Отзывы на книги автора «Всеволод Петров»

Сначала, когда я прочла «Турдейскую Манон Леско», мне показалось, что героиня, как описывает ее рассказчик: «…быстрая, тоненькая и порывистая. Каждую минуту она начинала что-нибудь новое: то схватит маленькую Лариску, девочку Фоминых, то кинется к гитаре, то надумает пересмотреть свои наряды, вытащит, раскидает и бросит, то перессорится с подругами, то снова их обнимает. На станциях она первая выпрыгивала из вагона и куда-то пропадала; случалось, что совсем отстанет и нагонит нас на каком-нибудь паровозе» и накопившая к двадцати годам целую череду мужей и ухажеров, напоминает больше не Манон Леско, а Салли из «Прощай, Берлин» Ишервуда (и отчасти из фильма «Кабаре»). Просто, сказала я себе, этот персонаж был автору неизвестен, и он обратился к классике. То есть я прочла эту маленькую повесть, меньше девяноста страниц крупным шрифтом, просто как любовную историю, без всякой подоплеки. Так я начинала читать книгу Леклезио «Золотоискатель» - я думала, судя по названию, что это бодрая приключенческая история, а это оказалось неспешное лирическое повествование, прекрасно написанное. Но когда я прочла следом за повестью воспоминания Петрова о Хармсе, Кузмине, Тырсе, а затем две статьи о самой повести – Олега Юрьева и Андрея Урицкого, в особенности Юрьева, повесть приобрела для меня более глубокий смысл, и отсылка к 18 веку стала совершенно оправданной. В статье Юрьева упоминаются известные мне Константин Вагинов и Вера Панова с повестью «Спутники», давшей, по мнению Юрьева, толчок к написанию «Турдейской Манон» - и совершенно неизвестные мне писатель Андрей Николев (повесть «По ту сторону Тулы») и поэт Сергей Чудаков (сборник «Колёр локаль», стихотворение «Как новый де Грие…») - и ничего из этого я не читала. Юрьев дополняет повесть описанием исторических обстоятельств времени (1946 год), показывает сосуществование культуры официальной и неофициальной, и это сопоставление многое объясняет.
Как после выставки Павла Федотова один человек сказал мне, что картина «Вдовушка» - слащавая до пошлости, и я была удивлена, потому что, если знаешь, что на картине – сестра художника, умерший муж-картежник которой оставил её беременную и всю в долгах, отчего на всех вещах висят бирки оценщика (а мой собеседник этого не знал) – картина эта кажется печальной и лирической.
Книжка, вышедшая в издательстве Ивана Лимбаха, оформлена лаконично и изящно – на серую обложку наклеена репродукция с рисунка Ватто с изображением ракушки, и это отсылка к 18 веку.
Еще – для жителей СПб – книжку можно купить в магазине «Все свободны», и она стоит там 468 рублей, то есть дешевле, чем, например, на «Озоне».

читая эту короткую повесть, неоднократно поймала себя на мысли, как многого жду теперь от литературы. это уже такая развращенность, если хотите: чтоб тебя и будоражили, и увлекали, и развлекали, и даже попугивали из-за угла. современному читателю так многое нужно от авторов. впрочем, может, не всем так уж много и нужно, может, я и сама без этих вспышек и раскатов могу обойтись, но мысль приходила именно об этом. о том, что, к своему стыду, жду от книг каких-то "эмоциональных блокбастеров".

и вдруг такое чистое, как слеза, чудо. все немного штрихами, все немного понарошку. и в то же время это одна из самых мощных историй любви, которые мне приходилось прочесть за тридцать с лишним лет жизни. нет в этой книге спекуляций на тему войны, нет клятв и заверений. нет даже телесности у этой любви. есть одна только любовь, глубокие внутренние монологи, выходящие на поверхность в виде нечастых разговоров героев.

очень понравилось, прочитайте. есть на Букмейте, там и читала.

Открыл для себя текст, который покорил с первых строк, с первых минут. Слушал и наслаждался такой великолепной изысканной прозой, любовной, лишь отдалённо военной, живой (текст читает Наум Клейман). Недаром эту небольшую повесть называют "маленьким потерянным шедевром". Её написал Всеволод Петров.
⠀

⠀
Всеволод Петров родился в Петербурге, учился у Николая Пунина — искусствоведа и, кстати, мужа Анны Ахматовой. Был знаком и дружил с Михаилом Кузминым, Анной Ахматовой, Даниилом Хармсом. Прозу стал писать под влиянием Кузмина и своё главное произведение — «Турдейскую Манон Леско» (1944) — Петров посвятил его памяти.
⠀

«Существуют законы жизни, очень похожие на законы искусства. То есть это, в сущности, должны быть одни и те же законы. Искусство отличается от жизни только степенью напряжения. А любовь — это такое напряжение, в котором сама жизнь становится искусством»

⠀
Это история любви, когда вокруг война, а ты влюбляешься и делаешь из этого ощущения произведение искусства, оно проникает во всё, что тебя окружает, что ты мыслишь, говоришь, переживаешь. В основу повести легли военные впечатления Петрова. С июля 1941 года он служил в Ленинграде начальником канцелярии интендантского управления одной из воинских частей. В январе 1943 года получил назначение в передвижной военный госпиталь, работал на военно-санитарном поезде (вне линии фронта). В 1944 году он вернулся в Ленинград, где и был закончен текст.
⠀
Перед нами личный рассказ о простой истории из фронтового быта, в котором рассказчик остается самим собой, человеком искусства, отчего простая история становится необыкновенной, «пламенной». Девушка, в которую влюбился герой, это Вера Мушникова, и, судя по дневникам автора, он не менял её имени в повести.
⠀
Простая история совершается по законам искусства, но повествователь в ней, как он сам о себе говорит, — «лицо второстепенное». Героиня же истории, фронтовая дружинница, превращается в произведение искусства. Манон Леско — отсылка к знаменитому роману 18 века. Вечная Манон Леско в повествовании Петрова — живая, совсем не литературная, о своей литературности ничего не знающая. Окружив её интеллектуальными ассоциациями, рассказчик будто накликал её судьбу.
⠀
Замечательная рефлексирующая проза, в которой искусство побеждает и жизнь, и смерть.
⠀
Повесть издана вместе с военным дневником Петрова в издательстве Ивана Лимбаха
⠀
Цитата
⠀

«— Что ещё за пламенные люди?
— По-моему, это понятно, если говорить о гениях, — сказал я. — Вот Гёте, Моцарт, Пушкин — люди безупречные, совершенные. В них все определяется формой. Удел безупречности — завершать и подводить итоги. Не надо думать, конечно, что они не могут быть бурными; но у них сама буря как-то срастается с формой и традицией. А вот Шекспир и Микеланджело — пламенные, со срывами и падениями, но они как-то разрывают форму и прорываются в будущее. Это несовершенные гении, которые выше совершенных: они создают совершенство иного рода. Они наивны, а те умны. Я считаю, что и всех не гениев можно делить на две категории: безупречных и пламенных, в форме и вне формы, то есть с тенденцией в ту или другую сторону. Вот и Манон Леско все время разрывает форму.
— И Вера тоже?
— И Вера вне формы. Она похожа на пламя от свечки: мечется во все стороны, и, наверное, достаточно простого дыхания, чтобы ее погасить»

"Турдейская Манон Леско" - повесть, как будто рассказанная от лица одного из персонажей вагиновской "Козлиной песни"; только вот Вагинов над своими высокодуховными героями, упивающимися Золотым и Серебряным веком в советском Ленинграде, откровенно потешается - а вот поглядите-ка на такого потерявшегося во времени поэта всерьёз. О поразительной "не-советскости" "Турдейской Манон Леско" пишут почти все критики: война, житейская неустроенность, санитарные вагоны и похабные частушки - но это всё как-то фоном, не в фокусе, и ни одной по-настоящему советской приметы времени в тексте не появляется (идеологии - ноль!). Единственное же, что имеет значение для самого повествователя - вымечтанный XVIII век, потрёпанный "Вертер" в оригинале (!) и собственная влюблённость в бойкую молоденькую медсестру, которая по типажу, пожалуй, напоминает какую-нибудь Холли Голайтли (только глупее) - ну а для нашего героя, она, конечно, становится Манон Леско. Истории их отношений эта коротенькая повесть посвящена целиком и полностью - по сюжету очень простая и вся какая-то прозрачная и ясная (и впрямь хочется сказать - "классически"; ну или "по-петербургски"). Ничего, казалось бы, оригинального - и в то же время удивительный литературный факт: что эта книга была написана, и что она дошла до нас.

Не понравилось… «Недобитый интеллигент» едет в санитарном поезде, читая «Вертера». Он находит удовольствие в том, что любуется вагонной шалавой, а потом влюбляется в нее. Описывается типичная советская дикость, усугубленная обстоятельствами военного времени.
Можно, конечно, искать и «символику»