Отзывы на книги автора «Джонатан Литтелл»

Американец Литтелл проводит исторические исследования в России+Украине, затем на французском языке пишет роман от имени немца-нациста с названием, отсылающим нас к Древней Греции. Вот такая вот интернациональная петрушка, лишний раз подчеркивающая, как мультикультурно существование. Русскому читателю будет даже намного интереснее, чем зарубежному — так много отсылок к русской классике, да и действие большей части романа происходит в наших краях. Но обо всём по порядку.

Итак, повествование ведётся от лица немца-эсэсовца. После поражения во Второй мировой от умудрился скрыться, но его преследует чувство вины и стыда. Кажется, что это неудивительно, но после всего романа понимаешь, что эринии-фурии-благоволительницы преследуют его отнюдь не за то, что он был нацистом. Точнее, не только за это. Максимилиан Ауэ — персонаж условный и даже какой-то собирательный. Несмотря на то, что весь роман написан от его имени, внятного описания персонажа мы так и не встретим. Да оно и не надо. Ауэ как призрак перемещается по всему полотну военных действий Второй мировой, иногда действительно чудными путями, поэтому мы можем видеть и захваченный Житомир, и киевский Бабий Яр, и решение еврейского вопроса в Пятигорске, и тяжёлые сталинградские бои, и мирную жизнь канцелярской СС-крысы, и Треблинку с Аушвицем, и даже Берлин, в который с победой заходят советские войска. Даже в мирную Францию успевает занести Ауэ, который на вид кажется таким аморфным и никакущим, просто плывущим по жизни. Хотел быть филологом, но его пинком погнали в юристы, потом так же пинками протащили по всем инстанциям нацистской служебной лестницы, чтобы он мог на последних страницах писать юморески для Гиммлера и укусить фюрера за нос. А теперь Ауэ примерный семьянин под чужим именем, но эринии, как водится, не дремлют, вот он и пишет эту книгу, которая на треть — исторический справочник по Второй мировой, восточному фронту и наицстском режиму, на треть — галлюцинации, аллюзии и размышлизмы, а ещё на треть — сложные метафоры и попытки осознать, что же такое за зверь — нацизм.

«Когда объешься, рано или поздно придётся избавиться от шлаков, хорошо пахнет или плохо, выбора нет». Шлаки — эта исповедь, так много Ауэ успел потребить в рейхе. Если вас смутила эта метафора, то за книжку даже не беритесь. «Если вам что-то не нравится, дальше не читайте» предупреждает автор на первых же страницах, прерывая рассказ о дерьме, блевотине и жёстком гомосексуальном разврате. Правильно он с этого начал — все сахарные зайки тут же отсеиваются, а дерьма в книге действительно много. Если разум Ауэ, как персонажа условного, нормально воспринимает всё происходящее вокруг, то тело на физическом уровне отвергает весь происходящий кошмар: количество поноса, блевотины и прочих телесных выделений и мерзостей зашкаливает. Говном исходит вся немецкая нация, а в конце Ауэ даже снится весьма метафорический сон о расовой чистоте, где они с сестрой сидят за столом и чинно уплетают собственный фекалии десертными вилочками, потому что они избранная раса и питаться должны только такой же расово чистой пищей.

Что такого важного нам надо знать про Ауэ? Он опорочил себя инцестом с сестрой-близнецом… Метафора довольно прозрачная, вот она истинная расовая чистота во всей красе. После этого он даёт себе обет с другими бабами больше ни-ни, поэтому практикует гомосексуальные связи, выступая в роли пассива. Тоже вполне метафорично, потому что удовольствия от этого он не получает, только злобное удовлетворение, точно так же он подставляет задницу под собственное нацистское руководство. Вообще, противоестественность всего вокруг подчёркивается неоднократно. Строители мостов в Германии вынуждены исключительно их взрывать, а уж одна из последних гротескных сцен, когда школота решила «поиграть» в фашистов, зарубая людей мотыгами, насилуя маленьких девочек и ведя себя как звери… Зато звери, преданные фюреру, неважно воплощённому ли в маленького лидера или в того, который говорит с ними по игрушечному телефону.

Особенно интересным становится мир, когда в Сталинграде Ауэ в прямом смысле слова открывают третий глаз, выстрелив в голову. Древние индейцы и шаманы просверливали себе череп, чтобы через дырочку с ними могли общаться духи. Неизвестно, что начинает общаться через дырку с Ауэ, но глюки у него отменные: то Гитлер в пейсах, то разврат с сестрой, то редкостная дичь. Впрочем, иногда третий глаз закрывает и два первых, чтобы в приступе ненависти Ауэ совершил классическую фрейдовскую штучку, за которую его по-хорошему и должны преследовать эринии. Совершил и забыл. Кстати, эринии появятся и в физическом облике в виде Клеменса и Везера, но после их убийства станет только хуже.

В романе очень много исторических личностей и фактов. Вообще, вся «справочная» часть очень подробная, дотошная и верная. Как в «Пражском кладбище» Эко, где все реальны, кроме главного героя, так и в «Благоволительницах», всё действительно так, и только Ауэ остаётся фантомом.

В извращённом нацистском мире умудряются извратить даже категорический императив Канта. Упрощая, это: «Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали все». Как это адаптируется под нацистский строй? Феноменально! «Поступай с другими так, чтобы если вдруг фюрер узнал об этом поступке, то одобрил бы его». Ничего себе трактовочка. Кстати, философская наполняющая, как и литературная, в романе довольно плотная, но во многих случаях Литтелл самостоятельно даёт источник аллюзии.

Что самое интересное, так это финальная сцена. Ауэ убивает свою настоящую мамочку, не ту, которая его родила, а ту, которая его выкормила, выпестовала, воспитала. Убивает он, конечно, не саму Германию, а одного из тех людей, которые старательно пихали его по нацистской служебной лестнице. И это вторая причина, по которой его преследуют эринии. Он предал даже то, чем так кичился во время геноцида и сражений.

Блестящий, но тяжёлый роман. Браво.

Американец Литтелл проводит исторические исследования в России+Украине, затем на французском языке пишет роман от имени немца-нациста с названием, отсылающим нас к Древней Греции. Вот такая вот интернациональная петрушка, лишний раз подчеркивающая, как мультикультурно существование. Русскому читателю будет даже намного интереснее, чем зарубежному — так много отсылок к русской классике, да и действие большей части романа происходит в наших краях. Но обо всём по порядку.

Итак, повествование ведётся от лица немца-эсэсовца. После поражения во Второй мировой от умудрился скрыться, но его преследует чувство вины и стыда. Кажется, что это неудивительно, но после всего романа понимаешь, что эринии-фурии-благоволительницы преследуют его отнюдь не за то, что он был нацистом. Точнее, не только за это. Максимилиан Ауэ — персонаж условный и даже какой-то собирательный. Несмотря на то, что весь роман написан от его имени, внятного описания персонажа мы так и не встретим. Да оно и не надо. Ауэ как призрак перемещается по всему полотну военных действий Второй мировой, иногда действительно чудными путями, поэтому мы можем видеть и захваченный Житомир, и киевский Бабий Яр, и решение еврейского вопроса в Пятигорске, и тяжёлые сталинградские бои, и мирную жизнь канцелярской СС-крысы, и Треблинку с Аушвицем, и даже Берлин, в который с победой заходят советские войска. Даже в мирную Францию успевает занести Ауэ, который на вид кажется таким аморфным и никакущим, просто плывущим по жизни. Хотел быть филологом, но его пинком погнали в юристы, потом так же пинками протащили по всем инстанциям нацистской служебной лестницы, чтобы он мог на последних страницах писать юморески для Гиммлера и укусить фюрера за нос. А теперь Ауэ примерный семьянин под чужим именем, но эринии, как водится, не дремлют, вот он и пишет эту книгу, которая на треть — исторический справочник по Второй мировой, восточному фронту и наицстском режиму, на треть — галлюцинации, аллюзии и размышлизмы, а ещё на треть — сложные метафоры и попытки осознать, что же такое за зверь — нацизм.

«Когда объешься, рано или поздно придётся избавиться от шлаков, хорошо пахнет или плохо, выбора нет». Шлаки — эта исповедь, так много Ауэ успел потребить в рейхе. Если вас смутила эта метафора, то за книжку даже не беритесь. «Если вам что-то не нравится, дальше не читайте» предупреждает автор на первых же страницах, прерывая рассказ о дерьме, блевотине и жёстком гомосексуальном разврате. Правильно он с этого начал — все сахарные зайки тут же отсеиваются, а дерьма в книге действительно много. Если разум Ауэ, как персонажа условного, нормально воспринимает всё происходящее вокруг, то тело на физическом уровне отвергает весь происходящий кошмар: количество поноса, блевотины и прочих телесных выделений и мерзостей зашкаливает. Говном исходит вся немецкая нация, а в конце Ауэ даже снится весьма метафорический сон о расовой чистоте, где они с сестрой сидят за столом и чинно уплетают собственный фекалии десертными вилочками, потому что они избранная раса и питаться должны только такой же расово чистой пищей.

Что такого важного нам надо знать про Ауэ? Он опорочил себя инцестом с сестрой-близнецом… Метафора довольно прозрачная, вот она истинная расовая чистота во всей красе. После этого он даёт себе обет с другими бабами больше ни-ни, поэтому практикует гомосексуальные связи, выступая в роли пассива. Тоже вполне метафорично, потому что удовольствия от этого он не получает, только злобное удовлетворение, точно так же он подставляет задницу под собственное нацистское руководство. Вообще, противоестественность всего вокруг подчёркивается неоднократно. Строители мостов в Германии вынуждены исключительно их взрывать, а уж одна из последних гротескных сцен, когда школота решила «поиграть» в фашистов, зарубая людей мотыгами, насилуя маленьких девочек и ведя себя как звери… Зато звери, преданные фюреру, неважно воплощённому ли в маленького лидера или в того, который говорит с ними по игрушечному телефону.

Особенно интересным становится мир, когда в Сталинграде Ауэ в прямом смысле слова открывают третий глаз, выстрелив в голову. Древние индейцы и шаманы просверливали себе череп, чтобы через дырочку с ними могли общаться духи. Неизвестно, что начинает общаться через дырку с Ауэ, но глюки у него отменные: то Гитлер в пейсах, то разврат с сестрой, то редкостная дичь. Впрочем, иногда третий глаз закрывает и два первых, чтобы в приступе ненависти Ауэ совершил классическую фрейдовскую штучку, за которую его по-хорошему и должны преследовать эринии. Совершил и забыл. Кстати, эринии появятся и в физическом облике в виде Клеменса и Везера, но после их убийства станет только хуже.

В романе очень много исторических личностей и фактов. Вообще, вся «справочная» часть очень подробная, дотошная и верная. Как в «Пражском кладбище» Эко, где все реальны, кроме главного героя, так и в «Благоволительницах», всё действительно так, и только Ауэ остаётся фантомом.

В извращённом нацистском мире умудряются извратить даже категорический императив Канта. Упрощая, это: «Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали все». Как это адаптируется под нацистский строй? Феноменально! «Поступай с другими так, чтобы если вдруг фюрер узнал об этом поступке, то одобрил бы его». Ничего себе трактовочка. Кстати, философская наполняющая, как и литературная, в романе довольно плотная, но во многих случаях Литтелл самостоятельно даёт источник аллюзии.

Что самое интересное, так это финальная сцена. Ауэ убивает свою настоящую мамочку, не ту, которая его родила, а ту, которая его выкормила, выпестовала, воспитала. Убивает он, конечно, не саму Германию, а одного из тех людей, которые старательно пихали его по нацистской служебной лестнице. И это вторая причина, по которой его преследуют эринии. Он предал даже то, чем так кичился во время геноцида и сражений.

Блестящий, но тяжёлый роман. Браво.

Вы должны противостоять искушению проявить человечность

Незаурядная книга, и прежде всего тем, что сочетает в себе вещи казалось бы несочетаемые. С одной стороны, перед нами роман с претензией на историческую достоверность, с другой стороны, история уж слишком литературна, очень многое предстает перед нами нарочито гипертрофированным и надуманным. Пытаясь воссоздать внутренний мир офицера СС, Литтелл вступает на очень скользкую дорожку: про банальное слепо выполняющее приказы зло написали достаточно и до него, а вывести героя сложной и детально разработанной личность чревато обвинениями в оправдании. Действительно, фашизм с человеческим лицом мало кому нужен, хотя бы потому, что холокост не имеет с человечностью ничего общего. Но это не избавляет нас от простого вопроса: как всё это могло произойти? Ни звериное ожесточение палачей, ни слепое равнодушие исполнителей не кажутся достаточным объяснением. Герой романа Максимилиан Ауэ считает случившееся чем-то вроде массового исступления, помешательства целого народа, свойственного вообще-то вовсе не одним только немцам. Притом такое массовое обвинение вовсе не нивелирует вину каждого отдельного человека. Так, сам Ауэ весь роман мучается осознанием содеянного, хотя и не раскаивается. И в сущности, он прав, говоря, что раскаяние - это для детей. Есть вещи, которые никакому раскаянию искупить не под силу.

С другой стороны, такое коллективное представление о вине можно расширить и дальше. Простое знание о происходящем превращает бездействие в соучастие, значит, военные преступления, совершённые во имя национальной идеи, ложатся на плечи целой нации. Но судьями, утверждает Ауэ, всегда становятся победители. В романе есть момент, когда один из немецких офицеров, узнав о бомбардировках немецких же городов, предлагает после победы призвать союзников к ответу. И действительно, ответить есть за что - тут и Дрезден, и Берлин, и Хиросима с Нагасаки. Немало зверств и на счету советских солдат. Говорить о последнем особенно неприлично, того и гляди, сочтут национал-предателем. Очень многие совершенно разумные и адекватные во всех прочих отношениях люди начинают звереть, когда речь заходит о военных преступлениях сталинского режима. Фашисты заведомо бесчеловечные ублюдки, а целый ряд событий и произведений искусства понемногу утверждают представление о деяниях союзников. Все помнят историю про бумажных журавликов, все читали Воннегута. Но вот мы, а точнее, наши предки, выше обвинений. Мы-то никого не бомбили, не расстреливали и не морили голодом, а если что и было, так только против тех самых бесчеловечных ублюдков, а значит, вполне простительно. Такие люди, они прямо как помянутый выше немецкий офицер, для которого убитые немцы люди, а убитые евреи - недочеловеки.

Так вот, бесчеловечности не существует, заявляет Ауэ, а всё, что есть - человеческое и ещё раз человеческое. Объявив евреев недочеловеками, фашисты и создали то самое противоречие, которое Литтелл так ярко демонстрирует в описаниях Аушвица. И психические отклонения, и жестокость надзирателей объясняются именно тем, что они прекрасно осознавали - человекоподобные животные, которых им поручили сторожить, на самом деле никакие не животные, а ровно такие же люди. Об этом же бредит и поправляющийся от сотрясения мозга Ауэ. А примечательней всего тут то, что офицеры СС это вовсе не вышедшие из народа дикари, а чуть ли не через одного доктора наук, цитирующие в оригинале греческих философов, интеллектуальная элита нации. Сам Ауэ с удовольствием слушает классическую музыку, говорит на нескольких языках, восторженно читает Флобера. Ровно так же, как Эйхман в иной ситуации мог бы стать талантливым чиновником-управленцем, Ауэ был бы интеллектуалом, исследователем, кем угодно, только не офицером айнзатцгруппы. Он и сам не хотел бы участвовать в этом, рад бы найти тихую бумажную работу в тылу. Но когда обстоятельства складываются соответствующим образом, он, прикрываясь долгом перед нацией, берёт в руки пистолет и идёт добивать умирающих евреев.

Видимо, Литтелл ясно понимал, насколько близко он подошёл к опасной истине - совершенно обычный, образованный и добрый человек под влиянием обстоятельств может стать и станет кровожадным чудовищем. Фашизм с человеческим лицом, литературность, становящаяся попыткой если не оправдания, то объяснения штука опасная. Даже завуалированное утверждение, что и сами мы в случае чего запросто начнем сжигать в печах геев/инородцев/интеллектуалов/космополитов, способно поставить на судьбе романа крест - такого люди не любят. Именно поэтому Литтелл и решает добавить в свою книгу галлюцинаций, травм детства и прочего психодела. Парадоксальным образом получается так: чем больше внутренних переживаний героя демонстрируется читателю, тем менее живым он кажется. Постепенно Ауэ из личности становится ходячей реминисценцией. Тут и достоевщина с топором, и мифологические сюжеты об Оресте и Эдипе, и эротические фантазиий, и Лермонтов в Пятигорске, и мазохистское гей-порно в СС-совском антураже. И глобальный злодей и демиург максимилиановой судьбы в лице заплывшего жиром воняющего Мандельброда с десятком котов. Это уже такой B-movie трэш, что многолетняя авторская работа по уточнению исторических деталей меркнет и кажется таким же балаганом. Трудно воспринимать всерьёз книгу, главный герой которой в лучшие свои годы считал себя богом-кальмаром, а потом ему прострелили голову, и парень пошёл вразнос окончательно. Плавно перетекающие в реальность и обратно галлюцинации героя хороши, но в погоне за стилем Литтелл впадает в противоречие, возможно, вполне осознанное. Имея такого карикатурного психопата в качестве главного героя, очень легко отбиться от обвинений в оправдании фашизма. И даже когда мы вживаемся в шкуру Ауэ и понимаем, что видения и кошмары героя вполне оправданы, а сам Ауэ вовсе не карикатурен, исходная идея всё равно гибнет. Почти весь роман Литтелл подводил читателя к мысли о том, что бесчеловечности и вправду не существует, но подобный выбор главного героя мешает все карты. Смысл в том, чтобы показать - совершенно нормальный человек способен на такое, что и в страшном сне-то не приснится, но сам Ауэ был нормален дай бог лет до пяти.

А в заключение ещё одно маленькое наблюдение о нормальности, зле, палачах и героях. Вы же добросовестно прочитали роман и хорошо представляете себе, что на самом деле нужно было сделать для того, чтобы стать шатндартенфюрером СС и считаться истинным национал-социалистом. Приемлема ли для гипотетического Отто фон Штирлица причастность к массовым расстрелам и пыткам, если истинная его цель - выживание и величие его страны? И приемлема ли такая же причастность для гипотетического Максимилиана Ауэ, если он так же твёрдо полагает своей целью выживание и величие своей страны?

Часть I. Монументальность
Любая война нуждается в некоем завершающем опусе, книге, по монументальности сопоставимой с самой войной, и которая тему войны должна закрыть раз и навсегда. Традиция, частью которой выступают Иосиф Флавий , продолжателем которой, конечно, является Л.Н.Толстой , стала объектом внимания и с другой стороны — со стороны Джонатана Литтла, который и своим американо-французским происхождением, и тем героем, которого он выбрал как главного, и той миссией, которую герой выполнял, будто решил окончательно подорвать всё чаще оспариваемую монополию русскоязычных писателей на «правду о войне». Тем более что Литтл пишет именно о Великой отечественной войне, а не о Второй мировой войне.
Здоровенный кирпич на 700 страниц мелким шрифтом и почти без полей (я старательно пытался найти, сколько же печатных листов в этом издании — но издательство эту информацию решило не указывать), вне всякого сомнения, одно из самых значимых произведений на заданную тему, как-минимум в плане объёма. Можно ли было собрать этот объём только лишь на основе собственного понимания? Конечно нет. Поэтому книга представляет собой скорее гигантский конструктор из всего того, что автор читал или слышал о войне (далее я вместо Вторая Мировая война или Великая Отечественная война буду писать просто «война». Надеюсь, ничьи чувства не оскорблю). К моему глубочайшему сожалению — я не успел попасть под обаяние эрудиции автора, равно как и на секунду подумать, что всё это его чистый текст — почти в самом начале я увидел просто цельные куски, стянутые из мемуаров Шелленберга (о них писал тут). Пара страниц старательно пересказанного текста, вставленного автором в свой роман, не давали усомниться — все монументальные абзацы по 4-е страницы каждый, посвященные литературоведению, философии, культурологии, истории, юриспруденции или чему-нибудь ещё — будут стянуты откуда-то. Плохо ли это? Нет, не плохо. Автор писал портрет эпохи, и, конечно, эпоха это кирпичики, из которых он строил своё здание. Но и очаровываться автором в надежде, что перед нами его чистый, аутентичный текст, я бы не советовал.
Подсчёт художественных произведений, дневников, мемуаров, исследований, из которых состоят «Благоволительницы», грозит превратиться в специальную олимпиаду. Я без проблем узнавал то, что читал — благо всё приводится почти дословно, с минимальной художественной обработкой. Литлл всеяден — и античные мифы идут в дело, и военные романы Ремарка ; как француз не может обойтись без Тошноты Сартра , постоянно кивает Брет Истон Эллису ; в дело идут даже мрачные антиутопии Голдинга , иногда, в достаточно забавном контексте. Если вы готовы к тому, что под обложкой Благоволительниц прочитаете почти всё что могло быть написано о Второй мировой войне, Третьем Рейхе, Холокосте, расовом вопросе плюс ознакомиться с продвинутой нормой билингвального филолога (английский + французский) — эта книга явно для вас.

Часто II. Психологичность
Ядром, равно как и главной осью сюжета выступает Оберштурмфюрер Максимиллиан Ауэ, метис (очень большие проблемы для роста в СС), холостяк (колоссальные проблемы для роста в СС), не то чтоб скрытый гей, а скорее человек с глубочайшим кризисом половой самоидентификации. Нет, речь не идёт об исторической достоверности относительно персоны — этого от такого рода произведений никто не требует. Нас же не смущает, что Штирлиц не был женат, чем нарушал прямой приказ Рейхсфюрера СС, согласно которому офицер СС не мог не быть женатым, и, следовательно, не принимать участие в продолжение арийской расы. Нет, дело просто в каком-то явном перехлёсте психологизма главного героя. Тут тебе и фигура отца, который своим отсутствием влияет так, как не влияет иной раз присутствие. Тут тебе и фигура матери с отчимом — Гамлетовские страсти уже начинают проглядывать совсем явно. Здесь и сестра, инцестуальными отношениям с которой автор старательно закрывает тему подростковых девиаций, чтоб перейти к девиациям взрослого мужчины. Из них явное расстройство сексуального спектра, в сочетании со сбитой половой самоидентификацией, ненависть ко всем родным, кроме сестры, которую он с собой тоже не разделяет. Короче говоря, полный набор.
Сентиментальный психопат Макс Ауэ подходит к своей работе абсолютно спокойно, как добропорядочный и ответственный человек к неприятному поручению, которое нужно выполнить. Тем страннее выглядит его периодическое превращение в фанатичного национал-социалиста, чтоб через несколько страниц вернуться к холодному и деловитому тону карьериста, которому, в глубине души, плевать и на национал, и на социализм. Что, правда, не помешает главному герою обвинять в этих же качествах всех вокруг. Я не вижу здесь какой-то тонкой литературной игры, скорее, рассогласованность образа ввиду колоссального объёма произведения. Видно, что произведение писалось долго, дополнялось, переписывалось — в результате больше всего пострадал именно внутренний мир героя. Хтонический туман снов немного скрывает от нас природу главного героя, или даже, возможно, представляя её со стороны фрейдизма — анальные фиксации превалируют настолько сильно, что от такого махрового и кондового «лобового» фрейдизма становится как-то даже не по себе. Юнгианцы, не волнуйтесь, вам тоже нашлось пару страниц.
Тотальная неудовлетворённость Ауэ — он неудовлетворён работой, считая, что с его юридическими знаниям, докторской степенью и безупречным французским стал бы чудесным дипломатом, но его вынуждают ковыряться с трупами; он неудовлетворён тем, что не умеет играть на фортепиано и к нотам относиться пассивно — как к своим партнёрам; наконец, он неудовлетворён отсутствием у него вагины — всё это создаёт достаточно цельный образ, хотя нельзя сказать, что он до конца непротиворечив. Но, правда, если мы не хотим сделать кондовым данного персонажа, на таком объёме иначе и не получится. Эволюция? Роман то о смерти, а не о жизни.

Часть III. Политичность
Невозможно писать роман о войне (напомню, о Второй Мировой войне), не затрагивая политическую плоскость данного действия. А уж если роман написан на основе «окончательного решения еврейского вопроса» — то политика должна сочится здесь буквально из каждой строчки. Она и сочится.
Холокост давно перестал быть просто трагедией, но, (и мне страшновато писать эти строки) превратился ещё и в дубинку, и в дойную корову. Эксплуатация темы Холокоста — беспроигрышная тема для отдельных писателей, политиков и даже целых государств. Проблема в том, что интенсивная эксплуатация не может обойтись без раздувания трагедии Холокоста в ущерб всем остальным пострадавшим. В результате прочтения этой книги может сложиться ощущение, что евреи не просто были самыми пострадавшим, а оказались единственными пострадавшими в войне. Согласиться с подобной оценкой решительно невозможно, и пусть автора и прикрывает роль его персонажа — роман продолжает лить воду на известную мельницу, на которой вертятся слова «платить и каяться». Соревнование «кто самый пострадавший» не заканчивается уже очень давно, а тема с репарациями, которые должны быть выплачены очередным пострадавшим — новость в том числе и сегодняшнего политического поля.
Другая сторона политического аспекта книги — равная ответственность и всеобщность зла. Да, национал-социалисты виновны только лишь тем, что ошиблись и начали «окончательное решение еврейского вопроса» слишком рано, ещё до победы. Большевики здесь ничем не лучше. Не лучше англичане, французы. Отвратительны венгры. Ужасны украинцы. Короче, автор сумел сделать всех участников войны — и пострадавших, и захватчиков, и победителей — преступниками. Не преступниками оказались только евреи что, как мы знаем из истории, тоже не совсем так — достаточно вспомнить какую поддержку еврейские деньги оказывали нацизму ещё до того, как всё завертелось. Когда Гитлер обличал «мировое финансовое еврейство», он знал о чём говорит. Но, как всегда, пострадало не «мировое финансовое еврейство», а обычные люди. Впрочем, верхушка пострадала действительно только в нацистской Германии — их закономерно повесили. Ни верхушка Великобритании, ни верхушка СССР, допустившие мир и Германию до этой катастрофы, особо не пострадали. Очень жизненно.

Часть IV. Историчность
Полотном романа выступает война, главный герой — кистью, ну а персонажи — красками. Мы познакомимся почти со всеми значимыми персонажами Третьего Рейха — от всем известного Гитлера и Гиммлера, до малоизвестных широкому кругу читателей Адольфа Эйхмана или Одило Глобочника. Если на ранних стадиях герою и его судьбе так-сяк веришь, то, сюжетно, после Сталинграда, уже не очень. Герой под трели целой серии роялей в кустах возносится в самые вершины нацистской иерархии, что смехотворно как для его заслуг, как для его звания, так и для его происхождения (метис). Целая серия богов из машины в виде Томаса или доктора Мандельброда старательно тянут нашего персонажа лишь с одной целью — максимально показать, через призму общения с главным героем, как можно больше персонажей и событий. Верить, что СС-овец с небесспорной родословной, да которого явно ловили на порочащих связях, без жены и детей, т.е. игнорирующий основную идеологическую программу Рейха, мог пройти весь этот путь, не получится даже у очень наивного человека. Другое дело — историчность не личностей, а событий.
Третий Рейх представлял из себя достаточно комичное и неуклюжее, в плане построения, бюрократическое образование. Тот хаос, что царил и очень хорошо описан Лителлом — был на самом деле. Я своими глазами читал статью о масштабной переписки между вермахтом и штабом Гиммлера, что нежелательно на славянских территориях в пропагандистских листовках распространять то, что славяне — неполноценный народ. Это явно мешает работать с симпатиями населения. более того — даже вредит. И штаб рейхсфюрера старательно «отписывался», что ничего страшного в этом нет, и не лезьте не в своё дело. Поэтому хаос, который начал царить в Рейхе после явно провалившегося Блицкрига, действительно одна из причин поражения нацистской Германии. Не меньшее чем шапкозакидательство и чересчур большое внимание к идеологическим теориям. История эвакуации заключенных-евреев с последующим их истреблением, когда они нужны были как рабочие — всё это жизненно, и демонстрирует коллапс государственности. Неуклюжая бюрократическая машина продолжала крутиться, уже особо не влияя на реальное положение дел — бесконечные партийные и аппаратные интриги приводили к тому, что неэффективный Гиммлер взял на себя куда больше, чем смог потянуть. Всё, что касается историчности экономико-социальной, равно как и политической — заслуживает большого интереса.
Есть ли здесь ошибки? Конечное есть. Я прекрасно знаю географию Краснодара и Майкопа — в одном месте Литтл допустил ряд очень серьёзных ошибок, если, конечно, его герой не умеет телепортироваться. Бывать и другие досадные промахи, вроде Сталина-осетина. Конечно, Сталин-осетин это из Мандельштама, которого автор знает достаточно хорошо, но никак не из реальности. Эти вещи скорее относятся к досадным промахам — их можно смело игнорировать. Саму историчность книги я оценил бы как высокую.

Часть V. Эпичность
Есть мнение, что любое масштабное произведение это или Илиада , или Одиссея . Великая война или Великое путешествие. В этом контексте Литтл, явно хорошо знающий эту теорию, опять постарался усесться на два стула — это Великое путешествие по Великой войне. Сам по себе эпический масштаб подкрепляется ещё и эпической оболочкой. И дело даже не в античных мифах и трагедиях, которыми нам в глаза начинают тыкать почти сразу, в том числе в малозначительных элементах (в детстве главный герой играл Электру! Ага! История повторится). Дело скорее в бесконечном экзистенциальном поиске себя на войне и войны в себе. Все эти бесконечных аллюзии на миф об Оресте, бесконечные отсылки к Аполлону, и, наконец, кульминация — уничтожение эриний и воцарение в новом мире совпадают с окончанием войны. Орест-Ауэ получает новую жизнь, равно как и весь мир — жизнь послевоенную. На этом история скитальца-Ауэ заканчивается, и начинается уже другая история — та, которую мы одним глазком сумели подсмотреть в самом начале.
Надо сказать, что, если рассматривать вторую часть романа с мифологической, нежели чем с историко-сюжетной линии — он начинает выглядеть намного крепче. Не мешают даже попытки полемики с французскими философами — благо, отечественный читатель в массе своей не знаком так хорошо с историей философии конца XIX, начала XX века, чтоб считывать все аллюзии автора. Я бы не догадался без подсказки, кто же такой доктор Сардиния. Если вы догадались — значит вы знаете больше меня.
Для меня же сюжетная часть закончилась убийством Ауэ в городе Сталина. Последующие события я бы рекомендовал рассматривать как мытарства, после которых он, наконец, может попытаться вернуть свой потерянный рай. Близнецов сразу Ауэ не дадут — близнецы могу разрушить весь тот нацистско-сатанинский морок, в лице Воланда, Коровьева и Бегемота, ой, простите, Мандельброда, Лилланда и его котов, и вывести героя из тьмы к свету. Путь к свету главный герой должен найти сам но, когда найдёт, ему дадут новых близнецов. В качестве искупления.

P.S. Поскольку я читаю этот роман после скандала с Марией Томашевской, и читаю его в редакции 2019-го года, т.е. в той редакции, что на 20 страниц больше редакции 2011-го года, без «кощунственно выкинутых» кусков, потеря которых поразила автора в самое сердце — то могу сказать. Немного бы потеряла книга от тех кусков, которые выкинула редактор. Никаких сексуальных сцен она не выкидывала — их в книге очень мало и они пресные. И уж если мы даруем главному герою такую ориентацию — извольте добавить пикантных подробностей. Всё что подверглось «цензуре» — бесконечные самоповторы в бредовых снах главного героя. Ценный ли это материал? Для автора — безусловно. Для читателей — сомневаюсь. Я не за то, чтоб править книгу и не ставить автора в известность — это свинство. Правда, хочется спросить у автора, а что он ожидал от Александра Иванова и его издательства, если Иванов, по крайней мере в своих интервью, совсем не против как расстрелов, так и цензуры, т.е. представляет собой классического отечественного левака. В результате история приобрела гоголевские оттенки — как поссорились французский левак с русским леваком. А пострадала Мария Томашевская, которая совсем недавно скончалась, и чует мое сердце — не обошлось без того позора, который на старости лет навлёк на неё уязвлённый Литтл. И да, я соглашусь с редактором, что линия с войной у автора получилась значительно лучше, чем персональная линия Ауэ. Так что если вы откладываете чтение для того, чтоб ознакомиться именно с «полной» версией романа (не знаю, есть ли она в сети, я не находил) — то я бы не советовал. А сам роман прочитать можно.

Жутко прекрасен травелог в этой книге. Места-то какие! Берлин - икона нацистского городского стиля, Киев с его Бабьим яром, города КМВ с лечебницами, Кавказ с его многообразием национальностей, количество которых способно смутить и запутать даже матерых садистов-антропологов, Сталинград, оказавшийся не по зубам, не по костям, не по кишкам, Краков, Париж, Будапешт, откупившиеся людьми. Везде люди жили. И сейчас живут. Сами себя проредили, освободили много места. Мир был бы другим сейчас, с другой численностью, другим национальным составом и культурным наполнением если бы не инициативы одержимых идеями людей. Дух захватывает от размаха проделанной работы по уничтожению. Оказывается, уничтожение людей может быть настолько рутинным, выгодным всем на местах и вместе с тем таким увлекательным и даже возвеличивающим занятием, что удовольствие получаемое от него часто может быть важнее национальной экономической выгоды. Дух захватывает от цинизма. Настолько, что хочется сменить биологический вид или даже планету. Вид - потому что не хочется принадлежать к виду существ, которого легко убедить в необходимости убивать. Планету - потому что даже если убивать не убедили/не вынудили/не заинтересовали/не увлекли - спрятаться-то и негде. Велика планета, а отступать некуда, везде тот самый биологический вид.

Именно это основной посыл автора. Мол, не судите фашиста строго, неизвестно как вы поступили бы на его месте, был бы у вас выбор, спрашивали бы ваше желание итп. Порядок есть порядок, надо так надо. Мне кажется, что все зависит от того, во что человек верит, совпадут ли его личные сокровенные мотивы с публичными призывами убивать. Если пользоваться понятиями из глосария автора, а говорит он устами героя-националиста - скажу: не все народы имеют природную склонность к педантизму и не всем близка идея убивать из соображений порядка, так что вот не надо! Идея убивать может и близка человеку вообще, а идея следовать порядку далеко не всем. Так что посыл автора я не принимаю. Не принимаю навязывания индивидуальным извращениям героя характера вселенского масштаба. Вижу противоречие в убежденности его права на убийство в силу национального превосходства, нахождения в системе и уравнивающего - да вы бы тоже убивали, не спешите судить! Позвольте! Мы абзацем ранее в превосходстве не состояли, следовательно и права не имели! Кроме того, мне неприятны похвальбы личной удачливостью, подлой живучестью и благосклонностью мифических мало кому понятных Благоволительниц (какая наглость!) в отправлении своего пассивного садизма и приводить это в качестве доказательства правоты своих антропологических теорий. Санитар леса нашелся. Человечество может еще спасибо должно сказать тем, кто уничтожал миллионы людей и сжигал их останки что бы не допустить эпидемий? Это ведь тоже во имя порядка.

Можно, конечно, послать к черту героя или автора с его золоченными интеллектуальными приглашениями в тяжелые трупные размышления. Можно сказать: враки! Кого я слушаю? Повествование ведет безумец, извращенец, садист, человек, ну и что что он тот еще эрудит и эстет, он нарушил все возможные табу - кому вы верите? Но безумцы всех умней, особенно если обезумели на антропологической почве, а автор, пишущий о них, перерыл все архивы Европы и повествует чертовски увлекательно.

Можно еще обезуметь на классовой почве, но это совсем другая история, да и победителей не судят. Можно на половой почве обезуметь. Можно обезуметь и без всякой почвы. Можно эту книгу почитать и обезуметь. От ужаса. От войны. От человека. Главное - выздороветь после, но способен ли человек на это? И надолго ли? Стоит смениться поколению, а следовательно, стереться памяти ужаса, умрут последние очевидцы, способные рассказать и у человека снова воспалятся его «почвы», он возжаждет войну, будет вести на нее ворожбу, возвеличивая мотивы.

П.С. Почему в Великобритании до сих пор запрещен логотип «Опель», а в России ездят на автомобилях со знаком молнии не задумываясь? При том, что нога захватчика на английскую землю не ступала, их дома не грабили, не расстреливали в лоб, не насиловали жителей и не устраивали концентрационных лагерей. Британцев ранит логотип, который был на немецкой военной технике, бомбившей их с неба, а нас - нет. Мы менее ранимые? Или не ранимые вообще? Или они просто информированы больше? Или у нас есть наклейки для автомобилей про деда, победу, Берлин и трофеи и мы презрели ранимость? Такая антропология. Поди разбери.

От чего оттолкнуться, чтобы понять этот роман? Я раздавлена необходимостью написать рецензию на эту книгу. Такая задача равносильна набившему оскомину переписыванию от руки "Войны и мира". Роман настолько многоплановый, многослойный, многосмысловой и, чего уж там, - будоражащий, что для его осознания и маломальского описания необходим недюжинный талант и синтезное мышление. Коими, увы, похвастать не могу.

Еврей Литтелл пишет книгу, оправдывающую офицера СС. Последний предстает перед нами рафинированным интеллигентом, увлеченным музыкой, разбирающимся в литературе, склонным к рефлексии и анализу, но, в силу причин не изуверских, а исключительно идейных, участвующий в массовым истреблении евреев. Справедливости ради стоит отметить, что делает он это без удовольствия и с явным чувством вины, которую, хоть и отрицает сам, но не может скрывать – стремительно ухудшающееся здоровье нам, людям посвященным в мистерию зависимости здоровья от внутреннего раздрая (легкая саркастическая ухмылка) – такая вина представляется очевидной, очевиднее чем любые доказательства логического или эмоционального порядка. Поначалу наблюдающая позиция главного героя Максимилиана Ауэ даже нарочита – он не принимает участия в массовых расстрелах, он остается единственным из числа сослуживцев, кто всерьез думает о невозможности, безумности происходящего и неустанно возвращается к этой теме, тем самым отрицая формулу своей непричастности в силу исполнения приказов. Позже он сам совершит ряд преступлений, каждый раз находясь в несколько пограничных состояниях – с одной стороны, текст романа не оставляет сомнений, что именно Макс Ауэ совершил эти убийства, а с другой стороны, события предстают пред нами так, как будто у него не было ни воли к их совершению, ни как такового осознания деяния, рука Рока, неизбежности руководила им. И речь здесь не столько о вульгарном психиатрическом расстройстве, которое, без сомнения наличиствует, – речь скорее о той грани безумия, которая неотделима от абсолютного, а значит ненормального психического здоровья. Имморальность личности Ауэ зашкаливает, а точнее – не вписывается ни в какие рамки и шкалы. Несмотря на очевидную попытку автора показать, что все, кто расстреливал евреев в Бабьем Яру, принимал решения об истреблении нации, гнал полуголых рабов по морозу, содержал их в их говне и нечистотах – все, все кто это делал – абсолютно обычные люди, с присущими им абсолютно обычными человеческими качествами, я осталась с твердым ощущениям того, что сам Ауэ – не человек, а нечто условное, неживое, лишенное , внимание, ПАФОС – искры божьей. И неважно, что этот термин вы слышите от человека формально чуждого любой официальной религии. К сожалению, в моем словаре нет иных слов, чтобы иным способом передать отсутствие человеческого в главном герое. Возможно, именно эта негуманоидность – лишь мое фиалковое заблуждение, в основе которого моя инфантильность, неспособность принять такую реальность. Оставим это на моей совести.

В то же самое время автор тонко, умело, безапелляционно и без надежды выбраться погружает читателя в тошнотворный мир кошмаров и фантазий Ауэ. Реалистичность этого погружения вызывает стойкое отвращение к пище и нарушения сна – талант автора, бесспорный, шокирующий, завораживающий. Внутренний мир героя прописан так искусно, что невольно пропитываешься его размышлениями и грезами, срастаешься кожей, и вот уже ты сам мечтаешь о белой коже и копне тяжелых волос его сестры или наливаешься ненавистью при мыслях о матери. Я никогда не понимала людей, которые ненавидят Гумберта Гумберта. Неужели можно не понимать и ненавидеть самого себя? Литтелл так же вживил меня в Ауэ, как Владимир Владимирович в эксцентричного сноба, помешанного на нимфетке.

Если говорить о романе в целом, то перед нами, безусловно, шокирующая реальность службы в СС во Второй Мировой Войне. Большая часть событий разворачивается на территории Союза, а часть так и вовсе моей малой родине – Ставрополье. Плотно и со знанием дела освящен вопрос взаимодействия немцев с кавказским населением – мне, человеку не просто живущему на Кавказе, но и всерьез интересующемуся вопросами кавказских отношений, читать эти главы было безумно интересно. Сергей Зенкин в своей статье «Джонатан Литтелл как русский писатель» умело отражает реминисценции автора на Лермонтова, Достоевского, я же в эпизоде расстрела кавказского старца, даг-чуфута упрямо видела разговор Понтия Пилата с Иешуа. Скажите, я одна такая долбанутая?

Страшно и завораживающе описана бюрократическая волокита КЛ, управляющая тысячами человеческих душ. Безграничное оскотиневание больнее всего бьет своей правдоподобностью. Впрочем, правдоподобность – действительно неуместное слово для этого романа. В глаза читателю заглядывает правда – именно поэтому его так невыносимо читать.

Совершенно нелепо заносить такую книгу в любимые или говорить, что она привела в восторг. Подобрать эпитеты, описывающие уровень признания трудно, восхищаться - кощунственно, однако это книга достойна высочайшей оценки из возможных.

Большинство книг, посвященных войне, зачастую описывают подвиги одних и преступления других.

Роман Джонатана Литтелла в данном случае вполне может служить своеобразным вариантом разрыва шаблона, когда привычное и устоявшееся мнение о том, как надо писать о Второй мировой и о ком должно говорить подвергается корректировке и на первый план выходит личность офицера СС, участника айнзацгруппы, главной задачей которых было массовое уничтожение людей на оккупированных территориях, окончательное решение еврейского вопроса, человека, инспектировавшего концлагеря с целью повышения производительности труда заключенными и вроде бы как улучшения условий их содержания, побывавшего на фронте и в тылу, Максимилиана Ауэ и его внутреннего мира.

Через личность высокопоставленного эсэсовца автор стремится показать взгляд на происходящее с той стороны и подискутировать на тему: Насколько виновны немцы как нация в разыгравшейся трагедии мирового масштаба, что в них есть такого порочного жестокого, чего нет в других или это просто так сложились исторические обстоятельства и на их месте вполне могли оказаться другие и все пошло бы уже по печально известному сценарию ? Т.е., перефразируя: это отдельно взятый народ склонен к насилию в огромных масштабах или это свойство любой человеческой натуры, могущей в определенных условиях проявить себя таким образом ?

Затем, многие, наверное, задавались вопросом: Как можно в масштабах страны допустить разгул ненависти к другим, быть ведомым в вопросах, затрагивающих нравственные основы любого общества ? Как можно не хотеть, противиться этому и все равно становиться убийцей ? И все это на протяжении не одного года. Как выясняется (и это уже не ново), человек привыкает ко всему, даже к тому, к чему, казалось бы, априори, нет и не может быть привычки. Как в анекдоте про секс: сложно первые три года, а потом нормально

На протяжении всех восьмисот страниц автор словно проверяет читателя на прочность, проводя его вместе с героем через все круги ада: массовые расстрелы, Бабий Яр, Сталинград, концлагеря с их системой уничтожения, инцест, обилие физиологических отправлений в самых разнообразных проявлениях, пограничное психологическое состояние, но ни на долю секунды не возникает ощущение эпатажа, а только усиливающееся с каждой страницей ощущение беспомощности и в какой-то момент сочувствия к врагу, уже не могущему остановиться и самому загнавшему себя в угол.

Весь роман - это практически натянутая струна, комок боли физической и психологической, местами просто одуряюще тошнотворная и отталкивающая, но при этом, дочитав, ты понимаешь, насколько тут все увязано и нет ни одной пустопорожней фразы или действия: герои, греческие мифы, русская и мировая литература и музыка, экскурс в этнографию, теории психоанализа - тут нет ничего случайного, все играет на сюжет и максимальное раскрытие внутреннего мира героя и его психологического состояния, а также соотечественников Максимилиана.

Своим романом автор каждому предоставляет возможность взглянуть с непривычной для нас стороны на развернувшуюся трагедию XX века, заглянуть в темные бездны человеческого существа и задать себе важные и нужные вопросы.

Чечня. Монамур

В Африке гориллы,
В Африке большие
Злые крокодилы
Будут вас кусать,
Бить и обижать.

В Африке разбойник,
В Африке злодей,
В Африке ужасный
Бар-ма-лей!

Чечены меня сразу насторожили. Впервые я увидел их по телевизору в выпуске новостей, шел 1999 год. Они посадили какого-то несчастного человека перед камерой, заставили его произнести речь о выкупе и потом отстрелили ему палец на руке. Бессильный жалобный вскрик несчастного человека до сих пор стоит в ушах. Потом была “Война” Алексея Октябриновича Балабанова, которая только укрепила мои первые впечатления. Измученную героиню Ингеборги Дапкунайте было безмумно жалко. С тех пор Чечня стала моим пунктиком, и вообще-то хочется разобраться во всей этой истории, да только возможно ли теперь?

Джонатан “Благоволительницы” Литтелл с 1996-го по 2001-й провел в Чечне в общей сложности два года. Однажды был легко ранен и чуть было не угодил в плен к бандитам. В 2009 году Литтелл решил снова проехаться по местам бурной молодости, получил аккредитацию и приехал в Грозный. Очевидно, что ни в для Администрации Президента, ни для людей Кадырова, Литтелл никакой не лауреат Гонкуровской премии, виртуозно описывающий любые проявления человеческого уродства, а просто французский журналист. Сейчас мы ему покажем новую мечеть, бизнес-квартал - и дело с концом.

В общем, Джонатан и хотел написать преимущественно благожелательный очерк - боевиков нет, идет строительство, чеченский народ с оптимизмом смотрит в будущее, бла-бла-бла, - а получилось наоборот.

“После происшедшего 15 июля убийства сотрудницы «Мемориала» Натальи Эстемировой и после других убийств, случившихся сразу же за ним, эта перспектива оказалась поставлена под большое сомнение. Поэтому я полностью переписал этот текст”.

Текст получился прекрасный и, что самое главное, ценный, тем более что про Чечню ничего внятного сейчас не пишут. В 2004 году террористы подорвали перешедшего в свое время на сторону Москвы Ахмата Кадырова, президента Чечни. Пост занял его сын Рамзан Кадыров, который и по сей день остается всенародно любимым главой республики. В 2009 году, судя по записям Литтелла, Чечня была зарождающимся султанатом исламского толка, а роль главного героя принадлежала Кадырову Рамзану Ахматовичу.

Вот так проходил концерт, посвященный дню строителя в Чечне:

“Сама церемония переносит вас напрямую от чеченской семиотики к советской в ее постмодернистской «откорректированной» версии и иногда оказывается на грани спонтанного сюрреализма. Зал набит «добровольцами», набранными в различных министерствах и в университете; чтобы чем-то заполнить ожидание, организаторы привезли из Москвы girls-band, и девушки, повязав ради этого случая – несмотря на мини-юбки — платки на голову, играют на скрипках и виолончели при чрезмерной громкости звука какое-то сочетание классики с поп-музыкой”.

Естественно, симбиоз чеченской и советской семиотики есть следствие политики Кадырова, власть которого, пишет Литтелл, держится на пяти столпах:

“Поддержка Путина остается главным столпом, на котором держится все здание; в день, когда Путин по той или иной причине перестанет поддерживать Рамзана, тот стремительно исчезнет. Террор, реконструкция, кооптация и ислам образуют угловые столпы. Они выглядят крепкими, и Рамзан гордится и хвалится этим. Но каждый столп так или иначе подтачивается изнутри. Террор, разумеется, приводит лишь к возникновению новых врагов, выгоняя новые поколения «в лес». Что касается экономического развития, то оно погрязает в бездонном болоте коррупции; кооптация вынуждает многочисленных бывших сторонников независимости подавлять бывших братьев по оружию; а исламское возрождение в значительной части выражается в замаскированной войне против ценностей современной эпохи и прежде всего против статуса женщины”.

Так было в 2009 году. В 2013-м Кадыров стал одним из основных ньюсмейкеров в России наравне со Следственным комитетом. Глава жемчужины постсоветской империи играет в футбол с Марадоной, целуется с Депарьдье, обнимается со Стивеном Сигалом, заставляет своих подданных голосовать за мечеть в конкурсе символов России, ну, то есть реализует свои трепетные детские мечты)) Это без учета главного чеченского инстаграма, который, полагаю, стал могильщиком постмодернизма и провозвестником пост-посмодернизма - вот где неиссякаемый источник гиперреальности и семиозиса. Современная чеченская эстетика - это полувоенные френчи и золотые пистолеты вкупе со спортивными автомобилями и айфонами.

“Я провел два года в Чечне, и ни один из моих гребаных московских друзей не хотел говорить со мной об этом. И это притом что это их страна, не моя”,— Литтелл в одном из интервью.

Да, кстати, неудивительно, что у книги здесь 34 читателя при тираже в 3000. Эта ваша Чечня, которая на самом деле мозоль, нарыв, опухоль, никому нахрен не нужна, ибо мы в домике: четверть наших граждан — за отделение Чечни от России, 12% полагают, что сецессия уже состоялась, и они в чем-то правы.

Если Вы, как и я, хотели окунуться в исторические события Второй мировой войны, не совершайте моей ошибки - не открывайте это. Отмечу, здесь есть все составляющие современной зарубежной литературы:
1) странная манера повествования в виде сплошного текста (не путать с потоком разума, вроде Пруста), словно это не художественное произведение, а текст копирайтера;
2) высокий рейтинг книги и сплошь восторженные рецензии критиков;
3) отрицательное отношение к русским людям просто как факта их существования и угрозы для всего человечества (даже несчастные евреи отошли на задний план);
4) настойчиво давить слезу из читателя;
5) сладострастно описываемая ЛГБТ тематика + тема инцеста, которая занимает 50% этого "шедевра".
Автор выбрал самые любимые и (что самое важное) высокооплачиваемые темы.
Невозможно не заметить откровенное обеление автором фашизма, его оправдание, философский взгляд на убийства, мол "так на моем месте поступил бы каждый и вообще я не хотел убивать, а может и хотел, а может так надо". Ох уж это "демократическое толерантное" общество с навязыванием своих единственно верных взглядов.
Всё это уже не ново, не вызывает ни грусти, ни смеха, ничего, кроме вздоха сожаления о потерянных деньгах и времени на сие творение.

P.S. Если кто-нибудь знает произведения именно по Второй мировой, без приукрашивания и перечисленного выше, по основным событиям, действующим лицам, мотивам сторон, союзникам (но не учебник по истории, где все сухо передано и сжато до невозможности) - поделитесь информацией, буду очень благодарна.

Литтелл изображает хронику "царствования" Кадырова - другое слово не подберешь. Страшно, потому что понимаешь - скорее всего, правда и чья-то реальность.

он бросил ей, что непокрытые волосы возбуждают его, и получается, что она хочет его возбудить, а если да, то она не женщина, а шлюха