Дмитрий Сергеевич Мережковский – фигура в наше время незаслуженно забытая, в то время как в первой половине XX века он находился в самом центре литературной жизни не только России, но и эмиграции (общество «Зелёная лампа, организованное им и Зинаидой Гиппиус, более чем 10 лет было центром эмигрантской жизни Парижа). Создатель одного из первых манифестов модернизма, известный поэт, автор историософских романов, влиятельный лидер старшего символизма и литературный критик. В публицистических и научных работах последовательно придерживался религиозно-философского подхода к интерпретации произведений, что в полной мере отразилось в книге «Толстой и Достоевский».
Существует теория, что из пары «Толстой-Достоевский» каждый читатель выбирает обязательно кого-то одного, настолько крепко эти авторы связаны противоположностью своего жизненного пути, творчества, взглядов. Книга Мережковского – яркая этому иллюстрация: центральной линией в ней проходит последовательное сопоставление их биографий, подхода к изображению персонажей, взгляды на будущее России, смерть, религию.
Работа эта крайне субъективная, но в этом есть своя прелесть. Во-первых, больше чем о Толстом и Достоевском здесь можно узнать и о самом Мережковском, том, какие взгляды он поддерживал, о его идее «Третьего Завета». Во-вторых, присутствие в тексте такой сильной авторской инстанции не даёт читателю расслабиться. Мы можем быть согласны с его трактовкой произведений, можем быть категорически против, но в итоге есть шанс, что мы лучше поймём для себя, что мы думаем о таком-то романе. А помня то, что большинство анализируемых текстов как раз из тех, которые остаются незаслуженно забытыми под тлетворным влиянием школьной программы, это будет очень полезно.
Определение «религиозно-философский подход», пожалуй, наиболее точно и полно описывает эту работу. Те небольшие главы, которые посвящены биографиям писателей, рассматривают их жизненный путь с позиции соответствия или несоответствия их декларируемым философским принципам. Тяжелее всего здесь приходится Толстому:
"Не желая противиться жене насилием, -- говорит Берс, -- он стал относиться к своей собственности так, как будто ее не существует, и отказался от своего состояния, стал игнорировать его судьбу и перестал им пользоваться, если не считать того, что он живет под кровлею яснополянского дома". Как же, однако, "если не считать"?
Что это значит? Он исполнил заповедь Христа: покинул и дом, и поля, и детей -- "если не считать того", что по-прежнему остался с ними? Он сделался нищим, бездомным, роздал свое имение, если не считать того, что согласился, из боязни огорчить жену, сохранить свое имение?
Я не верю ему, когда он уверяет, будто бы нашел истину и навсегда успокоился, что теперь ему "все ясно стало". И кажется, когда он это говорит, -- он всего дальше от Бога и от истины. Но я не могу ему не поверить, когда он говорит о себе, как о жалком, выпавшем из гнезда, птенце. Да, как ни страшно, --а это так. И он, этот титан со всей своей силою -- только жалкий птенец, который выпал из гнезда, лежит на спине и пищит в высокой траве, как я и вы, и все мы до единого. Нет, ничего не нашел он -- никакой веры, никакого Бога. И все его оправдание -- только в этой безнадежной мольбе, в этом пронзительно-жалобном крике беспредельного одиночества и ужаса.
Достоевский же представлен прямой противоположностью: в отношении к богатству, религии, творчеству. Невозможно пересказать всех аспектов, которых касается Мережковский.
Но нужно оговориться: при всех претензиях автора к Толстому как человеку и философу, его писательский талант не поддаётся сомнению, во второй части исследования он сопоставляется с Достоевским на равных. Даже при том, что Мережковский видит в них двух совершенно противоположных авторов, заслуги и недочёты каждого равнозначны:
Таким образом, "Анна Каренина" -- видение святой, хотя лишь бессознательною, языческою святостью, рождающей, умирающей плоти, в символическом сопоставлении смерти Анны с родами Китти, видение Бога-Зверя, подземного Старичка, который делает свое "страшное дело в железе" над всякою живою плотью у Л. Толстого; и "Братья Карамазовы" -- видение святой, уже сознательною христианскою святостью, воскресшей плоти, видение Богочеловека в "Кане Галилейской" у Достоевского -- вот две крайние, высшие точки, которых достигла русская литература.
Посыл всего исследования обращён в будущее. В синтезе этих двух мощных тенденций Мережковский видит единственный выход из кризиса, который переживала культура его времени – эпохи модернизма.
Стоит ли читать эту книгу? Вопрос сложный. Если вы не считаете себя «опытным» читателем литературоведческой или философской литературы – однозначно нет. К текстам такой сложности нужно подходить постепенно и осторожно. Если вы наткнулись на неё в поисках лёгкого, расслабляющего чтения – отложите до лучших времён.
Но если же вы хорошо знакомы с творчеством Толстого и Достоевского, хотите посмотреть на них с другого ракурса (и на самого Мережковского в том числе), вас не пугают местами слегка затянутые теологические рассуждения автора – вам однозначно сюда. В этой книге есть над чем подумать и точно есть повод ещё раз перечитать классику уже с новым взглядом.
Я старался показать в моем исследовании, что Достоевский есть как бы "противоположный близнец" Л. Толстого и что одного нельзя понять без другого, к одному нельзя прийти иначе, как через другого. Язычество Л. Толстого -- прямой и единственный путь к христианству Достоевского. Тайновидение духа у одного отражается и углубляется тайновидением плоти у другого, как бездна неба бездною вод. Они перекликаются, разными голосами говорят об одном и том же. Если бы не было дяди Ерошки с его "божьей тварью", то не было бы и старца Зосимы с его сознанием, что у "всей твари -- Христос", по слову самого Слова: "Идите и проповедуйте Евангелие всей твари" (Марка, XVI, 15). Л. Толстой чувствовал, что Достоевский -- "самый близкий, самый нужный ему человек". И чувство это оправдалось. Никогда не встречаясь в жизни, они все-таки вместе жили, вместе творили, черпая противоположные струи из одного источника. Будем же надеяться, что они встретятся там, вместе предстанут и вместе оправдаются перед Высшим Судом: язычество Л. Толстого оправдается христианством Достоевского.
