П Р О Л О Г

Привет, ребята! Самое главное – это начать, как говаривал мой Батюшка. Кстати, о Батюшке. Не так давно (а точнее, в прошлую пятницу, а сегодня среда – вот и считайте) на 63-м году жизни ему отхватили три четверти желудка, т.е. вырезали язву 12-перстной кишки. Надо же! Сорок пять лет она его грызла, приступы продолжались с завидной периодичностью каждый год, весной и осенью (кстати, эту болезнь он «подарил» мне в наследство, но меня обострения мучили в 17-20 лет, не такие сильные и в основном летом, а потом потихоньку сошли на нет – и язва зарубцевалась, тьфу-тьфу!), а в последнее время все сильней и продолжительней; но по совету своего младшего брата-медика с операцией он не спешил, тянул до последнего, ибо каждому овощу свой черед. И вот три недели назад его так круто прихватило, что пришлось вызывать «скорую», везти бедолагу в больницу и т.д. Такие дела.

Однако я отвлекся. При чем тут Батюшка, я ведь собрался писать повесть не о нем, а о своем детстве, если вы еще не поняли. И как я уже упоминал, главное – это начать. Задумка у меня возникла еще месяца два назад (после того, как сам не знаю, почему перечитал «Детство» Горького), да никак не мог приступить: то бесконечно исправлял вкладыши для своих магнитоальбомов, то подоснову для жены раскрашивал, то избранные песни печатал, то еще что-нибудь… К тому же я стараюсь сидеть за компьютером не более четырех часов в день – глаза надо беречь. Наконец, в одно не очень прекрасное (потому что небывало холодное для середины мая) утро я решился, открыл новый файл и… напечатал «Привет, ребята!». О чем писать дальше, я понятия не имел, однако… собрался с мыслями, почесал в затылке – и начал! Потому что это – главное (см. выше).

Так, опять я отвлекся. Впрочем, таков мой стиль (если в данном случае вообще можно говорить о существовании какого-то стиля, ибо писатель из меня как из дыря-вого сапога – дуршлаг), я никогда не продумываю текст заранее, а пишу все, что в го-лову взбредет, постоянно уклоняясь от основной темы. Да это и не важно, ведь я пишу эту повесть только для себя, совершенно не рассчитывая на то, что когда-нибудь кто-нибудь рискнет ее издать. В самом деле, кому это интересно? Читать воспоминания о розовом детстве какого-то никому не известного «Васи», человека не выдающегося и ничем не примечательного, обыкновенного обывателя, прожившего обычную серую жизнь – кому это надо? Хотя, если подумать, моя судьба была достаточно неординарна, было много яркого и интересного, а уж детство было просто «сказочным». Потому я и взялся за перо (в данном случае, сел за клавиатуру), что с годами воспоминания тускнеют и стираются из памяти – а мне так не хочется забывать те золотые времена. Э-эх, годы, годы…

И какой же вывод следует из всей этой бодяги, может спросить докучливый чи-татель? Э-э, по-о-дождите, не-е спешите! Это все преамбула, а вот когда начнется ам-була (изящный плагиат, не правда ли?) – тогда все вопросы выскочат из ваших бес-толковых голов как пробка из бутылки Шампуня!

Ладно, действительно пора заканчивать это Вступление, и так уже второй день сижу, мозги напрягаю (аж голова заболела – правда, вчера вечерком жена пивком по-баловала – нет, постойте, пиво мы пили еще в понедельник /суббота не в счет, само собой, тут без баллона «Медового» не обойтись/ – а вчера я днем разливного хлебнул кружечку /вспомнил молодость/, а вечером… впрочем, неважно); а дело продвигается очень медленно. Но раз уж взялся за гуж – куда деваться? И хоть я не перестаю повторять, что писатель я липовый – давно пора начинать (ведь это главное, верно?) мою правдивую Повесть о безоблачном Детстве…

17-18 мая 2000 г.

1

Итак, начать придется все же с моего Батюшки. Уж не знаю, как так случилось, но родился он в городе Рыбинске, где до войны жили его родители. Моя бабушка, Ирина Антониновна (в дальнейшем я буду называть ее Баба Ира) вскоре развелась с мужем и вновь вышла замуж за человека, которого по странному (и такое бывает) стечению обстоятельств, звали Иван Антонинович (далее – Дед). После войны они переехали в Башкирию, в город Октябрьский – один из многочисленных только что построенных центров добычи нефти и газа. А так как оба они были геодезистами, то их с удовольствием взяли на преподавательскую работу в Нефтяной Техникум – самое «крутое» учебное заведение города. Там они и проработали до пенсии. В конце 40-х у них родились дети: сначала Антон, потом Маша; и Батюшка оказался в положении ненужного для Деда пасынка.

Надо отметить, что Дед обладал весьма ехидным и желчным характером, любил недобро пошутить и попрекнуть куском хлеба, но и Батюшка тоже за словом в карман не лез – короче, подробностей я не знаю, но, по словам Батюшки к концу 10-го класса Дед его настолько «достал», что после выпускных экзаменов он «вылетел из роди-тельского гнезда как пробка». Ему было все равно куда ехать – лишь бы уехать. И за-несло его аж в Питер, в Мореходное училище, что кажется теперь просто невероятным, учитывая свободолюбивый характер моего родителя. Понятное дело, не прошло и года, как батяня осознал, что занесло его явно не туда, и он начал предпринимать ге-роические попытки «соскочить». Недолго думая, он решил закосить на язву, разыг-рывал прилюдно острые приступы, добился обследования; а перед рентгеном прогло-тил кусок сырого мяса на ниточке, привязанной к зубу – а поскольку гастроскопию тогда еще не применяли, то врачи просто встали на уши! Впрочем, язва-то у него оказалась самая настоящая, и комиссовали папаню вчистую без всяких там волчьих билетов и прочих «прелестей». Батюшка вздохнул свободно, однако ребром встал вопрос: а что же дальше? И тут он отколол еще более невероятный фортель.

А именно: собрал он пожитки да и рванул в Москву. И прямиком в МГУ. А по-скольку уже заканчивался август, и вступительные экзамены были позади, то он пошел прямо к ректору и так запудрил ему мозги, что тот совершенно обалдел и разрешил сдать Батюшке экзамены «экстерном» – и Батюшка так лихо это сделал, что его приняли сразу аж на второй курс!!! Во как! Кому расскажешь – не поверит. Однако, так оно и было (кто не поверил – спросите у Батюшки).

Ну, и началась учеба и веселая студенческая жизнь. Время было хорошее, конец 50-х, «оттепель», фестиваль молодежи, дешевые пивные на каждом углу и т.д., но по-скольку подробностей я не знаю – то буду краток. Вскоре Батюшка познакомился с моей будущей матушкой (что было не так уж сложно, ибо она как уроженка Чебоксар тоже жила в общаге), через некоторое время они поженились – а тут и я родился! Все по правилам! И свои первые четыре месяца я провел в Доме Студента, как официально называется здание со шпилем на Воробьевых горах. А потом, недолго думая меня сплавили в Октябрьский – надо было заканчивать учебу, куда деваться. С этого, собственно, и начинается мое Розовое Детство, отдельные эпизоды которого я вспоминаю лет с пяти или чуть пораньше. Хотя самое первое воспоминание у меня связано с Москвой: будто бы мы с Батюшкой гуляем по территории МГУ, и он высоко подкидывает небольшой мячик, тот падает и катится вниз по зеленому склону – эпизод буквально секундный, ведь было мне тогда всего…

Но вернемся в Октябрьский. Дед с Бабой Ирой получили огромную трехкомнат-ную квартиру в пятиэтажном «сталинском» доме в центре города. Впрочем, огромной она мне казалась тогда, когда я сам был маленьким, а позже я осознал, что это обычная «распашонка». Две комнаты средних размеров, третья – смежно-проходная – поменьше, длинный и не особо широкий коридор буквой «Г», упирающийся в небольшую кухню, раздельный санузел – все достаточно просто, но что ценно: толстые кирпичные стены и перегородки (слышимость почти нулевая, не то, что в нынешних коробках), высокие потолки (тот пятиэтажный дом по высоте равен современной девятиэтажке), кладовка, два встроенных шкафа вдоль коридора и наличие стенного кухонного «морозильника». Что это такое, спросите вы? Поясняю. Стена под окном от пола до подоконника – полая, оставлена лишь стенка в один кирпич со стороны улицы и в ней просверлено отверстие, а из кухни – дверцы и полки внутри. Вот тебе и морозильник! Естественно зимой, когда мороз. Да и летом там спокойно можно держать всякие соленья-варенья. Но хватало и недостатков.

Во-первых, стены были просто оштукатурены и до середины высоты покрашены масляной краской (а кто и когда изобрел обои, вы не знаете?); во-вторых, пол был не паркетный и не линолеумный, а обычный дощатый и местами скрипел; в-третьих, не было горячей воды, а громоздкая газовая колонка висела над ванной, поэтому помыться проблем не было, а вот для мытья посуды воду приходилось греть в чайнике. И, в-чет-вертых, в доме не было лифта. Зато был полуподвал, состоящий из системы коридоров и кладовых – по одной на каждую квартиру. По-моему, идея замечательная! Ну, где еще можно квасить капусту, солить огурцы, хранить картошку и т.п.? Нет, подвал – это вещь незаменимая (конечно, если не живешь в деревенском доме с погребом). Ну и поскольку крыша была не плоская, а двускатная, то и чердак имелся в наличии, где некоторые хозяйки сушили белье. Но и во дворе это можно было делать совершенно спокойно, ибо в те времена никому и в голову не могло бы придти, что кто-нибудь попытается это белье украсть.

Семья у нас была довольно большая: Дед, Антон, Маша, Баба Ира, ее матушка Баба Лида и бабушка Баба Аня, которая мне приходилась аж прапрабабушкой. Ей уже перевалило за 90, и целыми днями она сидела в кресле, одетая в старинный халат и капор, изредка вставая и мелкими-мелкими шажками, опираясь на палку да держась за стенку, доходила до туалета и обратно. Мне было года 3-4, когда она умерла, но я ее помню. Мы с бабой Лидой жили вместе с ней в дальней комнате, выходящей окнами во двор, большую часть которой занимали две огромные старинные кровати, садиться на которые днем не разрешалось никому кроме меня (но я в основном прыгал на них как на батуте); Дед и баба Ира обитали в проходной комнате (там кроме кроватей стояли стол и книжный шкаф); а Антон с Машей жили в гостиной (хотя возможно кто-то из них ночевал в нашей комнате, ибо в гостиной стоял только один раскладной диван, кроме двух столов и второго шкафа).

Так мы и жили, а когда мне исполнилось два года, Батюшка с Матушкой благо-получно закончили МГУ и на три года умотали в Африку – учить негров грамоте. Как им так подфартило, не знаю до сих пор, ведь для этого надо было изучить французский язык почти в совершенстве. Впрочем, они и английским владели достаточно хорошо (а я не могу выучить до сих пор). Воспитывала меня в основном баба Лида (поскольку была на пенсии), кормила-поила, одевала-обувала и водила гулять, а иногда и порола ремнем за какие-нибудь провинности. Впрочем, гулять ей помогали все обитатели нашего двора и делали они это с большим удовольствием. Надо отметить, что в те времена люди были совсем другими и жили по-иному, особенно в провинции. Это сейчас мы едва ли знаем ближайших соседей по лестничной площадке, да и то в лицо, а не по имени; а уж кто живет на других этажах или в других подъездах (я уж не говорю про соседние дома) – понятия не имеем, а самое главное, что и не хотим никого знать. А в маленьком Октябрьском с населением в 100 тысяч обитатели одного двора хорошо знали друг друга, и не только знали, но дружили и общались, и ходили в гости, по делу и просто так, за солью и за хлебом; предварительно звонить было не принято (впрочем, телефонов тогда было очень мало, в нашем доме они стояли, может быть, в двух-трех квартирах, включая нашу); многие днем даже не закрывали на замок входные двери, подвалы и чердаки никогда не запирались, потому что ни жуликов, ни бомжей просто не было. Нет, жулики и воры существовали, конечно, во все времена, но ни одной квартирной кражи в нашем районе я не припомню. А убийства и драки были, но об этом – позже.

Естественно, народ кучковался по группам: автолюбители, пенсионеры, домо-хозяйки, молодежь и т.д., но все равно существовала какая-то незримая единая суб-станция, которую можно было назвать «наш двор». И каждый квартал или группа кварталов имели свое неофициальное название, но прежних вражды и соперничества как в 40-50-х между ними уже не существовало, и такие фразы как «ты в наш двор не ходи» или «по нашей улице не проходи» мне пришлось услышать лишь пару-тройку раз, да и то гораздо позже. А пока я был маленьким, дальше нашего двора меня и не выпускали; а когда я подрос и мог гулять самостоятельно, то бдительная баба Лида сидела у окна и внимательно следила за тем, чтобы я никуда не убежал; а я периодически подбегал под окно и кричал: «Бабуля! Кинь мячик!» или «Вынеси велосипед!»; а она звала меня домой, высовываясь в форточку.

Воспоминание. Мне – лет пять, а Батюшка, только что вернувшийся из Африки, привез мне в подарок такую игру: три попугая сидят на жердочке, и их можно сбивать, стреляя из игрушечного пистолета короткой стрелкой с липучкой. Помню, вся семья собралась за большим столом в гостиной, Батюшка достал попугаев и поставил их на край стола (а напротив меня сидели Дед и Маша), и я уж зарядил пистолет, но тут Маша как бы в шутку сказала: «Ты только Деду в глаз не засвети!», все посмеялись, но Баба Ира вдруг спохватилась: «А вдруг и правда засветит? Иди-ка ты в другую комнату!» И меня вместе с попугаями переплавили в соседнюю комнату, где я и начал тренироваться в стрельбе. Тогда я еще не соображал, как правильно надо целиться, держал пистолет на уровне живота, согнув руку в локте, и никак не мог понять, почему стрела летит гораздо выше. Позднее я приноровился и стрелял без промаха, но попугаи мне постепенно наскучили, и со временем куда-то растерялись, и я с удовольствием стрелял куда попало: в стены, двери, кота Борьку и т.п. – естественно, когда никто не видел.

2

Октябрьский – город уникальный по своей планировке. Он и расположен весьма оригинально, на правом берегу речки Ик (небось, и не слыхивали о такой?), которая впадает в Каму, и по которой проходит граница между Башкирией и Татарией. То есть город-то башкирский, но татар в нем живет гораздо больше, как мне кажется. По край-ней мере, в нашем классе татары составляли процентов 70-80, я это узнал совершенно случайно, когда мне в руки попал классный журнал. Для русского человека что татары, что башкиры – все едино, и имена и рожи у них совершенно одинаковые; а я никогда не интересовался, кто есть кто из моих друзей-приятелей. Да это и не важно было, в те времена все жили мирно и дружно, не было никаких разногласий на национальной почве, никакого землячества, никаких косых взглядов и намеков; и даже в драке ни один из соперников не позволили бы себе обозвать другого «татарской мордой» или «гребаным русским».

Еще одна особенность реки Ик – то, что она служит границей так называемых часовых поясов. То есть в Татарстане время московское, а в Башкирии – местное, два часа прибавляется. Из-за этой разницы мост через Ик – сооружение длиной едва ли 30 метров – в шутку называют «самым длинным мостом в Мире», ибо если входишь на него с татарской стороны, к примеру, в пять часов, перешел на ту сторону – уже семь! Два часа идешь, получается – вот какой мост! А на самом деле это было выгодно и удобно только для алкашей, которые после семи часов (если вы помните, водку тогда продавали до семи) имели возможность смотаться на ту сторону и приобрести желаемую влагу в ближайшем населенном пункте. Таких личностей называли «антисемитами», но существовала ли такая практика на самом деле, или это всего лишь хохма – я не знаю. Но то, что дорога в Татарии сразу за мостом становилась уже и хуже – это факт, известный всем автомобилистам.

Если быть точным, то город моего детства нельзя назвать речным городом, живописно раскинувшемся на крутом зеленом берегу (как, к примеру, Ярославль), и сам Ик – речка мелкая и узкая; и до первых домов от моста нужно идти минут десять, мимо деревни (ее жителей называли «иковские»), мимо рощи и мимо небольшого, но чистого озера под названием Котлован, куда все ходили загорать и купаться. Тут и начинается город, сначала новый микрорайон с Дворцом пионеров, построенным в начале 60-х; потом квартал детсадов и яслей, расположенных по обе стороны длинного узкого парка (по-моему, он называется Парк Победы, но мы в нем никогда не гуляли). Парк упирается в задницу самого большого и монументального здания в городе – Горсовета, фасад которого выходит на главную городскую площадь, в центре которой зимой ставили огромную искусственную елку и строили ледяные крепости. Но центральным ядром Октябрьского все же считается не площадь, а проспект Ленина, начинающийся от площади и спланированный в виде широкого бульвара, завершаемого другой площадью поменьше. В начале проспекта, напротив Горсовета и лицом к нему стоит внушительный гранитный памятник дорогому Ильичу, естественно в кепке и с протянутой рукой. С левой стороны площади (если встать лицом к Ленину) здания стоят полукругом, в них расположены почта, телеграф, еще что-то, а дальше длинная улица идет на север, пересекая еще одну площадь, на которой стоит спортивный центр с бассейном (за которым, в свою очередь, начинается Центральный Парк с качелями-каруселями и чертовым колесом), выходя к заводам и фабрикам, которые почти вплотную примыкают к предгорьям южного Урала. И где-то в этом районе находится стадион, но т.к. на нем я был всего один раз и очень давно, то точнее его расположение указать не могу.