Отзывы на книгу «Последний поклон»

Детская память, конечно же, колодец, и колодец со светлой водой, в которой отражается не только небо, не только все самое яркое, но прежде всего поразившее воображение.

Ещё никогда не доводилось мне читать такие толстые воспоминания о детстве, да ещё чтобы они меня ТАК захватили, ТАК увлекли, вызвали ТАКОЙ спектр эмоций. Банально прозвучит, но я пережил с Витькой его жизнь, попавшую на страницы, я за него радовался, переживал, я над ним смеялся, а будь немного сентиментальнее, то и поплакал бы. И не над ним одним, но и над всем народом, хотя бы и говорила Катерина Петровна, бабушка нашего главного героя (а он вслед за ней), что всех не оплачешь.

Эх, вот за что люблю я автобиографии наших писателей, так это за то, что жизнь свою и окружающих обязательно показывают в разрезе истории своей эпохи и своего поколения. Нет, конечно и зарубежные авторы не сплошь все уподобились Генри Миллеру, который гордо шёл, выставляя напоказ шлагбаум. Но всё-таки у наших описание своей жизни как-то сочнее получается, чем у большинства их зарубежных соратников по цеху. И потому на порядок интереснее. А может быть я потому так рассуждаю, что русскую литературу сильнее люблю, чем импортную? Вероятно.

Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина, - он еще не сирота

Дальше...

Витька Астафьев, Витька Катеринин в семь лет наполовину осиротел, потерял мать, которая выпала из лодки, зацепилась косой за бону и утонула. С этого и начинается долгая повесть о детстве и юности, в которой сначала очень даже много светлого. Теперь растит пацана его бабка Катерина Петровна (потому и кличут мальчишку Катерининым), женщина хозяйственная, твёрдая, матриархального склада ума и характера, держащая под надзором всю деревню, а родню в особенности. Для внука бабка не жалеет тычков, хворостин, острых слов, но ещё больше не жалеет она себя, чтобы вырастить из этого непутёвого человечка мужика, который не должен пойти по стопам своего непутёвого папаши. В общем, судьба Витьки завидная и незавидная - живёт в семье бабы-генерала, но у генерала этого всё хозяйство в порядке, и не щадит сил своих этот генерал, чтобы у сиротинушки штаны были чистые и зашитые, чтобы молока он напился вдосталь, чтобы от ревматизма и малярии не крючило его.

Признаться, к старухам у меня всегда было отношение непростое. Особенно в поликлинике, куда они ходят не столько рецепт получить, сколько с врачом или с другими кликушами поболтать, ибо скучно им. В очередях и общественном транспорте, где, появившись, первым делом они заявляют о своём исключительном праве на ближайшее мягкое сиденье и первое место у прилавка. (Мне не жалко ни того, ни другого, но меня передёргивают, когда иные старухи начинают со мной разговаривать так, словно это они являются моими родными бабками, хотя моя родная бабка со мной так речей не вела, будучи даже генералом по натуре). Катерина Петровна - это, знаете ли, образец старухи, которой некогда причитать и охать, жаловаться на "холхоз" и безбожников, хоть и пострадала она и от того, и от других. Нет, она живёт, как жили прежде, и в том видит свою роль в этом мире. И душа её практически чиста. Ведь только чистый человек может учить внука такими словами:

Почитай людей-то, почитай! Oт них добро! Злодеев на свете щепотка, да и злодеи невинными детишками родились, да середь свиней расти им выпало, вот они свиньями и оборотились...

И ведь вот что важно-то - героем книги вновь становится народ. Но какой народ? В общем-то не особенно и героический. Народ, в котором до крайности много пьяниц, воров, дураков, подхалимов, и всяких прочих, обладающих множеством пороков. Даром что-ли им дано такое прозвание - гробовозы? Всё-таки среди них есть место (хоть и не всегда тёплое, мягкое и широкое) человеку честному, чистому. И тем не менее к этому народу, к которому сам принадлежишь (хоть и не сибиряк) проникаешься уважением и если не любовью, то хотя бы пониманием.

Правда, всё-таки Виктор Петрович критичен к народу, и чем ближе к концу книге, тем более едкими становятся его слова.

Все страшное на Руси великой происходит совсем как бы и не страшно, обыденно, даже и шутливо, и никакой русский человек со своими пороками по доброй воле не расстанется.

Нет на свете ничего подлее русского тупого терпения, разгильдяйства и беспечности. Тогда, в начале тридцатых годов, сморкнись каждый русский крестьянин в сторону ретивых властей - и соплями смыло бы всю эту нечисть вместе с наседающим на народ обезьяноподобным грузином и его приспешниками. Кинь по крошке кирпича - и Кремль наш древний со вшивотой, в ней засевшей, задавило бы, захоронило бы вместе со зверующей бандой по самые звезды. Нет, сидели, ждали, украдкой крестились и негромко, с шипом воняли в валенки. И дождались!

Нет, далеко не светлая книга вышла у Астафьева, есть там много и откровенно чёрных глав-рассказов, и не только из тех лет, когда он бродяжил или жил в фэзэошной общаге. О чём и сам пишет:

Недолог век цветка, да ярок, а человечья жизнь навроде бы и долгая, да цвету в ней не лишка...

В одной книге я вычитал, будто жизнь пахнет розами. "Это было давно и неправда!" -- так сказали бы фэзэошники- уркаганы. Такая жизнь, если она и была, так мы в нее не верим. Мы живем в тяжелое время, на трудной земле. Наша жизнь вся пропахла железом и хлебом, тяжким, трудовым хлебом, который надо добывать с боя. Мы и не знаем, где и как они растут, розы-то. Мы видели их только в кино и на открытках. Пусть они там и растут, в кино да на открытках. Пусть там и растут.

А чего ещё, собственно ожидать от человека, детство которого выпало на тридцатые, и который успел попасть на войну? От человека, ставшего очевидцем безумств раскулачивания и коллективизации, а дописывал книгу уже в перестроечные времена? Меняется, ох меняется тон книги, и чем ближе конец, чем горше становится, ибо переходит Астафьев от своей жизни все к той же жизни народной, но только уже в глобальном смысле. Не ускользнула от его насмешек и сатиры "мудрая политика Партии и не менее мудрого Правительства". И всё сильнее и сильнее встречаются размышления его о Боге, к которому он, видимо, пришёл не сразу, но всё-таки пришёл. И уже в конце роман превращается в некое подобие авторской философской декларации - вот мол, как мы жили, до чего дожили, и всё потому, что...

А почему - читайте сами. Чего это я спойлерить буду? Не тот случай, чтобы спойлерить в рецензии на хорошую книгу. Цитатку только приведу:

Боже, Боже! Что есть жизнь? И что с нами произошло? Куда мы делись? В какие пределы улетучились, не вознеслись, не уехали, не уплыли, а именно улетучились? Куда делась наша добрая душа? Где она запропастилась-то? Где?

Главная ценность книги заключается в том, что она совершенно не морализаторствуя, рассказывает о том, как можно жить достойно, по человечески, даже если это почти не получается.

*****

Что-то мне подсказывает, что достанься эта книга в качестве бонуса в "Долгой прогулке", она бы в итоге вызвала наименьшее количество стонов по поводу содержания и формы. Так что дарю идею оргам, хотя они, конечно, и без меня знают, что такое "Последний поклон". Да и без "Долгой прогулки" категорически рекомендую книжку, хоть и толстенная она.

Потрясающе!
Удивительный слог, подробный, погружающий в эту красоту, окружающую живущих в сибирской глухомани людей. Так и видишь, как несутся воды Енисея, могучие и совсем неласковые, как трогается лед весной, как расцветают первые цветы, чувствуешь, как щекочет ладонь первая земляничка.
Тяжела жизнь среди этого великолепия, но живут люди, отдают все силы, чтобы прокормить своих детей.
О них автор пишет с огромной любовью, но и не жалея, не оправдывая. Каждый герой этих рассказов предстает перед нами какой есть, со всеми своими прекрасными и отвратительными качествами. И он знает, о чем пишет, потому что это автобиографичная повесть.
Виктор Астафьев не понимает, как люди, такие отчаянно храбрые в повседневной жизни, настолько покорны и беззащитны перед любой властью, даже если эта власть вчера была твоим малоуважаемым соседом. Они покорно идут раскулачиваться, чуть ли не добровольно, угощая пришедших описывать имущество, и они же спасают выселенных из домов поздней осенью кулаков и подкулачников, пуская их жить в свои сараи и бани.
Эти люди могут жестоко и опасно для жизни пошутить над другом, и тут же рисковать жизнью уже своей, придя ему на помощь.
Мужики села, трудяги в своем большинстве, в пьяном угаре бьют жен, а те, все им прощая, ругаясь и кляня, заботятся о них до последнего. И ведь, несмотря на всю грубую картину, живет любовь в этих семьях.
Наверное, близкое соседство каторжан оставило свои гены среди местных, потому много удалых, бесшабашных, рисковых, ничего и никого не ценящих парней вырастает в деревне, и отправляются они куролесить по миру, куда уж занесет, время от времени наведываясь на родину.
О самом главном герое и его бабушке я просто ничего не буду писать, это нужно читать. Потому что бабушка - мудрая и необразованная, заботливая и деспотичная, нежная и грубая, отдающая последнее и упрекающая, тянущая на себе непосильный груз и спасающая в самые тяжелые времена - из тех великих женщин, которым можно только поклониться и поблагодарить их за все. Только, как правило, они этой благодарности так и не получают.
Автор пишет уже в те времена, когда все уже позади, это детские и юношеские воспоминания. И ему очень не по душе расплодившееся сегодня барство и вседозволенность тех, кому в руки попал кусочек власти. Впрочем, не пишет, а писал. Его уже двадцать лет, как нет с нами. Но все, что его тревожило, не утратило своего значения. Только вот те баре вряд ли читают Астафьева.

Более сентиментального и трогательного, но и одновременно реалистичного и бережного погружения в страну под названием Детство я пожалуй что и не читал. Виктор Астафьев повествует нам о своём собственном детстве, проведённом на берегах Енисея в доме своей бабушки, и делает это столь мастерски и с такой любовью и к своей Родине, и к своей семье, что только диву даёшься, почему в мои школьные годы я ничего не слышал об этой книге от учительницы русского языка и литературы (хотя, вполне возможно, что толком и не слушал). Что там все эти переводные американско-английско-франко-германские романы точно на эту же тему! Нет, я вовсе не против их (я сам их читал и читаю и получаю от этого удовольствие), упаси бог, но всё-таки если ты русский и продолжаешь себя считать таковым, то, по моему разумению, дОлжно прочесть хотя бы один такой настоящий русский роман, настоящую русскую повесть, чтобы до конца, до глубинных своих недр ощутить себя русским, русичем, а не безродным и бездомным человеком Вселенной.
Читая эту пронзительно-нежную и трогательно-болезненную повесть Астафьева, я поймал себя на томительном чувстве щемящей нежности к своим родным местам: к станции-деревеньке с единственным в мире (если верить справочнику почтовой индексации) названием Облепиха на Восточно-Сибирской железной дороге, к речкам Льняная и Топорок, к увалам Саянских гор и обжигающей чистоте Байкала... "Только кто мне придумает новый Тайшет, кто другую найдёт Ангару" — с увлажнёнными и затуманенными глазами напеваю я слова с детства знакомой и памятной песни... Это — про мою Родину!
Повесть рекомендую для всех взрослых читателей.
Эта книга фронтовика Виктора Астафьева, эта его повесть прочитана в рамках личного Флэшмоба, посвящённого Дню Победы.
С Праздником! (8 мая 2012 г.)

Когда-то я читала Виктора Астафьева запоем. Видимо, его книги попали мне в руки в нужный момент, легли на душу и крепко зацепили. «Звездопад», «Пастух и пастушка», «Царь-рыба» – каждая оставляла свой след, зарубку на сердце. Оно и неудивительно – Астафьев пишет мощно, язык его – как полноводный Енисей, и в то же время он лирик, умеющий замечать трогательные детали, оттенки чувств. Человек у Астафьева всегда неоднозначен, противоречив, за ним интересно наблюдать, он вроде бы весь перед тобой, и в то же время скрыт, часто даже от самого себя. Вот это удивительное сочетание простоты и сложности (законы человеческого бытия просты, но следовать им сложно, родится человеком просто, а стать сложно) подкупает. А ещё больше подкупает так редко встречающаяся в литературе искренность.
«Последний поклон» во многом автобиографичен. Насколько вообще может быть биографичен художественный текст. Понятно, что степень обобщения здесь гораздо больше, чем в рядовой автобиографии. Речь идёт не об одном конкретно взятом человеке, а о целом мире. Можно сказать, что это Русский Мир, но это будет не совсем точно. Всё же Сибирь, с одной стороны, квинтэссенция России, со всеми её взбрыками и противоречиями, а с другой – нечто совершенно особое, яркое, самобытное. Наверное, правильнее так: масштаб у астафьева все время меняется – от конкретной человеческой судьбы к размышлениям о малой родине, о большой Родине и о человеческой природе вообще, о судьбе человечества. При этом никакого пафоса и морализаторства, просто очень много горечи хорошо пожившего и много видевшего человека. И чем ближе конец книги, тем горечи больше.

Правду говорят, что не все прочитанные в детстве книги стоит перечитывать уже во взрослом возрасте.
Книга Астафьева - это сборник повестей и рассказов, в разные годы, до и после перестройки, издававшийся с разным содержанием. С начала 90-х, естественно, полнее, да и последний рассказ "Вечерние раздумья" с комментарием были написаны Астафьевым в 1991 году.
Не знаю, сокращённый или полный текст сборника читала я в младшей школе, но очень многое детская память благоразумно скрыла. Остались светлые впечатления от игр в "Гори-гори ясно" и сожаление после удара лаптовой битой по больным почкам, катание с горки до приступа ревматизма и уважение к деревенским учителям в "Фотографии, на которой меня нет", баловство у речки с пещерой в "Коне с розовой гривой", бунт Витьки на бабушку и называние стеклянной кринки "Что ты мне говно всякое суёшь" и соответствующий ответ громогласной бабушки Катерины Петровны... Видимо, напечатанное в книге слово "говно" тогда меня поразило именно своей письменностью и запомнилось, а подобный эпизод ругани в аудиокниге я не нашла. Получается, в аудиоверсии чтения Вадимом Панфиловым начисто отсутствуют несколько рассказов, а остальные могут быть вольно сокращенными. Недостачу восполнила из электронной версии, но полностью перечитывать не стала. Видимо, в детстве реально читала средний вариант или остаётся на память грешить.
В частности, вся средняя часть сборника про пребывание Витьки с отцом и мачехой в Игарке просвистела мимо моего мозга. Запомнилось сравнение двух противоположных по характеру и поведению дедов, немного о зимней рыбалке, но голод и прозябание бесприютного Виктора вылетели начисто. Забылась и злость ослабевшего мальчишки, а потом и обида повзрослевшего писателя, так и не простившего заполярных родственников. Сейчас удивилась его пренебрежению к благотворительности, даже малой помощи, мол, простаки сибирские откупались хлебом-солью с заднего окна от пришлых людей и каторжан с лихой дороги, снедью на кладбищах отделывались от памяти о родственниках, которых свели в могилу. Не слишком ли вымещать обиду за личное и обобщать на всех? Допустим, что Витька, внук Катеринин, герой не совсем автобиографичный. Если бы он был в большей степени персонажем, а не отражением автора, откуда бы взялась у него настолько злая обида на земляков? Неужели Астафьева столько лет донимал тот скудный приём у деда Павла? Промелькнуло и злорадство о кончине бабушки из Сисима после смерти утонувшего в Енисее мужа. Причём оговорка без продолжения в других рассказах, или я по ключевому слову поиском не нашла.
Ошарашило меня это взрослое, далеко в прошлое и будущее всматривающееся злорадство. Проникало оно брюзжанием об испоганившем природу человеке и в длинные пейзажные зарисовки. Проникало и диссонировало. Вот поёт язык книги на описании леса или реки, но вдруг струна обрывается бурчанием о поганых людишках, сбивает настрой уха с мирного лада, чтобы через полминуточки вернуться к пейзажу. Ну зачем? Пусть бы пейзаж до конца отвлечения автора от основного сюжета, а потом бы отдельный рассказ на ворчание! Так и сбивалось моё настроение в третьей части. Огорчила меня заброшенность линии о левонтьевских орлах. В третьей части Астафьев упоминает послевоенную судьбу разных спившихся, изработавшихся односельчан, похороненных старух, а о своих друзьях детства умалчивает. Обидно. Дядя Левонтий, отец отчаянной оравы, личность противоречивая, но с крепким моральным стержнем. В жизни рядом с таким жить было бы тяжко, но как героя книги я его уважаю. В трудную для села минуту выправил себя и без лишних понуканий соседей.
Бабушку Катерину Петровну ещё в детском прочтении зауважала за мудрость и практичность, но сейчас бы не позавидовала её зятьям и невесткам. Тяжело бывает с подобными "генералами". Заметьте нюанс, именно генералами, а не генеральшами. Кажется, переборчивость в помощи Витька унаследовал от неё.
Ещё в детстве не запомнились, а сейчас резанули насмешки потылицынских пацанов над городской беззубой Катенькой со стишком про сороку. С хронологией в сборнике туго, но в следующем рассказе автор упоминает, что, когда он, 17 или 18-летний фзо-шник заходил в гости к тёте Любе, Катя училась во втором классе. Праздник у бабушки был за лет 6-7 до того. Получается, 10 или 12-летние лбы ржали над трёхлетней малышкой, а это как бы отрефлексировать не надо. Краткий эпизод, но задел всепрощением к себе и дальнейшей непримиримостью к другим ближним.
Всё же не жалею, что перечитала сборник. В командном чатике развернулась дискуссия по опыту многомесячного хранения сырых куриных яиц. Я тоже чокаю, а не штокаю, хоть и не сибирячка. Что-то из быта тех лет и мест знакомо и мне.
Поподробней об аудиоверсии. Вадим Панфилов читает основательно, не торопясь, в меру выразительно, но по неполному изданию 70-х годов.
P.S. Мысль крутилась несколько дней, но в основной текст не влезла. Всемирная урбанизация и индустриализация развивающихся стран были неизбежны, но неужели только у нас они прошли настолько криво... С каждой книгой о том периоде непрекращающиеся Вздохи в пустоту.
P.P.S. На сайте Книга-в-ухе нашла запись с радио России чтения Астафьевым рассказа "Конь с розовой гривой". Не так выразительно, как я бы ожидала, но послушать любопытно.