Цитаты из книги «Лолотта и другие парижские истории»

Она была слишком уж сильной личностью – а мне нравятся другие, такие, чтобы не умели добывать огонь трением, и решать любые вопросы в течение получаса.

, Лидия, в отличие от многих других своих ровесниц, сознаёт, что уже не так молода и красива, как прежде, и что все усилия её косметологов с тренерами приводят к эффекту хрущёвки, где установлены стеклопакеты

Верностипроще требовать от собак, тогда как в друзьях мы ценим общность апперцепционной базы и умение по-хамелеоновски быстро менять фон, на котором дивно сверкают наши многочисленные достоинства.

. Психологами становятся многие, хорошими психологами – только те, кто имел собственные личностные проблемы.

е. Психолог, по мнению пациентов, должен быть голоден и трезв.

Игорь – мой эрзац-ребенок: я беспокоюсь о нем, как о нерождённом Андрее, и боюсь, что это совершенно нормально.

Тот редкий случай, когда космонавты на орбите всё-таки увидели Бога.

Те прочные узы, которые будто бы связывают людей, часто оказываются не цепями, а сгнившими веревками. Все мои пациенты винят в своих несчастьях тех, кто живёт с ними рядом (при этом – жалеют далёких, рыдают над судьбами незнакомых, страстно сочувствуют неизвестным). Главные враги, конечно же, мужья и жёны, за ними следуют родители, братья и сестры, зятья и невестки, и, разумеется, взрослые дети. Кровь – не водица, но самый настоящий яд.

Удивительная вещь – люди исчезают из нашей жизни, но их слова и советы остаются в ней надолго, если не навсегда. И даже если жизнь заканчивается, слова всё равно остаются – непостижимым образом прорываются к нам через годы. Я думал об этом, перешагивая через лужи на пути к мастерской Геннадия. Под мышкой – альбом Модильяни в пластиковом пакете, в портфеле – расстегаи из больничного буфета. Вкусные, кстати сказать, расстегаи: когда я вижу их в буфете, то радуюсь, будто встречаюсь с приятными людьми. Геннадий открыл не сразу, лицо у него было распухшее, как толстая книга, упавшая в воду. – Здорово, Модильяни! – сказал он. – Я тут что-то приболел слегка. Лечусь коньячищем. Будешь? Сегодня, во всяком случае, я не был виноват. Расстегаи уместно оттеняли букет напитка, который мы пили из гранёных стаканов, не виданных мною с юности. Геннадий долго и сбивчиво рассказывал о напастях, которые сыпались на него в последнее время буквально отовсюду. Лишь только он договорился с одной частной галереей о выставке, как галерея тут же разорилась. Стоило ему продать картину через Интернет, как именно эта работа неожиданно пропадала из мастерской – хотя ещё вчера подпирала стены вместе с другими, как девушка на танцах, которую не спешат приглашать… Добила Геннадия на редкость приставучая инфекция, свившая гнездо в организме, а контрольный удар нанёс некий Женька Падерин, который вдруг неожиданно изменил стиль – и начал красить как Геннадий. Художник утверждал, что Женька изменил курс на следующее же утро после совместной лечебной пьянки в прошлый понедельник – что ночью он жадно рассматривал свежие работы Геннадия, после чего беззастенчиво украл у него идеи, а вместе с ними – кураж, смысл существования и jeu de vivre. – Зачем мне теперь всё это? – спрашивал Геннадий, указуя свободной от стакана рукой на пристыженные холсты. Они были как несчастные страшные

уня гордится больше меня – она ещё полгода назад начала рассказывать клиентам, что «художница уезжает в Париж работать». Обычно это действует – слово «Париж» вообще очень хорошо унавоживает всё, что связано с искусством.