Отзывы на книги автора «Джеффри Евгенидис»

Я дочитал эту книгу на обеденном перерыве, в парке, где коммунальные работники бодро косили траву и одуряюще пахло сеном. Боги shuffl'а послали мне максимально страдательных песен, и если бы не сигарета, то можно было бы и трогательно прослезиться. Ведь в это время где-то далеко в США, на последнее странице книги и где-то в моей голове трое людей ставили точки в длинном сложноподчиненном предложении текста своей жизни.

Весной трава молодо и дерзко зеленеет под пока еще щадящим солнцем. О чем мы думаем в свои ранние двадцать, на излете университетской жизни, в последний раз надевая мантии и бонеты? Голова полнится мыслей и мечтаний, подкрепленных сочными, свежими еще знаниями и легким привкусом юношеского максимализма. Начитавшись постмодерных философов, тщишься построить себя и свое будущее так, чтобы яд современного общества не вытравил из него дух подлинности. Обладая живым умом, стремишься совершать великие открытия, переворачивая представления о реальности. Со сверкающими глазами стремишься открывать все новые грани духа, путешествуя по миру. Глядя на пример родителей, убеждаешь себя, что у тебя-то точно будет все по-другому, гораздо лучше.

Но под жарким солнцем изумруд травы быстро приобретает оттенки жухлого сена. Проходят годы, не так много, едва ли больше десятка. Романтика молодости сдувается пережитой болью и цинизмом будней. Прекрасная на страницах философия в жизни оборачивается бессмысленным цереброкоитусом и бесполезной игрушкой, которую привык считать важным инструментом. Мечты о науке скатываются в вечно недописанную диссертацию и зажеванные безвкусные банальности. В путешествиях тела и духа вместо нахождения себя теряешься еще больше. Да и понимаешь, что до успеха отношений своих родителей еще ой как далеко. И порою становится очень грустно.

Матримониальный сюжет, собственно, оригинальное название книги, здесь едва ли уникален. Извечный треугольник, в котором у нее чувства к обоим - но все равно приходится делать выбор. Вторая точка - мистицизм и интеллект, направленный наружу, жаждущий познания и открытий, вечно удивляющийся - и эмоционально уступающий. Третья - еще более мощный разум, затягиваемый вовнутрь и постепенно превращающийся в черную дыру, пожирающую саму себя. Депрессивный психоз - не шутка, знаете ли. Понятное дело, героиню тянет спасать обоих: первого - от пронизывающего ветра одиночества, что гонит по жизни как перекати-поле. Второго - от самого себя и от сосущей пропасти внутри. Однако же, как замечает кто-то, стремясь спасть кого-то, мы всегда пытаемся спасти самого себя.

И тогда отношения, построенные на попытке спасения и противостояния, возможно, неизбежному, словно сами сражаются депрессией. И как мозг убеждает себя, что тело умирает, так и эмоции начинают распадаться на маленькие атомы чувств, излучая болезненную радиацию. Полураспад может длиться долго - пока кто-то в итоге не найдет в себе силы разорвать связь, пусть и делая себе хуже. И - парадоксально - освобождение может спешно пролистнуть несколько страниц жизни, и внезапно очаровать запахом свеженапечатанного текста, отчасти вернув тебя в солнечный день выпуска и подарив ощущение нового старта.

И, возможно, впереди порою еще будет неудержимо весело и по-молодому счастливо. А порою - очень грустно.

Очевидно, доктор, вы еще не бывали в шкуре тринадцатилетней девочки.

Сесилия. Бонни. Мэри. Тереза. Люкс.
"Пять сверкающих дочерей в самодельных платьях, сплошь кружева да оборки, пышущих свежей, наливающейся соком плотью."
Что произошло? что за рок, что за несчастье, болезнь, безумие заставило их уйти? Почему спустя годы никто не помнит о них кроме соседских влюбленных мальчишек?...
Одни вопросы, и нет ответов. Почему никто им не помог? как могло произойти, что вся улица, весь город, все вокруг наблюдали за медленным умиранием сестер Лисбон, и никто даже не попытался спасти их? Почему совесть услужливо подсовывала людям потом, постфактум, фальшивые воспоминания, и все суетливо сходились во мнении что да, болезнь-зараза-дурной пример-нынешнее поколение-все к тому и шло и так далее?...
Тому, кто не был тринадцатлетней девочкой, не понять. Мурашки по коже и как будто снова втайне ликуешь, как тогда, рука об руку с мальчиком на школьном балу. Первые взгляды, первые духи, косметика, спрятанная от мамы в чулке под раковиной, первое смутное осознание своей привлекательности, первые объятия, сладость первых поцелуев вперемешку с персиковым ликером...
И запреты-запреты-запреты. Ведь это такой страшный возраст, когда сам себе кажешься ужасающе мудрым и повидавшим жизнь, но при этом даже и вполовину не понимаешь, не можешь осознать ее ценности, и действительно, самоубийство для того чтобы хоть что-то изменить - может казаться единственным выходом. И как никогда нужны не только строгость, но и доброта, чуткость, понимание...
Что заставило миссис Лисбон запереть дочерей в домашней тюрьме?
Как могло случиться, что весь город молча смотрел на затхлый, умирающий дом, в котором они так томились?
Почему даже собственный отец не пришел на помощь?
Мы никогда не узнаем.
Остались лишь пыльные воспоминания, остались только пять призраков в белых платьях на потускневших фото, и их русалочьи глаза всегда будут сквозь годы смотреть прямо в душу так пленившихся ими мальчишек, и ни одна женщина никогда не затмит эту память, ведь

даже те из них, что кричали на пике страсти, всегда брали фальшивые ноты, и никакие эротические переживания минувших лет не достигали высот абсолютной тишины, в которой Люкс словно заживо содрала с него кожу.

Эту книгу стоит читать. Чтобы вспомнить себя в тринадцать лет, чтобы понять, как нельзя поступать со своими детьми, когда им будет тринадцать, чтобы погрузиться хоть на миг под музыку группы Air в сладостно-солнечную атмосферу того последнего лета.

Так точно их тела в объятиях своих,
Совокупилися в одно из обоих.
Уж стало их нельзя двоими называти,
Однако ж полы их льзя было познавати,
Хотя и сделались они съединены,
Но в теле стал одном,
Вид мужа и жены.

"Метаморфозы" Овидий.

Половая принадлежность такой спорный вопрос, особенно в нашем современном мире свободных взглядов. И это справедливо: каждый должен иметь право самому определить свой собственный пол, ведь матушка-природа уже не молода и ей частенько случается допускать ошибки в формировании человеческого тела. Тем более ею же изначально и заложено, что эмбрион является двуполым организмом, при нормальном развитии которого остаются внешние и внутренние признаки только одного. И, тем не менее, несмотря на всю современность нашего мира и свободу взглядов, если человек «не такой, как все», он обречен всю жизнь оставаться белой вороной и ловить на себе косые взгляды тайных приверженцев евгеники. Хотя такое поведение удивляет: ведь гермафродиты и так уже испытывают огромные трудности в жизни, начиная с самоощущения и принятия себя, и заканчивая неспособностью иметь детей, так зачем же им еще усложнять существование, ведь сами они менее всего виноваты в том, что им досталось такое тело. Правильный подход, я считаю, был у древних греков, ведь не зря имеет место быть миф о Гермафродите и нимфе Салмации. Или же история о том, что люди были изначально двуполыми андрогинами (как, кстати, и большинство древних богов-демиургов во всех религиях мира). И это вовсе не недостаток, а даже наоборот: они были сильными, умными и самодостаточными, а разделили их боги только в наказание (что-то вроде библейской истории о смешении языков). Так почему же сейчас, когда все такие толерантные, в отношении «не таких, как мы» до сих пор царят средневековые нравы - «На костер!».

Дальше...

Евгенидес такой, оказывается, молодец. Он не просто рассказывает читателю о трудной судьбе гермафродита на основе сексуальных опытов, писатель начинает издалека (ох, и люблю я такой прием!). Сначала мы узнаем о нелегких временах для греков Малой Азии в начале ХХ века, о сложностях, которые поджидают иммигрантов в Америку, о традициях малоазиатских переселенцев и, конечно, о 50х – 70х годах Америки. Причем, судя по всему, история весьма документальна, с некоторыми авторскими фантазиями, но как без этого (сухие факты мы уже читали у Киза про Миллигана – ничего хорошего). В общем, роман, который подойдет почитателям разнообразных жанров. Множество героев, растянутость повествования на три поколения – явные признаки семейной саги, без чего Евгенидес просто не мог обойтись, так как его повествование строится на мутации генов. Непростая судьба главного героя, его психологические комплексы и проблема с самоопределением – вот определяющие черты острой социально-психологической драмы. Иммигрантская тема – уже сама по себе полновесное основание для романа. Внутрисемейные отношения с тщательно скрываемыми тайнами – еще одна фабула. В общем, самый настоящий многослойный роман, во истину достойный тех премий и наград, которые получил.

«Средний пол» из тех романов, которые не просто забыть: здесь и тема редкая, и очень глубокие и подробные описания психологических переживаний главного героя, причем настолько натуральные, что создают у читателя ощущение самостоятельно пережитой драмы. Надеюсь, для кого-то книга помимо всего прочего станет примирением с «другими» людьми, поможет принять их, доказывая, что их внутренний мир ничем не отличается от нашего, если только в лучшую сторону. Ведь не зря в старину считалось, что это люди-боги, посланные на землю.

Я дочитал эту книгу на обеденном перерыве, в парке, где коммунальные работники бодро косили траву и одуряюще пахло сеном. Боги shuffl'а послали мне максимально страдательных песен, и если бы не сигарета, то можно было бы и трогательно прослезиться. Ведь в это время где-то далеко в США, на последнее странице книги и где-то в моей голове трое людей ставили точки в длинном сложноподчиненном предложении текста своей жизни.

Весной трава молодо и дерзко зеленеет под пока еще щадящим солнцем. О чем мы думаем в свои ранние двадцать, на излете университетской жизни, в последний раз надевая мантии и бонеты? Голова полнится мыслей и мечтаний, подкрепленных сочными, свежими еще знаниями и легким привкусом юношеского максимализма. Начитавшись постмодерных философов, тщишься построить себя и свое будущее так, чтобы яд современного общества не вытравил из него дух подлинности. Обладая живым умом, стремишься совершать великие открытия, переворачивая представления о реальности. Со сверкающими глазами стремишься открывать все новые грани духа, путешествуя по миру. Глядя на пример родителей, убеждаешь себя, что у тебя-то точно будет все по-другому, гораздо лучше.

Но под жарким солнцем изумруд травы быстро приобретает оттенки жухлого сена. Проходят годы, не так много, едва ли больше десятка. Романтика молодости сдувается пережитой болью и цинизмом будней. Прекрасная на страницах философия в жизни оборачивается бессмысленным цереброкоитусом и бесполезной игрушкой, которую привык считать важным инструментом. Мечты о науке скатываются в вечно недописанную диссертацию и зажеванные безвкусные банальности. В путешествиях тела и духа вместо нахождения себя теряешься еще больше. Да и понимаешь, что до успеха отношений своих родителей еще ой как далеко. И порою становится очень грустно.

Матримониальный сюжет, собственно, оригинальное название книги, здесь едва ли уникален. Извечный треугольник, в котором у нее чувства к обоим - но все равно приходится делать выбор. Вторая точка - мистицизм и интеллект, направленный наружу, жаждущий познания и открытий, вечно удивляющийся - и эмоционально уступающий. Третья - еще более мощный разум, затягиваемый вовнутрь и постепенно превращающийся в черную дыру, пожирающую саму себя. Депрессивный психоз - не шутка, знаете ли. Понятное дело, героиню тянет спасать обоих: первого - от пронизывающего ветра одиночества, что гонит по жизни как перекати-поле. Второго - от самого себя и от сосущей пропасти внутри. Однако же, как замечает кто-то, стремясь спасть кого-то, мы всегда пытаемся спасти самого себя.

И тогда отношения, построенные на попытке спасения и противостояния, возможно, неизбежному, словно сами сражаются депрессией. И как мозг убеждает себя, что тело умирает, так и эмоции начинают распадаться на маленькие атомы чувств, излучая болезненную радиацию. Полураспад может длиться долго - пока кто-то в итоге не найдет в себе силы разорвать связь, пусть и делая себе хуже. И - парадоксально - освобождение может спешно пролистнуть несколько страниц жизни, и внезапно очаровать запахом свеженапечатанного текста, отчасти вернув тебя в солнечный день выпуска и подарив ощущение нового старта.

И, возможно, впереди порою еще будет неудержимо весело и по-молодому счастливо. А порою - очень грустно.

В оригинале книга называется «Брачный сюжет», и этот двигатель абсолютного большинства западных романов присутствует во всех трёх фабульных линиях. Красотка Мадлен в поединке с чудовищем постструктурализма очень чётко понимает, что занимается филологией только в ожидании брачного сюжета. Интелелектуал-заложник собственного интеллекта Митчелл в духовных поисках не забывает о брачном сюжете, верней, брачный сюжет не забывает о нём. Леонард…
Ах, да. Леонард.
Переводчице выговор. Как вы вообще представляете маниакальную депрессию? Хотя встречался и вариант похлеще – депрессивный маньяк. Нет, тут уж либо-либо. Маниакально-депрессивный психоз или, как сейчас принято – биполярное расстройство тем и отличается, что нельзя быть на двух полюсах одновременно.
А начинается с гениально описанного Высоцким состояния «Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята». То есть действительно всё не так. Не так встаёшь, не так идёшь, не так лежишь. Ручку на стол не так кладёшь. Если не кладёшь, то тоже не так. И постепенно вокруг тебя встают нерушимые стены. Тоска. Та самая тоска тоскучая, сухота сухотучая, о которой русские заговоры: На поганом море доска, а на той доске сидит тоска, без рук, без ног, без глаз, а сама плачет, тоскует и горюет по ясных очах и по белому свету. А коль тошно и горько той тоске на той доске, столь бы было тошно и горько рабу Божию, тосковал бы да горевал, сохнул да плакал, не мог бы ни пить, ни есть, ни с кем слова говорить. Медленно, томительно карабкаться из каменной ямы, из чёрного логова, обрываться, падать, разбиваясь, снова лезть, аж кровь сочится из-под ногтей, снова падать… Пока не придёт огненная волна и не вынесет наверх. На те зияющие высоты, где человеческие лёгкие не дышат.
И зажгись в нем, в рабе Божием, ретивое сердце, горячая кровь, хоть и плоть и мочь, юность и ярость и все седмьдесять жил и седмьдесять составов...
Не всякий больной в «высокой» фазе – маньяк, но всякий, кто более-менее сохранен, подозревает о такой возможности. Если депрессивная фаза опасна тем, что вселяет предельное отвращение к происходящему, то опасность фазы маниакальной – в том, что происходящее нравится. И экзальтация не кажется нелепой, и возбуждение – искусственным, и желания – кощунственными. Расторможение, когда тебе прекрасно, но ничего от тебя не зависит, несёт тебя лиса за тёмные леса, а куда занесёт – вряд ли сама знает. В сцене с девочкой-подростком в лавке Евгенидес так передал этот взлёт, эту неестественную приподнятость, что хочется плакать. Непоправимое могло свершиться в любую секунду, а Леонард-то блаженствовал, в нём горело сердце, кипела кровь.
Горе на пустом месте – это цветочки. Ягодки – счастье на пустом месте.
Потому что от счастья не побежишь лечиться.
И если болезнь предполагает определённые награды, то лечение можно сравнить с химиотерапией при раке. Чтобы победить патологию, угнетается весь организм, и надеяться можно лишь на то, что последний окажется сильнее. К чему приведут эти упования в случае Леонарда?

Тоска, тоска.
Ты йди, тоска, во тёмные леса.
Там твои мяста.

Там твои мяста.

Я – муха, муха-самоубийца, которая сама осознанно залезла в самую гущу тимьянового меда, и теперь с удовольствием барахтается в янтарной тягучей массе – прозе Евгенидеса. Мимо проплывают дни и года, а потом столетия. Тихо и неторопливо журчит речь автора. Нежно и ласково рассказчик заманивает в свои крепкие объятия, из которых не вырваться. Да я и не хочу. Смелей вперед, мой Гомер современности, я готова слушать тебя всю жизнь!

«Девственницы-самоубийцы» - первый роман Евгенидеса и сразу такой удачный, такой триумфальный. В этой книге он весь. И пусть внезапность не самое главное его качество – уже в названии писатель огорошивает читателя основной темой и финалом – так ведь он знает, что сила в слове, а не в сюжете. А слово у него будь здоров! Роман полон деталей и маленьких историй, которые хочется изучать, как кусочки пазла, чтобы собрать картину, возможно, абсолютно разную для каждого читателя.Какова же основная идея, основная мысль? Самоубийство среди подростков? Тема отцов и детей по-американски? Отношение между мальчиками и девочками в период полового созревание? Все вместе и ничего конкретного. Да и могут ли все три темы существовать по отдельности. Сестры Лисбон, те самые девственницы, яркие кометы, вспыхнувшие и погасшие, шокирующие еще при жизни и оставшиеся незабвенными после смерти. Они жили, чтобы изменить окружающих. Ведь никто из тех, кто видел разворачивающуюся трагедию вблизи, не остался прежним после случившегося. Примечательно, что автор четкой чертой отделил мир девочек от мира мальчиков, как делали его предки древние греки (тот же Аристофан). Мы и они. Точек прикосновения слишком мало. Но в то же время Евгенидес не раз подчеркивает, что существование двух миров возможно только при тесном взаимодействии. Подкупает откровенность и честность автора в описании подросткового мира. Видно, что он не забыл, как это – быть подростком. Эти безумные глупые фразы, кажущиеся такими умными тогда. Эти странные и порывистые поступки. Это вечное желание казаться не таким, какой ты есть на самом деле. Все рассказал, ничего не забыл.
Абсолютно потрясающе переданы характеры и личности главных героинь. В образе сестер Лисбон есть только один недостаток – не все выписаны одинаково ярко. Но если даже у мамы есть любимчики, разве не может их быть у создателя образов? Ярче всех получились две противоположности: Сильвия и Люкс, ангел и демон, девственница и распутница. Остальные три сестры где-то посерединке. Зачем они совершили то, что совершили? Кто виноват? Для меня ответ очевиден: виноваты родители. В частности, мать, домашний тиран. Бывают матери и похуже, никто не спорит, но для хрупкой души подростка не нужно слишком много стресса, чтобы решиться на роковой поступок. Если бы Сильвия, самая невинная и самая чистая, не решилась бы, не думаю, что остальным даже в голову такое пришло. Однако младшая сестра нашла выход из ситуации, который однажды показался всем единственно верным. Потому что даже слабый свет в конце туннеля в виде скорого освобождения по причине поступления в университет в какой-то момент погас, и жизнь стала совсем беспросветной и безнадежной. Путь уже был найден. Осталось только на него ступить. Дальше – коллективное решение, для которого важен лишь первый толчок со стороны всего одного участника. Отвратительно правдиво. Так просто и в то же время так сложно и непостижимо!

Евгенидес по стилю абсолютно американский автор: копание в семейных отношениях, дотошное описание повседневных мелочей, ведущих к конечному результату и немножко американский образ мыслей. Но есть в его книгах и кое-что очень греческое – неторопливость повествования и некоторая отрешенность древней нации, многое повидавшей на своем веку. Писатель одновременно раним и равнодушен. Он переживает вместе с героями их страшные трагедии, но со смиренностью пожилой греческой вдовы не ропщет, принимая удары судьбы как должное. Проза Евгенидеса сама по себе оксюморон. На мой взгляд, абсолютно гениальный оксюморон. Говорят, что в смешанных браках рождаются особенно красивые дети. Так можно сказать и о писателях. Слияние двух культур в одной творческой душе превращается в совершенство. Евгенидес и его «Девственницы-самоубийцы» наглядный тому пример.

Если честно, рассказы я читаю очень редко. Понимая ювелирность авторского мастерства, создающего архитектурный ансамбль на метре квадратном, я все равно предпочитаю романы. Наверно всё дело в привязанности. Персонажи рассказов остаются для меня лишь мимолетными попутчиками, о которых я сразу забываю. С героями же романов - другое дело, с ними меня связывают длительные отношения, ведь мы были вместе сотни страниц и в горе и в радости. Но «Найти виноватого» стал исключением.

Рассказы Евгенидиса я решила читать по одному в день. 10 дней. 10 рассказов. И это правило помогло обособить каждую историю, дать впечатлению от нее оформиться и занять свое место в памяти, как снимку в фотоальбоме. Они стали для меня антологией о странностях людей, их попытках приспособиться к этому миру, превращая свою жизнь в продукт распада в результате ошибок и сомнительных решений. Эмоциональная палитра событий в сборнике колеблется от полного (порой смертельного) краха до житейских неурядиц.

Евгенидис исследует мир людей, как Николай Дроздов мир животных: и забавно, и трогательно, и грустно. Человек - это млекопитающее, которое всегда ищет виноватого в своих неудачах, он винит в них своих сородичей или обстоятельства. Природа знает, что если хочешь что-то хорошо спрятать - спрячь это на видном месте. Чаще всего виноватого найти легко, достаточно просто посмотреть в зеркало, но ирония в том, что человек почти никогда себя таковым не считает. Особенность вида. Евгенидис умеет писать смешно, не высмеивая. Он не осуждает всех этих нелепых, контуженных разводами, кредитами, похотью, глупостью, жадностью, тщеславием и разочарованием людей.

Не буду врать, что благодаря Евгенидису я полюбила рассказы как жанр, но благодаря рассказам я полюбила Евгенидиса!

В оригинале книга называется «Брачный сюжет», и этот двигатель абсолютного большинства западных романов присутствует во всех трёх фабульных линиях. Красотка Мадлен в поединке с чудовищем постструктурализма очень чётко понимает, что занимается филологией только в ожидании брачного сюжета. Интелелектуал-заложник собственного интеллекта Митчелл в духовных поисках не забывает о брачном сюжете, верней, брачный сюжет не забывает о нём. Леонард…
Ах, да. Леонард.
Переводчице выговор. Как вы вообще представляете маниакальную депрессию? Хотя встречался и вариант похлеще – депрессивный маньяк. Нет, тут уж либо-либо. Маниакально-депрессивный психоз или, как сейчас принято – биполярное расстройство тем и отличается, что нельзя быть на двух полюсах одновременно.
А начинается с гениально описанного Высоцким состояния «Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята». То есть действительно всё не так. Не так встаёшь, не так идёшь, не так лежишь. Ручку на стол не так кладёшь. Если не кладёшь, то тоже не так. И постепенно вокруг тебя встают нерушимые стены. Тоска. Та самая тоска тоскучая, сухота сухотучая, о которой русские заговоры: На поганом море доска, а на той доске сидит тоска, без рук, без ног, без глаз, а сама плачет, тоскует и горюет по ясных очах и по белому свету. А коль тошно и горько той тоске на той доске, столь бы было тошно и горько рабу Божию, тосковал бы да горевал, сохнул да плакал, не мог бы ни пить, ни есть, ни с кем слова говорить. Медленно, томительно карабкаться из каменной ямы, из чёрного логова, обрываться, падать, разбиваясь, снова лезть, аж кровь сочится из-под ногтей, снова падать… Пока не придёт огненная волна и не вынесет наверх. На те зияющие высоты, где человеческие лёгкие не дышат.
И зажгись в нем, в рабе Божием, ретивое сердце, горячая кровь, хоть и плоть и мочь, юность и ярость и все седмьдесять жил и седмьдесять составов...
Не всякий больной в «высокой» фазе – маньяк, но всякий, кто более-менее сохранен, подозревает о такой возможности. Если депрессивная фаза опасна тем, что вселяет предельное отвращение к происходящему, то опасность фазы маниакальной – в том, что происходящее нравится. И экзальтация не кажется нелепой, и возбуждение – искусственным, и желания – кощунственными. Расторможение, когда тебе прекрасно, но ничего от тебя не зависит, несёт тебя лиса за тёмные леса, а куда занесёт – вряд ли сама знает. В сцене с девочкой-подростком в лавке Евгенидес так передал этот взлёт, эту неестественную приподнятость, что хочется плакать. Непоправимое могло свершиться в любую секунду, а Леонард-то блаженствовал, в нём горело сердце, кипела кровь.
Горе на пустом месте – это цветочки. Ягодки – счастье на пустом месте.
Потому что от счастья не побежишь лечиться.
И если болезнь предполагает определённые награды, то лечение можно сравнить с химиотерапией при раке. Чтобы победить патологию, угнетается весь организм, и надеяться можно лишь на то, что последний окажется сильнее. К чему приведут эти упования в случае Леонарда?

Тоска, тоска.
Ты йди, тоска, во тёмные леса.
Там твои мяста.

Там твои мяста.

Слово, приходящее на ум после прочтения книги - полнота. В смысле насыщенности. Очень насыщенный сюжет.
Я вообще ожидала небольшой книжечки про гермафродита. Но автор решил не останавливаться на такой мелочи, как гениталии. Его повествование пошло вширь: нам объяснили происхождение гена гермафродитизма (в виде описания жизни бабушек и дедушек героя), описали всё детство главного героя, были вкрапления уже взрослой почти прожитой жизни. И только в самом-самом конце начались те самые медицинские подробности, которых я так жаждала. Я вообще люблю медицинские подробности. Я даже подумывала в детстве стать биологом или там ветеринаром, но так как я от вида чужой крови принимаю состояние обморока, то я стала кем стала. А вот теоретическая биология меня всё равно взволновывает.
И даже больше не знаю, что сказать. Ну очень полный сюжет.
Лейтмотив, который я увидела, это невозможность определения нормы: у каждого из нас есть и женские и мужские гормоны, так что даже окончательно установить пол бывает очень сложно, так что же говорить о том, что кого-то нужно считать "ненормальным" из-за его сексуальных предпочтений (цвета кожи и т.д. и т.п.) и всячески лечить и притягивать за уши к норме. Нет никакой нормы, - как бы говорит мне книга, - все люди разные и надо наслаждаться этим. Более того, каждый из нас как родитель и как член общества ответственен за то, что "ненормальные" чувствуют себя очень ущемлёнными. Бедняжка Калли считала себя уродом и никто на свете не мог ей помочь, потому что даже самые близкие ей люди стыдливо избегали любых щекотливых тем. У меня в подростковом возрасте было что-то наподобие. Ну нет на самом деле, я вполне нормальный человек, оказалось-то, но я считала, что у меня какие-то аномалии и была куча комплексов, и я не могла поделиться этим ни с кем, потому что знала, что мама меня поднимет на смех, а подруга всем расскажет. Мне понадобилось много лет и горы всяческой эротической и даже порнографической макулатуры, чтобы с удивлением узнать, что так у всех. Вот если у меня будут дети, у меня с ними будут доверительные отношения, я буду внимательна к их проблемам и комплексам и я им расскажу ещё в детстве, откуда берутся бабочки и кошечки и разрешу задавать самые любые вопросы.

Люблю семейные истории. И здесь мне додали по полной программе. Почва американская, акцент греческий, в анамнезе зверства турков в смирне в 20-х гг. прошлого века и горизонтальный семейный инцест. Ну, помимо него, судя по всему, в родовой деревушке вообще было много близкородственных браков среди односельчан, что и привело к генетической мутации каллиопы, то есть калла. Такая вот интересная семейная история, в моем случае, просто плюс еще много баллов к оценке книги.

Напрочь вынесло то, что я по прочтению осталась в раздумьях. Ибо евгенидис взял да и описал калла, внешне похожим на себя, плюс вставил реальные перипетии своей жизни, а именно, проживание в германии и женитьба на азиатке. И я такая. Шта? Вы серьезно, автор, а?
Это такой маркетинговый ход или чтобы качественно спрятать вещь - помести ея на видном месте? Вопросы, вопросы, в общем. Без ответов.

Достаточно много места в истории посвящено бабушкам, дедушкам, родителям, братьям, сестрам и прочим родственникам калли, задолго до ее рождения. Мне было интересно, ибо авторский слог весьма хорош. И, повторюсь, я люблю подробные семейные опусы.

И родилась, значит, в конце концов в этом семействе девочка, то есть семейный врач проморгал, что родилась не совсем девочка, и не совсем мальчик. Но по внешним признакам постановили, что девочка. Ну и ладно. И все как-то шло себе и шло, пока не приблизился подростковый возраст, а менструаций, значит, нет. И грудь чего-то не растет. Но тем не менее все как-то продолжало себе идти, не шатко и не валко. Ибо калли стало тянуть к девочкам, но и это тоже не стало особой помехой. Молчание - друг молодежи, в общем. И тут калли попала под машину.
А в смотровом кабинете внезапно оказался не подслеповатый, престарелый семейный врач, а... Так все и открылось, то есть заверте...

И надо сказать, что и так уже было совсем невесело читать о жизни калли, а с этого момента стало совсем грустно. Потому что родители в шоке и горе, сама калли в непонятках и печали. И врачи холят и лелеют свои интересы и карьеры, и реальной помощи от них никакой, зато сплошное козыряние тэрминами, непорядочное манипулирование и тонны лжи.

Так что нет ничего удивительного в том, что четырнадцатилетний ребенок просто берет и сбегает из под ножа хирурга. Потому что ему не помогли разобраться в себе, зато быстренько решили за него, как сделать хорошо и пристойно окружающим, но не ему.
Собственно, приключениям калли в бегах уделено не так уж много времени, и все это, на первый взгляд, не выглядит таким уж кошмарным. Кроме разве что осознания, что отныне ты - не человек, а чудовище. И двери в общество "нормального" большинства закрыты навеки. Впрочем, таких, как он, не много, но и не мало. Но тем не менее, это словно бы одиночество в толпе.
И есть в книге один эпизодический момент, когда в колледже калли имеет отношения с девушкой, пережившей в детстве насилие и получившей страшную травму. И вот они-то понимают друг друга и могут прорыдаться о своих проблемах и боли. Больше рассказать некому.

Так что грустно, страшно грустно это все, несмотря на то, что семья не отвернулась, дальнейшая жизнь худо-бедно наладилась: образование, работа. Правда в отношениях как-то глухо, ясно почему. И лично я понимаю желание калли не выпячивать себя, не состоять ни в каких сообществах, не участвовать ни в каких движениях. Это его выбор, на который он имеет право. Так же, как и спрятать вещь у всех на виду.