Воительница

В слово "кружево" можно вкладывать самые разные смыслы. B иcкycнoм плeтeнии "нepвнoгo кpyжeвa paзгoвopнoй peчи" Лecкoв, пo мнению Гopькoгo, нe имeл ceбe равных. Но Лев Толстой порой не принимал его "кудрявость" стиля и "искусственный язык". Ведь писатель не только заимствовал словечки и выражения из разных источников, но и придумывал их сам, то есть занимался словотворчеством (иначе говоря - плетением кружев). Своеобразной речевой манерой обладала и его воительница Домна Платоновна.

В начале повести героиня представлена кружевницей, но на самом-то деле это лишь удачное официальное прикрытие для её основного занятия – сватовства и грязного сводничества. А «кружева и воротнички играли только роль пропускного вида». Кроме того, изящные кружева превосходно символизируют не только витиеватые речи кружевницы, но и адскую паутину, которой нарциссы-пауки опутывают своих несчастных жертв. Причём создаётся впечатление, что вездесущая Домна Платоновна знакома практически со всеми жителями Петербурга. И даже кажется, что весь большой столичный город оказался опутанным её обманчивой кружевной паутиной. Ведь героиня, считающая себя с юности воительницей, имела обыкновение являться без приглашения в любой дом и вести себя там если не как хозяйка, то как чуть ли не самый близкий друг. Подобным же образом селится где-нибудь в углу дома паук и тихо плетёт там свою ажурную паутину-ловушку для будущих жертв.

Собственные обширные и разнообразные знакомства, крайне удивлявшие многих, кружевница объясняла своей необыкновенной простотой и добротой. Но «как таки, при этой бездне простодушия, разлитой по всему лицу Домны Платоновны, с языка её постоянно не сходит речь о людском ехидстве и злобе?». Ведь весь нынешний свет, по её мнению, стоит на обмане да на лукавстве. Героиня, носящая маску жертвы, «всегда неустанно жаловалась на злокозненные происки человеческого рода, избравшего ее, Домну Платоновну, своей любимой жертвой и каким-то вечным игралищем». Она твёрдо убеждена, что «была всегда попрана, оскорблена и обижена за свои же добродетели и попечения о нуждах человеческих». То есть налицо позиция страдалицы от несправедливого отношения окружающих, самодовольство своей жертвенностью и тихое превосходство, свойственные любому скрытому нарциссу, а также склонность вмешиваться и навязывать свою помощь в корыстных целях.

Бросаются в глаза и отсутствие эмпатии, показная набожность, странная уверенность в своей абсолютной правоте и во всеобщем стремлении других людей ко всякому обману. Восприятие реальности глуповатой героиней, конечно, искажено, да и с логикой у неё тоже серьёзные проблемы. Кроме того, она ещё с молодости была склонна к выпивке, после которой возникали какие-то видения, галлюцинации и провалы в памяти. Не зря же в правдивости некоторых рассказанных ею историй герой-повествователь явно засомневался. Возможно, именно на почве злоупотребления алкоголем и произросла эта её неожиданная страсть к 21-летнему юноше? И в конце концов «воительница совсем сбрендила: распалась и угасла в час один». Удивительная история!

«Предполагая в каждом читателе хотя самое малое знакомство с Шекспиром, я прошу его припомнить то гамлетовское выражение, что "если со всяким человеком обращаться по достоинству, то очень немного найдется таких, которые не заслуживали бы порядочной оплеухи". Трудно бывает проникнуть во святая святых человека!»

Множество людей хорошо знают творчество Лескова по «Левше» (3000 +), по «Очарованному страннику» (2500 +) да по «Леди Макбет Мценского уезда» (5400 +), поменьше людей знакомы с его романами (тут счёт уже на десятки и в лучшем случае на сотни идёт), а всё остальное лесковское пользуется спросом лишь у единиц и порой десятков читателей. Хотя автор считался в определённые времена «самым русским писателем».

Дальше...

Прослушанный в формате аудиозаписи спектакля очерк, так же как и «Леди Макбет...», представляет собой своеобразный портрет определённого женского типа. По форме это рассказ главной героини очерка Домны Платоновны о каких-то примечательных событиях и происшествиях из своей собственной жизни, ну и о судьбах некоторых других женщин. В которых она принимала самое прямое и непосредственное участие. Знаете, есть такие дамочки, которых хлебом не корми, но дай возможность вмешаться в чью-то жизнь, изменить что-то в этой несвоей жизни так, как хотелось бы ей. А то и вовсе заняться элементарным сводничеством попавшей в непростую жизненную ситуацию женщины с богатеньким «папиком», который за услуги определённого рода готов взять её на тайное содержание.

Центральное место в первой части спектакля (пишу о спектакле, ибо разыгранная пьеса могла претерпеть некоторые изменения и отклонения от авторского лесковского текста) как раз и занимает рассказ этой самой Домны. П. О такого рода случае. Причём конечно же ситуация преподносится рассказчицей как пример покровительства по отношению к несчастной молодой женщине.

А затем автор и актёры рассказывают зрителям/читателям о том, как в дальнейшем сложилась судьба и этой дамы, и самой Домны Платоновны. Причём понятно, что концовка подводит нас к мысли, что всякое «добро» не остаётся без отплаты. Хотя не всё так однозначно и в судьбе самой Домны было всякой всячины.

Пара слов непосредственно о спектакле: в главной роли несравненная Вера Васильева (фильм «Девчата» и фильм-спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро» помнят наверняка многие) и одно ощущение присутствия этой великолепной актрисы придаёт атмосфере спектакля невыразимое очарование. Тем более, что аудиозапись велась непосредственно из зала и потому слышны все зрительские реакции на происходящее на сцене. Кстати сказать, вроде бы есть и видеозапись именно этой спектакля «Воительница» (1988), надо бы посмотреть...

Интересуясь литературой о сильных, активных женщинах дореволюционной России, я не могла пройти мимо «Воительницы» Лескова. Но, изучая описание повести, представляла я несколько иное, ведь под сводницей понимала находчивую женщину, что устраивает тайные свидания влюбленным, именно такой образ и ожидала увидеть на страницах. Здесь же автор показывает совсем другую натуру, причем, хоть Лесков и пытался всячески подчеркивать ее неоднозначность, для меня лично Домна Платоновна оказалась героиней достоевского «подполья», этаким отрицательным персонажем в стиле мужа Кроткой.

Читать первую часть рассказа было весьма трудно, ведь не тот я читатель, что любит «бесячих» персонажей, а героиня-сплетница, бесцеремонно врывающаяся к незнакомым людям, с ходу обращающаяся к ним на «ты», вываливающая на них свои «житейские» истории, не вызывала моей симпатии.

Кажется, знакомству бы с этого завязаться весьма трудно, а оно, однако, завязалось.

Сижу я раз после этого случая дома, а кто-то стук-стук-стук в двери.

— Войдите, — отвечаю, не оборачиваясь.

Слышу, что-то широкое вползло и ворочается. Оглянулся — Домна Платоновна.

— Где ж, — говорит, — милостивый государь, у тебя здесь образ висит?

— Вон, — говорю, — в угле, над шторой.

Так же не был приятен и ее собеседник, который словно рад был слушать все эти гадости о людях, перемывание косточек и полоскание их грязного белья (вначале я слушала аудиоспектакль и интонации актеров добавили «красок»).

Но история Леканиды меня совсем расстроила, весьма неприятно читать о том, как сталкивают оступившегося и нуждающегося в помощи человека «с обрыва», при этом не только не испытывая чувства сожаления, а, наоборот, злорадствуя, что вот теперь эта шельма-аристократочка получит свое. Да, ситуация весьма неоднозначная, сама Леканида заварила кашу и вовсе не обязана Домна была ее спасать, но то, как сводница поступила, ее «финансовый интерес» – вызывало у меня сильное отвращение. Меня не покидало ощущение, что Домне Платоновне доставляло удовольствие та унизительная ситуация, в которой оказалась ранее задиравшая нос состоятельная дама, перед которой приходилось склонять голову, я тут вижу некое «классовое противоречие», зависть мещанки к более обеспеченной интеллигентной женщине.

Она, – говорит, – Домна Платоновна, кажется, просто торговать мною хотела».
Рассуждаю этак с ней и ни-и-и думаю того, что она сама, шельма эта Леканида Петровна, как мне за все отблагодарит.

Воровка ты, – говорю, – а не дама», – кричу на нее; а она стоит в уголке, как я ее оттрепала, и вся, как кленов лист, трясется, но и тут, заметь, свою анбицию дворянскую почувствовала.
«Что ж, – говорит, – такое я у вас украла?»

На другой день вечером ворочаюсь опять домой, застаю ее, что она опять сидит себе рубашку шьет, а на стенке, так насупротив ее, на гвоздике висит этакой бурнус, черный атласный, хороший бурнус, на гроденаплевой подкладке и на пуху. Закипело у меня, знаешь, что все это через меня, через мое радетельство получила, да еще без меня же, словно будто потоймя от меня справляет.

Это вместо прощанья-то! нравится это тебе? «Ну, – подумала я ей вслед, – глупа-неглупа, а, видно, умней тебя, потому, что я захотела, то с тобой, с умницей, с воспитанной, и сделала».

Что же касается второй части, из которой мы должны больше узнать о вдове, то тут вышло совсем малоинтересное чтиво. Я ожидала, что в продолжении мы узнаем некие обстоятельства, которые перевернут отношение к кружевнице, и хотя Лесков действительно приоткрывает завесу прошлого своего персонажа, все же никакого «переворота» я не испытала. Удивительно, настолько проникновенной и подробной была история Леканиды и как сжато, почти безэмоционально сообщается о проблемах в прошлом Домны Платоновны, о тех разочарованиях и потрясениях, которые по идее и превратили некогда возможно добрую и наивную девушку в циничную сводню. То ли читатель должен был сам додумать за автора все эмоциональное подробности, то ли Лескову просто надоело сочинять эту повесть и он, словно пунктиром обозначив события и присовокупив какой-то маловразумительный финал, быстренько закончил это произведение. Любопытно, для чего нужно было делать конец истории именно таким, неужели чтобы показать, что «зло» всегда будет наказано, «не рой другому яму» и "хорошо смеется тот, кто смеется последним"?

Еще в завершении хотелось бы отметить, что в данном произведении язык Лескова не вызвал восхищение, на мой взгляд, автор перемудрил, сделал некую неживую конструкцию, слишком много тут литературщины, а не живой речи. Возможно, для литературоведов, лингвистов и других подобных специалистов такой яркий сказ является вершиной творчества, но мне странно было читать столь необычную речь, вызывает большое сомнение, что действительно люди в прошлом могли так разговаривать.

Так что, подводя итог, не вышло у нас с данной книгой взаимопонимания, хотя, конечно, та суровая правда жизни, которая должна отрезвить любителей «хруста французской булки» предреволюционного прошлого, не может не восхищать. Вот уж «благородные» времена и «добродетели» религиозного сознания, когда, называя себя христианкой, Домна совершала столь безжалостные поступки.

«Ах, – отвечает она мне, – я, – говорит, – Домна Платоновна, уж и сама думаю, что я, кажется, помешанная. На что я только иду! на что я это иду!» – заговорила она вдруг, и в грудь себя таково изо всей силы ударяет

«Как, – говорит, – такой мне путь назначен? Я была честная девушка! я была честная жена! Господи! господи! да где же ты? Где же, где бог?»
«Бога, – говорю, – читается, друг мой, никто же виде и нигде же».
«А где же есть сожалительные, добрые христиане? Где они? где?»
«Да здесь, – говорю, – и христиане».
«Где?»
«Да как где? Вся Россия – все христиане, и мы с тобой христианки».
«Да, да, – говорит, – и мы христианки…» – и сама, вижу, эти слова выговаривает и в лице страшная становится. Словно она с кем с невидимым говорит.