Сегодня день рождения у первой леди русской литературной классики - Софьи Андреевны Толстой, женщины, ставшей счастьем и демоном семейной жизни нашего самого внушительного и плодовитого классика - Льва Николаевича. Семья всегда стояла в центре авторского внимания Толстого, о ней в той или иной степени практически все его значимые произведения, поэтому нельзя переоценить то огромное влияние, которое оказывал на эволюцию взглядов писателя на вопросы брака, любви и пола, его личный опыт. А соавтором этого опыта и была Софья Андреевна Берс.
Так что появление поздних произведений Толстого, касающихся вплотную проблем семьи и любви, обязано в большой степени не только самому автору - Льву Николаевичу, но и соавторше его личной жизни - Софье Андреевне. И "Крейцерова соната" - практически программное произведение, отражающее эволюцию, а возможно, и инволюцию, авторского отношения к обозначенным проблемам.
В образе главного героя Позднышева прослеживаются черты самого автора, у которого была бурная молодость, во время которой он имел немало приключений сексуального характера, недаром в разговоре с Горьким Толстой именует себя "неутомимым блудником", был и незаконнорожденный ребенок от крестьянки Аксиньи Базыкиной. Во всех этих грехах будущий классик покаялся перед юной Сонечкой, и первое время был с нею вполне счастлив.
Лев Николаевич любил свою супругу и испытывал к ней постоянное влечение, все же 13 беременностей о чем-то говорят, она рожала до 44 лет, но к концу 80-х годов писатель приходит к своему пониманию вопросов брака и пола. Но, скорее всего, те многочисленные мелкие раздоры, ссоры, склоки и накапливающееся непонимание, породили в его душе перманентный конфликт между любовью и ненавистью. Софья Андреевна откровенно раздражала его и в то же время продолжала влечь, в результате он возненавидел самого себя. Известно, что любые позывы к самосовершенствованию, а Толстой всю жизнь был одержим этой идеей, как правило, возникают при длительном недовольстве собою, так что герой повести, следуя в фарватере авторской идеологии, в первую очередь ненавидит самого себя за собственное непонимание жизни.
И убийство супруги - это то, чего не мог позволить себе стареющий писатель, но страстно желал, поэтому заставил своего героя пережить вожделенную ситуацию, заодно оправдывая и Позднышева, и вместе с ним самого себя. Софья Андреевна очень точно почувствовала настроение повести и прямо заявила: "Повесть направлена в меня". Более того, супруга рискнула вступить в литературный поединок с мужем, ответив ему повестью собственного сочинения, которая называлась "Чья вина? (По поводу "Крейцеровой сонаты" Льва Толстого)". У Софьи Андреевны та же история изложена совершенно иначе, жена - святая женщина, а муж - самодур и неуверенный в себе ревнивец.
В последнем аспекте она была, пожалуй, права, неуверенность в себе скрывалась за толстовской проповедью и назидательностью, за его морализаторством внутренне, возможно, искреннем, но внешне до невозможности смахивающем на ханжество.
Эта неуверенность подталкивает его взяться за собственную трактовку "Евангелий" и приводит к идее воздержания, в результате чего он на полном серьезе отстаивает постулат о том, что любовь к женщине мешает проявлению любви к Богу. Отсюда утверждение, что похоть в браке ничем не лучше развратного вожделения, и истинно правильными отношениями между мужчиной и женщиной могут быть только братски-сестринские.
Толстой сумел сделать то, что удавалось мало кому, с ошеломляющей силой своего таланта, пытаясь показать пропасть порока, он показал зияющее чрево пропасти нравственности. Нравственность, доведенная до абсурда, до утверждения, что лучше пусть род людской переведется, чем поддаваться плотскому греху, превращается в такое же уродливое чудовище, как и разврат, от которого бежит авторитарный проповедник. Смерть становится целью существования, Позднышев помышляет о самоубийстве, но это великий грех, поэтому конфликт разрешается смертью носительницы греха соблазна - женщины, это, конечно, тоже грех, но меньший.
И все же мотив самоубийства в повести присутствует, он завуалирован, но расшифровать его можно. Для этого нужно вспомнить, каким именно образом Позднышев убивает свою Лизу, это - удар кинжалом в левый бок. Он как бы замыкает порочный круг первородного греха, ведь, если бы не Ева, Адам до сих пор счастливо жил бы в раю, не имея представления о половом вопросе и полностью посвящая свою жизнь служению Богу. А Еву Господь создал из его левого ребра, поэтому удар под левое ребро не просто убийство нечестивой жены, но и убийство той части себя, которая влечет к греховности.
Всё, написанное мною до сих пор, относится к основному тексту повести, и, если бы Толстой ограничился им, я бы, наверное, оценил это его произведение на высший балл, пусть я не согласен с концепцией, но за потрясающую психологическую достоверность описания внутреннего мира ищущего истину, и впадающего в самообман, ревнивца я бы не поскупился.
Но Лев Николаевич решил всё испортить, написав послесловие, которое просто убивает художественное произведение, превращая его в иллюстрацию к агрессивной проповеди. Этим действием он продемонстрировал ту самую неуверенность, о которой я уже писал, он не надеется на силу созданных образов и сюжета, он боится быть неправильно понятым, он начинает разжевывать свои мысли, долбя доверчивого читателя непогрешимой назидательностью и непримиримым морализаторством. Поэтому я поставил только четыре звезды, а хотел только три, но вовремя опомнился, все же, он великий классик, а я не ахти какой опытный критик, так что не мне ставить "тройки" Льву Толстому, но его послесловие мне жутко не понравилось.
Напоследок хочу привести цитату Антона Павловича Чехова, отношение которого к повести в чем-то совпадало с моим, он находил в ней и достоинства и недостатки, что мне крайне импонирует:
Так, его суждения о сифилисе, воспитательных домах, об отвращении женщин к совокуплению и проч. не только могут быть оспариваемы, но и прямо изобличают человека невежественного, не потрудившегося в продолжение своей долгой жизни прочесть две-три книжки, написанные специалистами. Но все-таки эти недостатки разлетаются, как перья от ветра; ввиду достоинства повести их просто не замечаешь, а если заметишь, то только подосадуешь, что повесть не избегла участи всех человеческих дел, которые все несовершенны и не свободны от пятен.