздел между "Серафитами" и "Сарами-Джейн" меня околдовывает. Либо тебя действительно шестикрылый серафим на перепутье встретил и до небожительниц возвёл, либо - ты обслуживающий персонал. Бегай с кастрюлями, тряпками и носовыми платками - "ах, спасибо, дорогая, что бы мы без вас делали?.. всё позабываю, как её зовут..." - а ты бегай, пока не чкнёшься морщинистой физиономией в свежеприготовленное суфле, вот и полвека прошло.
Небожительницы, кстати, тоже от сей бедственной оказии не застрахованы.
В исторических отступлениях писательница не устаёт нам напоминать, какой кровью и какими унизительными карами были куплены такие подчас банальные пустяки, как женское избирательное право, противозачаточные таблетки в каждой аптеке или возможность держаться за руки с любимым на улице. Они действительно существовали: суфражистки и суфражетки (найдите десять отличий), гей-активисты и секс-агитаторы, поэты кровавой бойни, которая ещё не наступила, и живописцы хрустального прошлого, которого никогда не было, германские анархисты и русские революционеры, дикие, но симпатичные. Ой, завираюсь: Степняк-Кравчинский, тот существовал, а Тартаринов? То ли от мифологического Тартара, то ли от Тартарена из Тараскона. Переводчик перекроил в Татаринова, слава тебе, Господи.

Да, если подытожить, то суть в революции и в эволюции. В попытках организоваться, спасти и спастись, выплыть, выжить, сохранить свою личность и не остаться мразью. Неужели сверхзадача? Неужели невыполнимая? Ганс-мой-ёж едет верхом на подкованном петухе, играет на волынке, да как весело!

Мужчины "Детской книги" - чаще самоценны, самодовольны и самодовлеющи, даже когда, простите, ничего из себя не представляют (чтоб вам, мистер Уэллвуд, икнулось хорошенечко!) Этакие духи воздуха, легкокрылые зефиры. Пролетели, сорвали цветы удовольствия, оплодотворили - и дальше, ввысь. А Земля-Матушка выращивай, корми-пои, заботься и не забывай радоваться. Ра-до-вать-ся! Ведь это такое счастье - быть любимой!
В донжуанском списке через запятую. В приходно-расходной книге под грифом "Ошибки". На грифельной доске, и вот-вот твоё имя сотрут пыльной меловой тряпкой.

Одной из второстепенных героинь Байетт муж представил свою незаконнорождённую дочку. Новоявленная мачеха привечает падчерицу, зовёт в гости, показывает свою мастерскую, а на бесхитростный вопрос: "Неужто вы не расстраиваетесь?" улыбается: "Расстроилась? У меня сердце кровью обливается, но, милая фройляйн, что же я могу изменить?"
Ведь это такое счастье - быть любимой. Если быть любимой не получается, люби сама, жди и надейся. Если они не вернутся, - муж, сыновья, - значит, плохо ждала.

Дорогие папа и мама! Если вы это читаете, значит, меня уже нет на свете...

Вот и сказке конец пришел,
К дому Густхен тебя привел.

Густхен, Густхен. Август четырнадцатого.

Уважаемой г-же Антонии Байетт,

Пришла весна, и хотя в наших краях она нынче отличается обильными снегопадами и сильным ветром, на душе у меня необычайно светло. Ибо читательская судьба преподнесла мне неожиданный дар – Ваш роман – как редкую драгоценность, как диковину из сказочных земель!

Какой восторг, какую радость подарила мне Ваша книга! Одна за другой распахивались передо мной многочисленные внутренние покои этой сокровищницы, входя в которые, я неминуемо попадал в очередной водоворот образов, мыслей, чувств. Простите великодушно эти неуклюжие метафоры, слова даются мне с трудом; да и вообще, какой интерес Вам может быть в моих излияниях? Художнику Вашей величины, несомненно, и без того ведома ценность своего творения. Однако льщу себе надеждой, что Вам все-таки не было бы неприятно узнать, что и в нашей далекой стране у Вашего таланта есть пылкие поклонники.

В книге Вы вызываете к жизни (словно воскрешаете умершего или поднимаете со дна морского затонувший город) эпоху, от нас отделенную многими десятилетиями. Ваши герои, хоть и вымышленные персонажи, хоть и принадлежат миру давно ушедшему – славному времени королевы Виктории – тем не менее, кажутся живее многих моих современников – да, так. Сколько жизненной силы, воли, страсти удалось Вам вложить в их письма, в их стихи! Поначалу я досадовал - на себя, - из-за незнания творчества великих певцов прошлого: Кольриджа, Водсворта, Эмили Дикинсон, к которому и Вы, и Ваши герои не раз обращались. Потом лишь понял, какие волнительные передо мной встают перспективы - знакомство с этими поэтами мне еще только предстоит, и заслуга Ваша в этом будет отнюдь не последняя.

Роман Ваш поднимает множество вопросов важности самой первостепенной, и вдумчивый читатель здесь найдет, чем поживиться. Меня же прежде прочих смыслов привлекла мысль об истоках (источниках?) поэтического вдохновения, корни которого, причудливо сплетаясь, уходят в глубь и темноту вековой человеческой души, выражающей себя в скрытых сексуальных импульсах и загадках подсознания, каковые затем переплавляются в мифы, эпосы, сказания и иные коллективные формы. Я много размышлял над этим и осторожно пришел к выводу, что любой великий поэт - это медиум, посредник, связующая нить между нашим обыденным миром и обиталищем неосознанных символов, указывающих путь к Источнику всего и вся, возможно, - к Всевышнему. Так ли это? Верно ли я понял?

Однако не хочу поддаваться соблазну и, вооружившись современными методами анализа философского и литературоведческого, подвергнуть Ваш замечательный роман скрупулезному разбору. Я на то не способен, да и не испытаю к этому ни малейшей склонности. "Пусть разум дремлет" - говорит Ваша героиня, и я согласен с нею вполне. Помнится, еще одна идея, что меня привлекла, заключалась в том, что творцы той эпохи жили страстями и воображением самого неподдельного рода и тем от нас отличались - уж не в выгодную ли сторону? Истинно так, и кто есть мы, со всеми нашими теориями, классификациями и списками, как не карлики, стоящие на плечах у гигантов? Им мы обязаны тем, что далеко можем видеть, но, сами понимаете, увы...

Впрочем, достаточно. Ваша книга растревожила меня не на шутку, больше, чем я способен выразить. Не судите строго мою попытку передать в этом письме свою признательность, равно как невольное и неумелое подражание в стиле - я пишу сейчас, как чувствую, как повлияло на меня Ваше творение. Разве виновато облако в том, что ветер меняет его форму? Во мне у Вашего романа романа появился самый преданный читатель; я к нему вернусь еще не раз и, может быть, как-нибудь наберусь смелости и напишу менее бессвязный и более продуманный отзыв. Ну а сейчас примите от меня искреннюю читательскую благодарность и вечную признательность! Это все, что у меня есть сейчас, но и это, поверьте, - не мало.

Ваш благодарный читатель и восхищенный почитатель,
...

"Обладать" — роман-лауреат Букеровской премии 1990 года, в 2015-м второй раз переизданный в России. Центральная книга в творчестве англичанки Антонии Байетт, которая, помимо писательства, прославилась глубоким знанием британской литературы, большим количеством литературоведческих работ и неиссякаемой любовью к чтению. Не удивительно, что и "Обладать" оказался в первую очередь романом филологическим. И только потом романтическим, детективным, викторианским, рыцарским и прочая, прочая, что о нём говорили и писали, к слову, вполне справедливо. Более того, "Обладать" — не просто роман, это ещё и подарок филологам всего мира, награда за пыльные библиотечные каталоги, пролистанные вдоль и поперек, за лучшие дни жизни, потерянные в тишине читальных залов, и за готовую работу, ценность которой способен понять разве что другой филолог. "Обладать" — ода к филологической радости и сама радость во плоти. Словесной, естественно.

При этом сюжет романа позволяет читать его и совсем просто — как любовную историю, например, или детектив, которому не чужды скандалы, интриги, расследования. Главный герой романа — филолог Роланд Митчелл — изучает наследие английского поэта-викторианца Рэндольфа Генри Падуба, от и до придуманного Антонией Байетт, но придуманного так достоверно, что от живого и не отличишь, если не знаешь. Однажды в руки Роланда попадает недописанное письмо Падуба к некой таинственной незнакомке. В нём нет ни даты, ни имени — одна сплошная загадка. И всё, чего теперь Роланду хочется, — разгадать её во что бы то ни стало. Поиски знакомят героя с творчеством ещё одной придуманной Байетт поэтической натуры — Кристабель ла Мот и её исследовательницей Мод Бейли. Складывается классическая партия "два на два", где первые скрыли правду, а вторые решили до неё докопаться. Действие развивается в двух исторических пластах, причём в обоих балом правит гениальнейшая литературная мистификация миссис Байетт. Вместе с героями романа читатель погружается в XIX век, а попутно и во времена более далёкие, почти былинные, мифические. Погружение это напоминает путешествие вглубь кроличьей норы, и насколько она глубока — неизвестно. Складывается ощущение, что остановить это путешествие уже невозможно.

На страницы романа врываются письма и дневники, сказки и притчи, стихи и философские поэмы, литературоведческие статьи и биографические очерки. Перекрёстные ссылки множатся, литературные тропинки ветвятся и разбегаются. Роман обретает размеры вселенной, вселенная укладывается в романную форму. На наших глазах рождаются и умирают мифы. Байетт создаёт текст. Байет творит литературу. Она — хозяйка замка, и всё это литературное пиршество — её рук дело. И это обескураживает больше всего. Поневоле задумываешься не о том, что произошло между Падубом и Кристабель на самом деле, а о том, что ещё напишет и впишет Байетт в свой роман, в какие филологические и культурологические дебри заведёт и как из них потом выбраться с учётом всей своей филологической и культурологической ограниченности.

Конечно, это постмодернизм, ещё живой и головокружительно притягательный, может быть, это даже его лебединая песня. Последний вздох, эхом отзывающийся в самом сердце. Не случайно "Обладать" заканчивается на кристально-чистой, почти прозрачной ноте "Постскриптума" — в ней и величайшая радость, и утешение, и самая неизбывная в мире печаль.

"И был луг, широко раскинувшийся луг со стогами молодого сена и с огромным, пёстрым изобилием летних цветов <...>
И была девочка в васильковом платье и белом переднике, что раскачивалась на деревянных воротцах, напевая себе под нос и сплетая венок из ромашек.
И был мужчина, высокий, с бородою, что явился откуда-то издалека, пришагал по тропе меж зелёными изгородями".

"Постскриптум" — это ещё один сюрприз для читателя. Самый последний. О котором не знали и никогда не узнают даже главные герои-литературоведы. Потому что в "Постскриптуме" литература заканчивается и начинается жизнь. Которая, несомненно, больше литературы.

Прочитать Антонию Байетт – это как обогнуть мыс Горн, – и удивительно (на редкость хорошо пишет), и непростая задача («Война и мир» по объёму меньше будет, а по количеству персонажей – где-то рядом). В романе описана история нескольких связанных между собой семей, начиная с 1895 года и до конца Первой мировой войны, причём описана подробнейше на фоне исторических событий, с упоминанием знаменитых персоналий того времени, политических течений, мест и обстоятельств, в общем: полное погружение в эпоху. Людям с хорошим историческим или филологическим образованием читать книгу будет проще, остальные могут увязнуть в деталях: суфражистки, фабианцы, «Симплициссимус», блумсберийцы, англо-бурская война и «Ветер в ивах», русские анархисты, шекспировские мотивы, «Гаврош» и «Питер Пен».

В газете «Гардиан» Байетт делится тем, откуда пришёл замысел текста: «Роман начался с мысли о том, что написание детских книг иногда плохо кончается для собственных детей писателя. Некоторые истории просто ужасны. Кристофер Робин хотя бы остался в живых. Сын Кеннета Грэма лег под поезд. А ещё Джеймс Барри. Один из его приемных сыновей утонул, и это почти наверняка было самоубийство». Дело в том, что большинство описанных персонажей в романе – дети, в процессе они взрослеют, а война довершает дело, совсем как с гончарным делом: сначала бесформенная масса, затем кувшин, а в конце – горнило обжигающей печи. Один из тех самых детей, стремительно повзрослевших, так и говорит про войну на последних страницах романа: «Когда я свалился, то подумал: это хорошая смерть для горшечника — утонуть в море глины. Глины и крови».

Здесь много параллелей, отсылок, важных деталей, мастерски подобранных описаний. Книга о детях, которые сталкиваются с совершенно не детскими проблемами, а некоторые проходят через кошмар, становится многогранным романом взросления. А вместе с тем показано, как взрослели целые нации, проходя через погромы, забастовки и войну: если вначале ещё чувствуется дух инфантильного авантюризма «Трое в лодке, не считая собаки», когда можно до обеда отправиться исследовать джунгли соседнего парка, а потом вернуться домой к чаю с хлебом и мёдом, то к концу это уже скорее Скарлетт, мастерящая из занавесок платье. Как раз тогда создаются многочисленные теории детей и детства: Геккель, Юнг, Фрейд. Дети показаны разные: одним едва хватает на пропитание, а на ногах ни разу не было настоящих туфель, хотя работа с темна до темна, другие готовятся к поступлению в элитный колледж, третьи совсем юны, но у них появляется ребёнок за ребёнком. Кто-то будет бороться за допуск женщин к выборам, кто-то собирается стать врачом (хотя женщинам не положено, да и вообще это нонсенс, что женщина учится в университете).

Некоторые описанные моменты очень суровы и неприглядны, но при этом книга переполнена вставными сказками, которые одна из главных героинь, детская писательница Олив, пишет своим детям. Всё пронизано сказочным духом, смутным ощущением детства: на страницах романа марионеточники разворачивают свои спектакли, семья в своей усадьбе в канун Ивановой ночи устраивает костюмированный праздник и представление «Сна в летнюю ночь» Шекспира, а рыбы с гобеленов оживают после заката. Вполне понятно, почему «Детская книга» попадала в шорт-лист «Букеровской премии», вполне естественно, что «Букеровская премия» у Антонии Байетт уже есть, хоть и за другую книгу. Это большой, серьёзный писатель, которому удаются эпичные полотна.

«...из-за собственного стремления к вечному детству, серебряному веку. Это оно заставляло мужчин сбиваться в клубы, сидеть в мрачных интерьерах, поглощая школьные пудинги с нутряным салом, играть веселые и жестокие шутки над другими гостями, сбегать из города в лодочные и пешие походы, на пикники, разыгрывать ничего не подозревающих обывателей, переодеваясь восточными халифами (Вирджиния Вулф) <...>. Они умели играть с настоящими детьми — Герберт Джордж Уэллс превращал детскую в образцовый театр военных действий <...>. Они сочиняли дивные сказки для своих серьезных детей».

Для меня пока что лучшим, что я прочитала у байетт, остается "детская книга". Там она просто поднялась до высшей степени скрытой манипуляции в отношении читателей, по моему мнению. А тут, ну тут чувствуется, что следует еще работать и работать. Ибо, можно сказать, что она практически бьет в лоб своей личной предвзятостью. И что же здесь самое заметное. Скрываемое, но сильно неприязненное отношение к гомосексуалам. В более поздних книгах уже вылезет и неприязнь к радикальным феминисткам, соответственно, к суфражисткам такого толка.
Также отметила забавный момент. По большому счету бесили все основные и более менее заметные персы, кроме мальчика с синдромом аспергера (судя по признакам, хотя это сильно под вопросом ближе к финалу).
И перевод временами бесил. Употребление какого-то местечкового жаргонизма и более чем странная расстановка слов в предложениях. Вы шутите, блин? Короче, кто-то из переводчиков такой себе мастер. Впрочем, в целом текст сделан на неплохом уровне.

В общем, как и в "обладать" в этой книге тоже все события так или иначе нанизываются на литературоведческую тему. Но в приемлемой степени. Спасибо, то есть.
Британская провинция. Старинная частная школа с меценатами, преподавателями, их семьями и учениками. Коронация нынешней королевы лизы второй. И, значит, местный учитель-звездун написал пьесу во славу ея величества о королеве лизе первой. И все остальное происходящее так или иначе крутится вокруг будущей театральной постановки.

Учитель-звездун, повторюсь, бесит. Типа красивый чувак, видимо, на английский лад, это когда у мужика в наличии длинная лошадиная морда, большой длинный нос, но это ж эталон, эталон. Бегает по замужним теткам. Позволяет оседлывать себя спонсорам и наглым малолеткам. Видя человека в беде, думает "а не пошел бы ты" и сам идет туда, лишь бы не быть замешанным ни в чем неудобном. Не может осчастливить даму нигде, кроме как по-культурному, на софе, поэтому слегонца подозревается в гомосексуализме. Ха-ха.
Далее. Коллега звездуна. Скандальный, злобный, истеричный мужичонка, которому родители отравили жизнь религиозностью. Теперь он отравляет жизнь своей жене и троим детям атеизмом. То есть по натуре и характеру дядька ушел недалеко от семейных корней. Ха-ха.
Старшая дочь. Типа умная, но назло папаше тоже отморозила уши. Сначала не стала продолжать образование, устроившись учительшей, потом выскочила замуж за священника. Ее мысли в виде типа литературных образов бесили отдельной статьей. Ха-ха.
Священник-муженек. Фанатичный, раскормленный в теле дяденька. Вот вроде делает реальное добро. Но какой же он мерзкий. Причем, мерзкий не потому что туша. У байетт, кстати, раскормленные мужики, походу, фетиш. Потому как девственность (в одном случае) и сердце (в другом) обеих дочерей достается именно таким экземплярам, хотя обе влюблены в учителя-звездуна. А бесит священник-муженек, потому что фанатик, наверное, однако задвинувший прибором на мальчика, попавшего в беду, наравне со своей новоиспеченной женушкой. Мальчик - ее брат. В это время они занимались любовями, короче. Причина серьезная, чего уж там. И потому что так или иначе написан более положительным в антитезу тестю-атеисту. Ха-ха.
Младшая дочь и типа главгерша. Это был самый отврат. Вот говорят, что все дети рождаются изначально чистыми. Нет. Нет. Я могу понять и в общем не осуждаю прагматичное отношение к сексу или из юного и глупого любопытства. Но здесь. От отношения этой девицы к половому вопросу веяло омерзительностью.
Хочется покончить с похотливым томлением? А сядем-ка мы в автобус и позволим первому встречному немытому мужлану, годящемуся в отцы, лапать нас, заваливать на траву и так далее. А позволим-ка спонсору спектакля - мерзкому, мелкому, скользкому старикашке делать то же самое с причмокиванием на всю опочивальню. Но переспим все же с юным, но уже весьма раскормленным дарованием, почти что ровесником. Блевотина, короче. Единственный положительный момент - это понимание ею того, что жизнь не зацикливается на любви и мужчинах.
При этом девица типа невероятно умна и талантлива, хоть и махрово эгоистична и жутко агрессивна. Ну, и флаг в руки, то есть дальнейших успехов по жизни. Ха-ха.

Вот их брата было реально жалко. Там то ли аспергер, то ли шизофрения. Но окружающим и семье плевать на него. Отец - истеричка, мать - раба любви к сыну, что поразительно, сестры неистово любят звездуна и устраивают личную жизнь. В результате, он связывается с долбанутым учителем, повернутым на эзотерике, который оказывается реальным шизофреником с латентной и тщательно, яростно подавляемой гомосексусальностью. Любит байетт выставлять геев в нелицеприятном свете, ага. И чуть не дошло до большой беды.
Впрочем, мальчик проснулся и вылез из кокона, благодаря случившейся трагедии. Однако, ни к чему хорошему это предсказуемо не привело. И фиг его знает, чем для него все закончится, ибо это только начало цикла книг. А его мозготараканы, ну очень интересны. Правда совершенно не пригодны для реальной жизни. В общем, бедняга.

Так почему же я поставила настолько высокую оценку книге, если все время пишу о минусах. Ну... люди были гадкие, зато стилистически почти отлично. А также природа, погода, описания декоров, интерьеров и костюмов, всякие житейские мелочи и еда, театральная постановка в старинном замке, да даже описание внутренностей мясной лавки, от которого стало плохо юному аспергеру, было великолепно отталкивающим.
Короче, погода была прекрасная, принцесса была ужасная (цэ).

Про книги Антонии Байетт один британский критик сказал, что ее поклонники делятся на тех, кто не может понять ее романы, и тех, кто лжет. При всем ее реализме, прозу Байетт называют постмодернисткой и экспериментальной, приправленной элементами стилизации, в особенности в новеллах-вставках или мини-исповедях героев, как в романе о викторианской Англии "Ангелы и насекомые", состоящем из двух повестей "Морфо Евгения" и "Ангел супружества".

В первой повести автор рассматривает конфликт между дарвинизмом и религией, бывший в те времена очень популярным и не потерявший по сей день своей актуальности. Другая представляет собой исследование спиритизма, как неотъемлемой части Викторианской эпохи, а также поэзии Альфреда Теннисона — поэта-лауреата и властителя дум того времени, его поэмы «In Memorian», посвященной памяти рано умершего друга. И читатель оказывается буквально сметён массой сведений научного характера, дающих подробное представление об энтомологии и спиритизме. В свете этого повести представляются похожими не столько на художественное произведение, сколько на интеллектуально-искусствоведческое эссе, в написании которых Антония Байетт также весьма преуспела.

Дальше...

В «Морфо Евгении» молодой ученый Вильям Адамсон возвращается из многолетней экспедиции в Южную Америку, потеряв в кораблекрушении все свои годами накопленные коллекции. Приняв приглашение пожить в доме своего друга и покровителя и помочь ему разобрать годами копившиеся материалы для будущей коллекции, он влюбляется в его дочь Евгению ("Я умру, если она не будет моей"), которую в ослеплении страсти сравнивает с прекрасной тропической бабочкой Морфо Евгенией. Несмотря на разницу их социального положения, он получает согласие на брак. И начинается жизнь мужа при богатой жене и такая растительная жизнь, несмотря на регулярно появляющееся потомство, довольно быстро становится ему нестерпима.

Между Вильямом и его тестем-священником постоянно ведутся научно-теологические споры, с целью доказать, что наука, и в частности теория эволюции Дарвина, совместима с Божественным Замыслом, во что Вильям верит все меньше. С помощью гувернантки мисс Кромптон он начинает исследовать жизнь местных пчел и муравьев и пишет об этом книгу «Естественная история», в которой по сути противоречит старому священнику, несмотря на всю свою к нему любовь и признательность.

… он все тверже убеждался в том, что существует мощная, жестокая созидательная сила, которая не обладает ни снисхождением, поскольку неразумна и бесстрастна, ни любовью, потому что она без сожаления избавляется от всего бесполезного и убогого, ни потребностью творить, поскольку вовсе не восторгом подпитывается ее таинственная звериная энергия; и сила эта искусна, прекрасна и ужасна. …тем более тщетными и жалкими представлялись ему попытки Гаральда поймать ее в сеть теологии, увидеть в круговерти природы отражение и подтверждение его взглядов на доброту и справедливость.

Автор очень живо описывает нам то время, когда человеческое сознание с помощью науки ощупью пробивало себе новую, все дальше уводящую от церковных догм дорогу. И кипели горячие споры, и преломлялись копья, и ученые-натуралисты неистово обсуждали вопрос о том, имеет ли человек свободу воли или роль Бога занял инстинкт и рациональность и человек всю жизнь, подобно трудолюбивому муравью, обречен выполнять заложенные природой функции, не успевая и не умея осмыслить и осознать свою жизнедеятельность.
Углубленное изучение жизни муравьиных и пчелиных сообществ рождает в Вильяме сомнения в собственной свободе воли

…он опасался откровенно признаться даже самому себе, что инстинкт и есть Предопределение и что сам он так же управляем, ограничен и задан, как всякая птица или пресмыкающееся. Он пишет о воле и рассудке, но в глубине души, сравнивая свой малый вес с жизнью земных тварей, борющихся за выживание, не может с уверенностью сказать, что воля и рассудок столь же могущественны и важны, каковыми они казались два века назад богослову, ощущавшему на себе Око Господне, или первооткрывателю звезд, ликовавшему от сознания своего могущества…

Произведения Байетт всегда многослойны и, помимо сюжетной части, здесь существуют и другие виды текста – сказка, придуманная гувернанткой, в попытке привлечь внимание Вильяма озаглавленная «Внешний вид обманчив», отрывки из труда Вильяма о муравьях и страстные филиппики преподобного Алабастера против безбожников-натуралистов. За всем этим собственно сюжет слегка теряется, но, словно очнувшись от своих изысканий, автор выдает совершенно ошеломительную концовку из разряда «ничто не предвещало…»
Пока отец семейства будет выяснять свои запутанные отношения с наукой и Богом, а его зять исследовать роль инстинкта в поведении человеческих особей, сами особи этого странного семейства Алабастеров, резво следуя своим примитивным инстинктам, забудут не только все Божьи заповеди, но и всякое чувство пристойности.
И спешно покидая этот вертеп с преданной уже-не-гувернанткой Матильдой, герою только и остается утешиться изречением: "Пока жив, все вокруг удивительно, надо лишь уметь видеть".

Автор ведет свою историю, щедро уснащая текст перлами английской поэзии авторства Бена Джонсона, Мильтона, Браунинга, Колриджа и Альфреда Теннисона. Этот последний и станет одним из героев повести «Ангел супружества». Но поэтическая речь в переводе редко способна привести в восхищение носителя другого языка, поэтому поэтика этой части текста Байетт останется нам практически недоступна.

Во второй повести речь пойдет об очень популярном в викторианской Англии действе, а именно о спиритизме.
Сестра поэта Теннисона когда-то была влюблена в его друга, Артура Галлама, но он умер молодым, оставив Эмилию и ее брата безутешными. Альфред позднее увековечил память о друге в своей знаменитой поэме «In Memorian». Эмилия, уже будучи пожилой и много лет замужней за капитаном Джесси дамой, загорается желанием вызвать дух ее первого возлюбленного. Её мучает вопрос, кто из ее любимых станет «ангелом супружества» с ней на небесах, когда по авторитетному утверждению Сведенборга, души влюбленных должны будут слиться в единую душу, став тем самым брачным ангелом.

Из тех, кто сядет за круглый стол для вызова духов, мы близко познакомимся с тремя героями и станем свидетелями трех исповедей, трех потоков сознания. Это миссис Папагай, имя которой тоже свяжет эту повесть с предыдущей, Эмилия Джесси – сестра поэта Теннисона и невеста Артура Галлама, девушка-медиум Софи Шики и поэт Альфред Теннисон, друг Артура. Всех их волнует тайна посмертия, одни пытаются отогреть потерянную душу стихами Китса, другие так долго хранят в себе печаль и страдание, третьи гораздо больше страшатся будущего.

Не различаю ясно черт,
Когда на мраке тщусь писать
Лицо родное…

Каждый из них по-своему осмысливает свою жизнь и потери, но только некоторые удостоятся контакта, и всем им это не принесет ни радости, ни успокоения. Для прочих это просто светское мероприятие, приятно щекочущая нервы игра, и как только за ней замаячит пусть призрачная, но все же реальность, всем станет не по себе и интерес к спиритизму стремительно угаснет. Ибо не заглядывай в бездну, а то ведь и она в ответ поглядит. Эмилия получит ответ от своего бывшего возлюбленного и ответ этот ей не понравится. Наверное, многие из тех, кто пережил в жизни не одну любовь, задумывался над вопросом, а с кем из них, будь то возможно, осталась бы его душа…
А в конце этой повести будет дан чудный ответ — "Всё здесь и сейчас!"

Она думала о том, сколько людей жаждут обнять любимого человека, но обнимают лишь пустоту, и о том, что пусть не так часто, как в сказках и легендах, но холод и море все же возвращают людям тех, кого у них отняли. И обдуваемый ветром силуэт соединившихся супругов слился в ее воображении в гармоничное целое с образом очага в доме четы Джесси и чудесным уютом вечернего чаепития. «Вот она, жизнь после смерти», — подумала Софи, устремляя взгляд туда, где иссякал свет фонарей и начинались чернильно-черные небо и море.

Как романы Антонии Байетт несут нам душевный свет авторов давно ушедшей эпохи, так многогранность и насыщенность её прозы порой сверкнет зеркальным блеском в современных произведениях Мантел и Шевалье, Фейбера и Гилберт.

Задание по игре

С первых же страниц книги я погрузилась в уютный сказочный мир, созданный Олив для своих детей. Какое это восхитительное чувство! Читала и думала, как хорошо, если бы и в современности, постоянно опаздывающей и огрызающейся, было больше таких вот островков детского благополучия. У каждого ребенка есть персональная сказка, которую мама пишет лично для него. У Тома – сказка о мальчике с его же именем - Том, путешествующего под землей в поисках своей тени, у Дороти – сказка о стране, в которой можно было превратиться в ёжика и спрятаться от врагов, а потом сбросить свою колючую шкурку и превратиться опять в человека. А в сказке Филлис была принцесса, которую поменяли местами со служанкой, и ей пришлось жевать чайный листочек, чтобы попасть в сказочный мир персонажей чайника. У маленького Флориана сказка только начиналась, ее главными героями были мягкие игрушки мальчика — медведь Пушок, кот Снежок и полосатая вязаная змея по кличке Хвостик.

Детство Олив было очень сложным, она родилась в семье шахтеров. Какие ужасы и тяготы переносили эти люди, трудно описывать. Может быть, поэтому она и стремилась разделить реальность на два слоя, чтобы ее детям было легче жить в суровой действительности? Чтобы они имели возможность в любой миг ускользнуть в свой персональный сказочный мир. Но, только ли для детей она старалась? Смогла ли она принять на себя ответственность за жизнь свою и своих близких?

Существует ли возраст, когда люди становятся совершенно взрослыми и в них не остается ничего от ребенка? И в каком возрасте это происходит?

Так размышляет один из героев романа. Так же и мне захотелось об этом спросить умных людей. Этот вопрос возник потому, что очень четкая граница в книге проходит между детьми и взрослыми. Она, на первый взгляд, не видна. Но, чем глубже погружаешься в жизнь героев, тем четче понимаешь, что все совместные праздники и постановки спектаклей только внешняя сторона жизни. Летний праздник с маскарадом, литературные чтения и кукольные постановки – да, они объединяют и радуют огромный круг друзей и знакомых семейства Уэллвуд. И нет среди них ни одного негодяя и подлеца. Вроде бы нет... Только почему делается акцент на бездетности рьяного борца за женскую сексуальность? Только вот почему так подробно описывается красота и невозмутимость матери другого семейства? И почему так часто звучит утверждение: «Я же ваша мать!» Но, претензии на материнство вроде бы и не оспаривались никем ранее в этой семье. Вопросы и недоумения.

Мои ванильные чувства от семьи Оливер несколько портило название их имения. «Жабья просека»! С чего бы это автору приспичило именно так его назвать? Это не случайно, твердило мне подсознание. Там точно случится какая-то гадость, и малютку Дюймовочку отдадут в жены гадкому мистеру Кваку. Ведь сказки у Олив рождались с пугающей быстротой, и вся жизнь жителей имения была насквозь пронизана ими.

- Что будет хуже всего там, внизу?
- Хуже всего? Хуже всего может быть твоя собственная тень, когда ты ее встретишь. Если ты ее узнаешь.

Такое вот предостережение получаем мы из очередной сказки в тот миг, когда любимый сын Олив Том уезжает учиться. Это видимое начало трагедии. Трагедии не только семьи Олив. О, как же она старалась убежать в сказочный мир! Как она хотела оградить себя от прошлого. Тут мы видим и начало трагедии всего фабианского общества того периода, хотя это несколько высокопарно сказано.

Семья – и человек в семье – складывают картину своего прошлого сознательно и бессознательно, тщательно воздвигают ее, диктуют произвольным образом.

В этой картине прошлого останется добрая улыбка и свечи праздничного торта, но сотрутся и уйдут в небытие ссора и разбитое колено. Так и вся наша жизнь строго следует рамкам сценария, заложенного нашими предками и окружающими правилами жизни. Можно противиться и воевать. Этого в книге много. С подробностями в виде рвот и кровью налитых глаз женщин-заключенных, которых кормят насильно из-за их голодовок. Можно ускользнуть в сказку. Но тень, с которой ты там встретишься, будет ли твоей? Можно отдаться порокам страсти, заранее зная, как будет тошно душе после пика наслаждения. Многие в своих рецензиях на эту книгу плюются из-за бяк, которые их огорчили в ней: измены, педофилия, гомосексуализм и т.д. Вот я теперь хочу попытаться ответить на этот вопрос – почему политики и таких извращений в книге очень много.

Начнем.

Результатом политических действий многих лидеров является их внутренняя дисгармония. Как, возможно, и у всех нас, занимающих более скромное место в истории. И в этой дисгармонии важное место отведено ущемленному половому чувству. Еще Фрейд говорил: «В основе жизни человека лежит секс. Сексуальное влечение действует на психику помимо сознания, проходя на подсознательном уровне, незаметно для человека определяет стиль его жизни, влияет на характер». В детстве отшлепали, а получилось так хорошо, что захотелось еще не раз повторить этот опыт. При малыше избивали соседку, а страх привел к тому же наслаждению, как и в первом случае. Одноклассник улыбнулся и похлопал по плечу в тот миг, когда ты находился на вершине страха, и стало легко. Почему Фрейд? Просто Байетт много места уделяет его учению. Я не буду подробно на нем останавливаться. Вот тут подробно об этом сказано.

Можно удивляться, что в пуританской Англии такие страсти творились. Можно, но не стоит. Они творились и творятся везде. Помните период, когда в СССР секса вообще не было? Так и Англия, скрывающая свои чувства под длинными ночными рубашками со специальными прорезями. И вряд ли стоило ждать защиты своих чувств от скрытых лодыжек под длинной юбкой, низ которой был еще и стянут плотной тесьмой. Тут дело не в правильном или не правильном проявлении сексуальности. Дело в том, хочется тебе разбираться в том, что имеется в жизни или нет. Дети растут, они расцветают, словно нежные цветы, а наше время проходит. Смиришься ли ты с этим и продолжишь путь рядом со своим ребенком в другой уже роли, в другом уже образе? Или будешь страдать, глядя на увядающую свою красоту? «Человек видит только то, что хочет видеть, и никогда не увидит то, что не хочет увидеть», - такова одна из восточных истин. Можно каждый день проходить мимо замерзших в вечной боли дочерей, которых методично насилует отец. И говорить, что все в мире хорошо, вон, даже птички так славно поют. Можно говорить о странностях любимого сына, сломанного болью насилия, и продолжать писать сказки. Можно улыбаться, говорить о женской свободе и сексуальности, которую женщины вправе проявлять, но не видеть своих же детей, рожденных обманутыми девушками. Все можно...

В этой книге нет персонажей, которых однозначно можно назвать положительными или отрицательными. Каждый из персонажей – заложник собственных страстей или жертва воспитания любящими родителями. Хватит ли у детей сил выбраться из этого плена? Смогут ли они реализовать свои мечты? Если бы знать точно будущее. Если бы суметь предотвратить беду.

Кульминация боли – последняя часть романа. Протесты, митинги и забастовки оказались простыми шалостями перед лицом войны. И для нее уже нет различий в твоих заслугах перед обществом и семьей. Войне не важно, реализованы ли юношеские планы и мечты. Возвращаюсь к первым своим впечатлениям от книги: семейная идиллия, совместные праздники и спектакли, мамины сказки для детей... И финал этих сказок в виде мертвого ёжика в дупле вместо волшебной ежиной шкурки...

Одурманенному сознанию представилась вереница имен – они, словно крысы, носились по полю битвы, ища тела, к которым когда-то были прикреплены.

Ну, что, Олив? Смотри, какой славный сюжет! Может быть, еще одну сказочку сочинишь? А мы, современные взрослые, тебе поможем.