Цитаты из книги «Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе»

Книги лгут, сказал он. Бог не лжет. Верно, согласился судья. Он не лжет. И вот это – Его слова. Он поднял кусок камня. Он глаголет камнями и деревьями, костями всякой твари.

Гнев Господень дремлет. Он был сокрыт миллионы лет до того, как стал человек, и только человек имеет власть пробудить его. Ад не полон и наполовину. Услышьте меня. Вы в чужую землю несете войну безумца. И разбудите вы не только собак.

Он говорит, что никогда не спит. Он говорит, что никогда не умрет. Он кланяется скрипачам, плавно отступает, откидывает назад голову и разражается глубоким горловым смехом, он всеобщий любимец, этот судья. Он машет шляпой, и луноподобный купол его черепа бледным пятном проплывает под лампами, он быстро поворачивается, и вот одна из скрипок уже у него в руках, он делает пируэт, он делает па, два па, он танцует и играет. Ноги его легки и проворны. Он никогда не спит. Он говорит, что никогда не умрет. Он танцует и на свету, и в тени, и все его любят. Он никогда не спит, этот судья. Он танцует и танцует. И говорит, что никогда не умрет.

Только тот, кто целиком отдался крови войны, кто побывал на самом дне, повидал ужасы во всей полноте и понял наконец, что это выражение его сокровенной сути, – только он может танцевать.

Человек ищет свою собственную судьбу и ничего больше, сказал судья. Хочет он этого или нет. Любому, кто сумеет найти свою судьбу и избрать поэтому некий противоположный курс, в конце концов всего только и удастся, что прийти в тот же назначенный час к итогу, который он выбрал себе сам, ибо судьба человека так же необъятна, как мир, в котором он обитает, и так же вмещает все противоположности. Эта сокрушившая стольких людей пустыня безбрежна и требует широты души, но в то же время она невероятно пуста. Она бесчувственна, бесплодна. Ее сокровенная суть – камень.

В ходе ритуала должна быть пролита кровь. Ритуалы, которые не отвечают данному требованию, не настоящие, каждый тут же почувствует их фальшь. Можешь не сомневаться. Это такое чувство в груди, которое вызывает в памяти детское одиночество, вроде того, когда все ушли и ты остался играть один. Получается игра с самим собой, без соперника. В которой можно нарушить лишь правила.

Это были судья и имбецил. Голые, они приближались в лучах пустынного рассвета, словно существа, почти не имеющие прямого отношения к этому миру, и под странным воздействием света их фигуры то вырисовывались четко и ясно, то расплывались. Как нечто, становящееся неоднозначным в силу самого своего появления. Как нечто, настолько насыщенное значением, что становится неуловимой сама форма. Трое у колодца безмолвно наблюдали за этим явлением из нарождающегося дня, и хотя сомнений относительно того, что движется в их сторону, больше не было, ни у кого язык не поворачивался сказать об этом вслух. Тяжело ступая, они продвигались вперед – бледно-розовый и присыпанный пылью, как новорожденный тальком, судья и гораздо более темнокожий имбецил. Словно бесстыжий голый король со своим шутом, отвезенные на смерть в пустыню, они брели, пошатываясь, через котловину на самом краю света.

Никто не видел, как обезглавленный труп Каллагэна проплыл вниз по реке и как на нем отправился к морю, весь в черном, как священник, молча вцепившийся между лопаток стервятник.

а на севере росчерком колдуньи на черноте небесной тверди горела Кассиопея.

Наготу женщин, среди которых было много миловидных, а еще больше – отмеченных сифилисом, прикрывали лишь юбки из сплетенных кусочков ивовой коры.