– Чем я занимаюсь? Чем? – возмущался муж, глядя в компьютер. У него что-то там не ладилось по работе. – После тебя хоть книги останутся, – сказал он мне. Наш шестилетний сын Вася в это время заинтересованно разглядывал фотографии в рамочках.

– Папа, а это кто? – спросил Вася, показывая на портрет.

– Это я, когда мне было столько лет, сколько тебе, – ответил муж.

– Мама, а у вас свадьба была?

– Была.

– А сначала вы дружили?

– Дружили.

– А потом я родился?

– Да.

Вася пристал к бабушке:

– Бабушка, а ты всегда была бабушкой?

– Нет, Васенька, сначала я была молодой и красивой.

– А как ты стала бабушкой?

– Это меня твоя мать довела.

– А дедушка? Он всегда был дедушкой?

– Нет, не всегда.

– Его тоже моя мама довела?

– Нет, его я довела.

– Мама, а сначала кто родился? – спросил Вася меня. – Ты или папа?

– Сначала папа, а потом я.

– А еще раньше кто родился?

– Бабушка.

– А еще раньше?

– Дедушка.

– Значит, дедушка первый родился?

– Да.

– А я тогда был?

– Нет. Тогда и меня не было.

– А папа?

– И папы тогда не было.

– А когда мне будет столько лет, сколько папе, ты будешь?

– Не знаю, может, и буду.

– А папа будет?

– Может быть.

– А бабушка с дедушкой?

– Нет, их уже не будет.

– А кто же у меня тогда будет?

– У тебя будут свои дети.

– Мама, не пиши книжки.

– Почему, Васенька?

– Не хочу, чтобы ты умирала.

– А при чем тут книжки?

– Все, кто книжки написал, уже умерли.

– Не все.

– Все. Я у папы спрашивал. Он сказал, что все те, кто книжки написал, которые он мне читает, уже умерли.

– Так они же давно жили. Зато их книги остались, и дети их читать могут. Даже те, которые еще не родились и родятся потом.

– Нет, я не хочу, чтобы только книжки остались. Я хочу, чтобы ты осталась.

– Хорошо, Васенька. Я останусь.

Большая жизнь маленькой редакции

Я работала в одном журнале. Его сейчас уже нет. А тогда… Журнал приспосабливался к новой жизни. Снесли кабинетные двери, оставив только ободранные косяки. По официальной версии – чтобы было похоже на ньюс-рум. По неофициальной – чтобы не закрывались, не пили и не курили в кабинетах во время рабочего дня.

Международный отдел – четыре человека вместе со мной. Начальник – Коля, африканист – Игорь, Настя, отвечающая за Европу, и я – без определенной специализации. Коля тогда только женился, и ему было не до работы. То у него медовый месяц, то поездки с тещей по магазинам, то рыбалка на даче с тестем, то с молодой женой в гости… Коля толстел и лоснился на глазах. Ему все нравилось. И жена, и теща с тестем, и их квартира, в которой он поселился.

Насте было сильно за тридцать. Тяжелый низ и тяжелый взгляд. Она хотела стать редактором отдела и выйти замуж. К обеим целям она шла, закусив удила. Постепенно подгребала под себя дела, вела материалы, рисовала полосы. Была категорична и упряма.

У Насти был затяжной роман. Избранника звали Жора. Он периодически появлялся в редакции, поэтому про него все знали. Жоре было сорок пять. Он нервно вздрагивал подбородком и обижался на взгляды. У него были женские сочные губы с ярко-красным ободком. Он и кривил их совершенно по-женски. Себя он считал гением и последние десять лет писал диссертацию. Работать не мог, потому что тогда у него не было бы времени на диссертацию. Настя кивала – научный труд важнее, и зарабатывала сама. Еще он отрицал моногамные отношения, подводя под это идеологическую базу. А кто из гениев был моногамен? Никто. А почему он должен? Настя опять кивала. Только взгляд становился мутным. Жора не хотел иметь детей. Он их почти ненавидел. От первого, раннего, давно забытого брака у него осталась дочка, которую Жора видел редко. Почти не видел. Зато она ему снилась. От этих снов он просыпался и не мог уснуть. В его снах дочка то падала с дерева, то ломала ногу, то тонула в бассейне. Просыпался он от взгляда дочери – она в его сне смотрела на него, улыбалась, а глаза были печальные.

– Я боюсь ответственности, – объяснял Жора Насте нежелание иметь детей, – не хочу быть на всю жизнь зависимым. Хочешь дать своему врагу возможность тебя победить – заведи ребенка. Если ты забеременеешь, я соберу вещи и уйду.

Настя согласно кивала.

Она помимо работы подрабатывала репетитором – бегала по урокам, натаскивая подростков на паст перфект и неправильные глаголы. Она тоже ненавидела детей. Чужих. Особенно перед окончанием четверти, когда родители звонили и просили натаскать хотя бы на «три».

Только иногда – в последнее время все чаще – ей снилось, что она одна. Совсем одна. Лежит и не может пошевелиться. Все куда-то идут, спешат. А она должна лежать. Потому что ей нельзя спешить. И идти нельзя. А можно только тем, у кого есть дети. Настя понимала, что у нее осталось два, в лучшем случае три года. И то если все сложится.

Жоре она сама сделала предложение. Когда стало совсем тоскливо. Наверное, она не очень хотела замуж за Жору. Точнее, хотела, но не за Жору. Но, кроме него, все равно никого не было.

В загсе, когда подавали заявление, Настя уточнила: «Точно уйдешь, если вдруг я забеременею?» Жора кивнул. «Может, рассосется?» – подумал тогда жених, имея в виду свадьбу. «Может, он передумает?» – подумала невеста, имея в виду ребенка.

Настя все равно боялась, что за месяц ожидания Жора «соскочит».

– Зачем он ей такой нужен? – каждый раз удивлялась фоторедактор Юлечка.

– Затем, – отвечала секретарша Таня. – У Насти неудачное сочетание возраста и характера.

Африканист Игорь, в свою очередь, переживал период развода. Игорь, несмотря на просьбы начальства следить за новостями, упорно писал про африканских диктаторов с длинными непроизносимыми именами. Он был тихим, безобидным алкоголиком. Правда, редким занудой и брюзгой.

Ему все не нравилось. Почти бывшую жену он считал стервой, тещу – мегерой. Правда, из их квартиры, которую он считал хорошей, уходить не хотел. Некуда было. Жена, даром что стерва, его жалела и, когда мама и почти бывшая теща засыпала, пускала переночевать на диванчике на кухне. А теща, если просыпалась, собирала манатки почти бывшего зятя и выбрасывала на лестницу. Тогда он жил на диванчике в библиотеке редакции. Развод у Игоря длился давно, и все привыкли к тому, что утром перед планеркой он с зубной щеткой и расческой с обломанными зубьями идет в туалет.

Единственное, что всем в редакции мешало, – запах. Особенно Жоре. Он, как заходил в отдел, сразу начинал кривить рот. Игорь ел в редакционной столовой или покупал в магазине готовые салаты. У него была целая коллекция стеклянных банок с крышками, в которые он перекладывал салаты. Про запас. Что-то хранил в холодильнике у секретарши Тани, что-то – в ящике письменного стола. Салаты тухли и воняли. Запах заплесневевшего винегрета, казалось, впитался в обои. Банки Игоря выбрасывать было нельзя – он все время с уборщицей ругался и доставал из мусорного ведра «свою баночку». Иногда он пропадал в середине дня – жена пускала его помыться, пока ее мама была на работе.

– Кто пойдет на летучку? – спрашивал Коля. – Маша, иди ты.

– Я текст пишу, не могу.

– Никто не может.

Летучки – это такое мероприятие, где каждый отдел рассказывал главному начальству, что такого происходит в мире, о чем стоило бы написать. При этом, если сказать что-то не то, будешь сидеть, смотреть в стол и ждать, когда большое начальство оторется. А еще на летучках происходила критика вышедшего номера – когда кто-нибудь читает все, что написали другие, и критикует.

– А что заявлять?

– Спроси у народа, что у них есть, – сказал Коля. – У меня что-то голова болит. – Он полез в несгораемый со времен Гражданской войны сейф и достал бутылку красного вина.

Коля был эстет – пил только вино. Первую бутылку даже водой разбавлял. Потому что еще утро. Один к одному – полбокала воды на полбокала вина. А потом, часам к двум дня, у него вода заканчивалась и разбавлять было нечем, поэтому приходилось пить неразбавленным. Вот интересно – вино у него никогда не заканчивалось.

Я отправлялась опрашивать коллег.

С Игорем столкнулась в коридоре. Он шел почти счастливый, вытянув вперед руки. В растопыренных пальцах – маленькие бутылочки со спиртными напитками. Такие, какие раньше привозили из-за границы из мини-баров. По пять в каждой руке. Я понимала, что в левую руку, между пальцев, Игорь распихал бутылочки сам, а кто ему помог распихать мелкую тару в правую?

– Игорь, что у тебя есть? Я иду на летучку, – спросила я.

– Конго, – счастливо улыбнулся он и с любовью посмотрел на свои вытянутые руки.

– А что в Конго? Что там случилось?

– Конго – это Африка, – продолжал улыбаться, теперь уже мечтательно, Игорь. – Не ходите, дети, в Африку гулять. В Африке – гориллы и злые крокодилы…

– Да ну тебя, – рассердилась я. – Настю не видел?

– Видел.

– Где?

– Вчера.

Побежала по коридору дальше. Настя сидела у фоторедактора Юлечки. Юлечка красила ногти. Настя смотрела, как Юлечка красит ногти.

Настя перевела страдальческий взгляд с Юлечкиных ногтей на меня.

– Он не хочет кольца покупать, – объяснила Юлечка, имея в виду Настиного жениха. – И гараж продавать не хочет.

– Понятно.

– Что у вас? – спросил меня главный на летучке. Я рисовала на бумажке цветочки.

– Конго, – сказала я. Главный молчал и ждал продолжения. – Африка, – пояснила я.

Главный выразительно поморщился.

– А напишите-ка про попкорн, – вдруг задорно сказал он.

– Про что?

– Про попкорн.

– Почему про попкорн?

– Интересно же, – возбудился главный. – Проведите расследование, поднимите материалы. Откуда пошло, почему стал популярный, кто придумал… Почему я должен вам объяснять, как писать материал? Живенько так, с юмором, с анекдотами…

– А информационный повод? – пыталась отбрыкаться я.

– Придумайте. Годовщину какую-нибудь. Или найдите изобретателя этой машины, может, у него юбилей со дня смерти.

На меня все смотрели с жалостью. Я вяло подхихикивала и кивала.

* * *

– Коль, надо писать про попкорн. Главный велел, – сказала я начальнику после летучки.

– Пиши, – сказал Коля. – Опять вода закончилась. – Начальник плеснул себе неразбавленного вина.

– Почему я?

– Ну, скажи Насте.

– Сам скажи.

– Я не могу. У меня текст, – испугался Коля.

Настю Коля боялся. Особенно в последнее время, за три недели до ее свадьбы.

Свои тексты Настя любила и очень ценила. Она приходила в кабинет Коли, садилась на стол и нависала грудью над Колиной головой. Коля пригибался, пытаясь выкинуть лишние строчки. Чем больше Коля черкал ручкой, тем ниже Настя наклонялась.

– Коля, ну Коля, – стонала Настя над каждым вычеркнутым словом, – хватит.

– Еще, – сопел Коля, – могу еще.

Однажды в этот момент в кабинет зашла Колина молодая жена. Увидела бабу на столе с внушительным бюстом и еще более внушительной попой. Баба сидела так, что когда Коля поднимал глаза, то упирался аккурат в ее бюст. Оба постанывали и не пойми чем занимались. Колина жена выскочила из кабинета.

– Подожди, – побежал следом за женой Коля, – это же Настя.

Жена была поймана и Колиными усилиями возвращена в кабинет.

– Это Настя. Она всегда так сидит. Ты ее видела? Она же это… не в моем вкусе, – объяснял на ходу Коля.

Настя сидела на подоконнике и пила Колино вино из Колиного стакана. Дверца несгораемого шкафа с торчащей из замка здоровенной связкой ключей была призывно открыта. Настя курила в открытое окно. Сквозило. Поэтому она сидела в Колином пиджаке, накинутом на плечи. Пиджак был маловат и жал ей в плечах.

– О, он у вас такой… – сказала Настя вошедшей в кабинет жене. – У-у-ух!

Жена опять выскочила из кабинета.

– Насть, ну ты что? – обиделся Коля.

– Слушай, а почему мужики женятся? – спросила Настя.

– Не знаю. По разным причинам, – ответил Коля.

– А ты почему женился?

– Ну, по любви. – Коля налил себе вина.

– Ну да, – сказала Настя и сплюнула на улицу. – А почему не женятся?

– Насть, иди работай.

– Иду, иду, – сказала она, допила вино и покорно слезла с подоконника.

– А может, родить и пусть уходит? – спросила она в дверях.

– Зачем тогда жениться?

– Логично.

Игорь пришел домой с повинной. Решил мириться. Даже три гвоздики купил и бутылку коньяка. Дверь открыла теща. И, не дожидаясь, выхватила гвоздики из рук зятя и по лицу его этими гвоздиками отхлестала. Игорь даже опешил. Да и цветов было жалко – зря деньги тратил. В общем, теща дверь захлопнула. Игорь сел, оперся спиной о дверь и стал думать. Смотрел на сломанные гвоздики и думал, что теща – стерва, мегера, чтоб ее… И что это она жену против него настраивает. Подумал Игорь, подумал – и стал в дверь ломиться. Бьется плечом, а теща по ту сторону кричит, что сейчас милицию вызовет.

– Марья Степановна, откройте, мне с Леной поговорить надо, – сказал он в дверную щель. От ударов плечо болело.

– Я щас с тобой так поговорю! – заорала теща. – Журналюга, твою мать, продажная.

– Я не продажная, – сказал Игорь, – я честная.

– Так хоть бы продажный был! – заорала теща. – С паршивой овцы хоть шерсти клок.

– Да, – мечтательно сказал Игорь, – продаться бы… Марья Степановна, мы же с вами интеллигентные люди, – сделал он еще одну попытку.

– Интеллигент нашелся. Щас менты с тобой интеллигентно поговорят. Алло! Милиция? Грабят! Насилуют, – театрально заорала под дверью теща.

– Лена, Лена, – простонал по другую сторону Игорь. – Пусти, а?

– Я щас так пущу, так пущу, – заорала теща. – У нее другой есть. Понял? Иди, откуда пришел. Всю жизнь девке сломал, африканец хренов. Черножопых он любит. Вот и пусть тебя черножопые обстирывают и кормят, а нас не трогай. Понял? Что это за работа такая? Про африканцев писать? Да у меня отец воевал! С вашими этими! Кровь свою проливал! Ты про него написал? Нет. А про этих пишешь. Сталина на тебя нет!

– Марья Степановна, – взвыл под дверью Игорь, – при чем тут Сталин? Не путайте божий дар с яичницей.

– Это Сталин у тебя яичница? Вот менты щас приедут, они из тебя яичницу сделают, козел, – орала теща.

– Мама, ну мама, – услышал Игорь слабый голосок жены из-за двери.

– Что мама? Не лезь, я сказала.

Игорь спустился вниз, вышел на улицу и сел на лавочку. В руках он так и держал пакет с коньяком. Выпив бутылку, вернулся к двери.

– Слышь, ты, верни книги, – заорал он в дверь и пнул ногой. – Все забери, книги верни.

– Пошел вон, пьянь, – тут же заверещала Марья Степановна. Как будто под дверью сидела. – Что брать? Голытьба. Бесштанник. Шмотье твое поганое я все повыкидывала.

– Лену позовите, пжста, – ласково сказал Игорь.

– Дорогу сюда забудь, – крикнула теща. – У Лены твоей хахаль есть. Понял? Давно есть. Понял?

Великий африканист сел на пол и уже сквозь пелену увидел, как теща приоткрыла дверь и кинула в него связку книг, перетянутых бечевкой.

Игорь окончательно поселился в редакции на диванчике в библиотеке. Когда от африканиста стало пахнуть не только протухшим винегретом, даже Коля понял, что надо что-то делать. Перед людьми было неудобно. Приходили посетители и натыкались на заросшего вонючего мужика, который ел из банки винегрет и смотрел недобро. Африканист отрастил к тому времени усы и бороду, так что вареные свекла с картошкой цеплялись за растительность и падали. Игорь, правда, раскладывал для трапезы на столе листы – чьи-то тексты, верстку…

– Это наш лучший африканист, – объяснял людям Коля.

Посетители смотрели недоверчиво.

– Там белых скоро не будет, – говорил пьяно и радостно Игорь, – всех вырежут.

– У него сейчас сложный период, проблемы в семье, – объяснял посетителям Коля, – пойдемте…

В библиотеке собралось немыслимое количество стеклотары. Игорь покупал себе к вечеру «мерзавчик» или «чебурашку». Выпивал и ложился на диванчик в библиотеке с книжечкой.

А секретарша Таня все время бегала по редакции в поисках чашек из сервиза приемной главного и зама, которых все равно оказывалось меньше, чем блюдец. Чашки пропадали у международников. Таня точно помнила, что чашку просила Настя, своими глазами видела, как Настя пила из нее чай, а потом чашка испарялась.

– Насть, где чашка? – спрашивала Таня.

– Не знаю, на столе стояла, – отвечала Настя.

Пропажа могла обнаружиться дня через два – на Настином столе.

– Юля, чашки у международников пропадают, – жаловалась Таня.

– Так залезь в тумбочки, – посоветовала Юля.

– С ума сошла?

– Тогда подавай главному чай в блюдечке.