Улица Темных Лавок

Я — никто. Просто светлый силуэт, в этот вечер, на террасе кафе.

Всегда сложнее читать не тех авторов, что пишут намеренно усложненным синтаксисом, но пишущих просто о сложном. Модиано из второй категории. Его роман на первый взгляд кажется простым, но это лишь на поверхности, ибо мы помним - чаще всего при первом чтении следишь за сюжетом, чем за мелочами. Модиано же именно мастер мелочей. И из них складывается цельное мастерски прорисованное творение.

Основная тематика произведения - материя и память (индивидуальная, коллективная, историческая), взаимоотношение "Я" и "Другого", поиск идентичности.

Некто, предположительно Ги Ролан, не ощущает настоящего, и уж тем более не может думать о будущем, ибо не помнит своего прошлого. Ведь чаще всего именно в последнем есть ключи к текущему существованию, и именно оно является связующей ниточкой к еще предстоящему. Главный герой пытается найти своё утерянное "Я", все больше и больше погружаясь в события прошлого. Восстанавливая фрагмент за фрагментом, он упирается в переход франко-швейцарской границы во времена оккупации и психологическую травму, которая наградила его амнезией. Символично, что ключевые события происходят на фоне снега, ведь именно он может соответствовать состоянию обновления, чистому листу:

По-прежнему валил снег. Я продолжал идти, тщетно пытаясь отыскать хоть какие-нибудь ориентиры. Я шел очень долго. Потом лег на снег. Вокруг меня все было белым-бело.

Остаются две связующих нити, два ключа - друг Фредди Говард де Люц, скрывшийся на Бора-Бора, и Улица Темных Лавок в Риме, где предположительно жил герой Ролан, теперь уже и Макэвой и Стерн. Попытка найти друга на островах Полинезии окончилась также неудачей. И тут автор опять применяет сильную символику - дроздов:

Мы вернулись в спальню, где, наверное, и жил Фредди. Птицы с коричневым оперением залетали в приоткрытое окно и садились тесными рядами на ковать, на стол, на книжные полки у двери. Их становилось все больше и больше. Фрибург сказал, что это моллюскные дрозды, которые пожирают все — бумагу, дерево, даже стены домов.

А что собственно остается, когда индивидуальная память человека не работает? Материя и коллективная память. Остается кто-то, вспоминающий тебя в Вальпараисо, как загадочная подруга Дениз Кудрез (девушки Ролана-Макэвоя-Стерна), остаются Боттены, которые могут поглотить огонь или дрозды, остаются воспоминание о некоей призрачной Улице Темных Лавок в Риме и один единственный вопрос:

И наши жизни, не рассеиваются ли они в вечерних сумерках так же стремительно, как детская обида?

Странная книга… Зыбкая какая-то… Открываешь первую страницу и сразу же погружаешься в какой-то туман. Вроде и место действия известно (Париж) и время четко указано (1965 год), и все равно ощущение, что реальность ускользает сквозь пальцы. Как-будто в какой-то момент ты пересек черту отделяющую обычный логичный мир от мира то ли снов, то ли воспоминаний, то ли еще чего-то полупрозрачного, неощутимого…

Вместе с ГГ, потерявшим много лет назад память, мы бродим по этому миру в поисках ответов на вопросы. Кстати, сразу приготовьтесь, что ответы вы получите далеко не на все, а те, что получите, не факт, что правдивы, это уж точно не детектив о человеке, расследующем свое прошлое. Это какая-то попытка поисков себя, переосмысление пройденного пути, возможно, еще что-то, что вертится на кончике языка, но никак не обретет четкую форму…

Двигаясь от одного человека-ниточки к другому, мы будем сталкиваться с персонажами, которые порой не несут ни нам, ни ГГ никакой новой информации о том, что нас так занимает. Некоторые возникают и растворяются на страницах романа, казалось бы, без всякой на то причины. Русские эмигранты, бежавшие от советской власти. Люди, оставшиеся не только без семейных поместий, земель и драгоценностей, но и без Родины, гражданства и паспорта. Разорившиеся аристократы с острова Маврикий. Английские подданные, оказавшиеся в свое время в оккупированной немцами Франции как в ловушке. Люди, судьбы, события… Несвязанные между собой напрямую, но вот только ниточки сквозь время и пространство связали их в какой-то замысловатый клубок, распутать который не под силу ни им, ни нам, ни ГГ.

Книга неожиданно очень попала мне в настроение. Для меня она очень осенняя, меланхоличная, спокойная, пропитанная туманом и сыростью. Как раз то, что нужно, когда погода все же решила, что пришла пора лету и теплу уходить. За окном который день гудит ветер, на коленях примостилась кошка, на пару с которой вы пытаетесь согреться. В таком настроении очень приятно поперебирать обрывки чужих воспоминаний о прожитых жизнях. Коробки с фотографиями, бессмысленные для постороннего человека памятные безделушки, исчезнувшие под гнетом времени рестораны и гостиницы, опечатанное фамильное поместье, потерпевшая крушение яхта… Роман как старинный сундук набит подобными образами утраченного, потерянного, разрушенного…

Так нужны ли здесь ответы на вопросы? Принесут ли они хоть что-то помимо чувства утраты?..

По мере того как ночная тьма уступала место белому ватному туману, сквозь который еле проступали иглы пихт, во мне крепла уверенность, что никто не станет нас здесь искать. Мы ничем не рисковали. Мало-помалу мы становились невидимками. Даже наша городская одежда, которая могла бы привлечь к нам внимание — рыжее пальто и темно-синяя фетровая шляпа Вилдмера, леопардовое манто Гэй и пальто Фредди из верблюжьей шерсти, его зеленый шарф и черно-белые ботинки для игры в гольф, — все это растворялось в тумане. Кто знает? Может, в конце концов мы вообще исчезнем. Или от нас останутся только капельки влаги, липкая сырость, которую не удается стереть рукой с запотевшего окна.

Дальше...

Нобелевская премия по литературе и справедливость ее присуждения тем или иным мастерам слова стали уже давно притчей во языцех. Свои домыслы по этому поводу выражу кратко, буквально в четырех предложениях. Нобелевская премия – НЕлитературная премия, а премия так сказать «за вклад и заслуги» и не нам с вами судить, кто вложил и заслужил. Вероятно, это и политизированный инструмент управления крупными читательскими массами для формирования определенных тенденций. (Вот только во имя чего?) При этом, на мой взгляд, не обязательно получить ее должен сверхпопулярный автор! Для меня, например, приятнейшим открытием стали Кутзее и Манро, о которых раньше я и практически ничего не слышал.

А теперь ни слова о «Нобеле»…

«Улица Темных Лавок» – атмосферный, короткий роман. Роман об амнезии, о страхе перед прошлым, об отсутствии реальности без памяти о минувшем. Главный герой, Ги Ролан, несколько лет назад потерявший память, пытается восстановить свою личность, узнать себя. В этом поиске, словно в лихорадочном сновидении, мелькают незнакомые ему лица, за которыми он следует по цепочке от одного к другому, и, каждый раз открывая новую дверь, оказывается перед следующими двумя. Попутно, разматывая клубок тайн, главный герой рисует картины своего прошлого, примеряет чужие личины, копаясь в мешанине «новых давно пережитых» впечатлений, и тянется к воспоминаниям, как жаждущий к миражу.

Роман Модиано нельзя назвать динамичным и остросюжетным, это скорее методичное исследование, отраженное в зеркальных витринах уличных кафе и ресторанов, детективное расследование изнанки памяти, тягучее и сумрачное. Что ждет героя? Какая правда откроется ему? И будет ли это истиной или останется только призраком прошлого, рожденным случаем?

Герои у Модиано предельно обезличены, скорее имеют контуры и несколько явных примет, а все остальное остается размыто. Сам роман будто написан графитом на чистом листе памяти. Язык «Улицы Темных Лавок» прост, текст насыщен неброскими диалогами, которые очень подойдут для черно-белых съемок.

Спокойный тон повествования порой навевает откровенную скуку, что влечет за собой безразличное восприятие читателем новых открытий персонажа о себе и своем прошлом. Вероятно, раскопки своей судьбы – дело настолько кропотливое и внутренне выжигающее, что и сам Ги теряет способность определить четкую границу между воспоминанием и миражом и воспринимает свои находки подчас эмоционально притупленно, словно, не имея под собой твердой поверхности самоидентификации, ходит по ветхому плоту прошлого, состоящего из документов, фотографий и старых журналов.

Отказать роману в психологизме или философичности полностью нельзя, но мне отмеренной дозы не хватило. Завуалированная критика повседневности с ее смещением в сторону искажения настоящих человеческих ценностей, обезличивания, с заменой настоящего счастья мнимым или полузабытым, обличение фетиша прошлого – все это есть, но как-то неуверенно, мимолетно и смазано. В то же время изысканно стройная композиция, умеренность и замечательный финал произведения оставляют надеяться, что дальнейшее знакомство с этим французским прозаиком может быть весьма любопытным.