Нет мне изгнанья ни в рай, ни в ад,
долгое дознанье, кто виноват,
дело-то простое, гора костей,
Господи, не стоит судить людей.
Ежели ты выжил – садись на коня,
что-то было выше, выше меня,
я-то проезжаю вперед к огню,
я-то продолжаю свою войну.
(И.Бродский)
Неблагодарное занятие – анализировать недавние события. Гораздо удобнее переждать, пока безошибочная оценка не выкристаллизуется из суммы чужих мнений, а потом обобщить и водрузить её на вершине доксы, поставив окончательную, уже неопровержимую единичными усилиями жирную точку.
Тем не менее, Владимир Маканин рискнул высказаться о событиях, обделенных вниманием, и о предательски неоднозначных моментах. Его роман – о чеченской войне вообще, о существовании личности в контексте этой войны, о бессмысленности усилий оставаться собой, одновременно встраиваясь в тотальный ход вещей.
Фраза «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» воплотилась здесь с точностью до наоборот. С иррациональной жестокостью неявленный бог войны ввергает в беды каждого, кто попадется на его пути, – вне зависимости от убеждений, намерений, мотивов своих еще ничего не подозревающих жертв. Неотвратимость зла и неизбежность кровопролития пройдутся тяжеловесным катком по окрестным городам и селам. Расползаясь опухолью, разъедая кислотой, распространяясь стремительной коррозией, расстилаясь пожаром, накрывая удушьем и приступом паники, война проникает в душу и тело каждого, кто соприкоснулся с её ядовитой сутью. Которая выворачивает наизнанку. Как квинтэссенция пренебрежения гуманизмом, как следствие новой расстановки приоритетов, как торжество ложных ценностей, как апогей цинизма – деньги и власть важнее человеческих жизней. Здесь своеобразные понятия о чести, и товаром может оказаться всё, что угодно, – от поношенных сапог до людей, живых или мертвых.
И главный герой романа майор Жилин, вроде бы человек принципов и приверженец морали, окажется не в силах противостоять массовому безумию. Ведь вопрос выживания всегда соотносится с тем, насколько гармонично личность сможет встроиться в общество. А если общество сошло с ума, то лучше и самому стать безумцем, потому что ущербность психики порой оказывается наиболее предпочтительным вариантом. Даже если не окончательно впасть в помешательство, то имитировать его, как притворяется мертвым почуявший опасность жук.
Комедию я должен был играть. Мое имя обязывало, и я сейчас был не я, а Сашик. А Сашик не мог выгнать их пинками и криком… Сашик человек достойный, и Сашик должен был говорить о жутковатом деле — как о деле. Беседовать. И, возможно, обсуждать условия. Иначе бы уже завтра старики перестали Сашика уважать.
Конечно, вне зависимости от того, что происходит вокруг, вопрос о чистоте совести остается принципиальным. Пусть даже понятия долга и чести безнадежно размыты и похоронены так глубоко, что никто вокруг не вспомнит о их существовании; а если и вспомнит, то лишь для того, чтобы цинично посмеяться. Самоуважение надежно сцеплено с убежденностью в том, что по крайней мере нравственные обязательства перед самим собой останутся нетронутыми небывалым распадом, что есть некая основа, точка опоры, которая не позволяет земле уходить из-под ног. И главный герой пытается сохранить для себя хотя бы эту часть своей личности. Жаль, что даже лучшее в нем все равно сыграет против него.
Можно ли было избежать участи, которая ждала героя в финале? Маканин словно доказывает, что у того, кто остается непосредственно причастным к водовороту событий, шансов практически нет. Боевое братство пронизано разложением сверху донизу, и в этом заключается умозрительная разница между кавказскими войнами – нынешней и прошлых веков. Только бежать из эпицентра, только самоустраниться от кровавой дани… но армейская субординация – не для того, чтобы ею можно было так просто пренебречь. Безоговорочная подчиненность, на которую подписывается любой солдат и офицер, автоматически вовлекает его в клешни подслеповатого рока. И встреча с финитой – исключительно вопрос времени.
Поэтому логичен вывод – если мы не строим государство, то оно строит нас. А потом строем отправляет в самое пекло, потому что в его глазах ничтожна и сама личность, и ценность её мнения. Историческая парадигма убедительно доказывает порочность принципа «моя хата с краю». Но вопреки ей, тот, кто пойман на удочку стремления быть в стороне, снова и снова пытается построить узкий мирок благополучного быта на чужом горе.
Я продолжаю тихо. Я хочу подсказать ему ключевое, главное, и совсем-совсем тихо — ты, Коля, маленький человек. Мы с тобой — маленькие люди.
Можно ли порицать главного героя за его вынужденную склонность к товарно-денежным отношениям в зоне военного конфликта? Маканин как будто заявляет, что его симпатии – на стороне майора Жилина. С учетом всех обстоятельств и скрытых душевных порывов Асан Сергеич милосердно остается за рамками осуждения автором, но окончательный приговор вынесен и приведен в исполнение самой реальностью.
Нельзя не отметить своеобразный, скупой, временами лаконичный и рубленый слог, которым повествует писатель от имени своего героя. Этот стиль на редкость уместен своим соответствием смысловой основе романа. Лишенный всякой изощренности, текст подчеркивает суровую простоту действительности, жестокость и непритязательность будней, обнаженность тривиальных истин. Подводя к итогу прямолинейно и непреклонно. С неумолимостью смерти.