Сэр Роберт Ванситтарт, высокий чин Форин-офиса, проторивший Эллиотту дорогу в МИ-6, заведовал, по сути дела, частной разведывательной службой, находившейся вне ведения государства, но тесно связанной как с МИ-6, так и с МИ-5, – службой безопасности Форин-офиса. Ярый противник политики умиротворения, Ванситтарт был уверен, что Германия начнет очередную войну, «как только почувствует себя достаточно сильной». Его агентурная сеть собрала обильную информацию о намерениях нацистов, с помощью которой Ванситтарт пытался (но не сумел) убедить премьер-министра Невилла Чемберлена в том, что столкновение неминуемо. Одним из его первых и самых колоритных сексотов был Йона фон Устинов, немецкий журналист, втайне страстно ненавидевший нацистов. Устинова все знали под кличкой Клоп и происхождение этого прозвища, вероятно, объяснялось его шарообразной фигурой, которой он, как ни странно, невероятно гордился. Отец Устинова был офицером российского происхождения; мать – наполовину еврейка, наполовину эфиопка; сын, родившийся в 1921 году, – не кто иной, как Питер Устинов, выдающийся комедийный актер и писатель. Клоп Устинов служил в германской армии во время Первой мировой войны, заработал там «Железный крест», а потом занял пост в немецком информационном агентстве в Лондоне. Он потерял работу в 1935 году, когда немецкие власти, с подозрением относившиеся к его экзотически-смешанному происхождению, потребовали от него подтвердить принадлежность к арийской расе. В тот же самый год его завербовала британская разведка под кодовым именем У35. Устинов был толстяком и носил монокль, а манера его обманчиво казалась неуклюжей. Он был «лучшим и самым талантливым осведомителем из всех, с кем я имел честь работать», – признавался впоследствии его куратор Дик Уайт, со временем возглавивший и МИ-5, и МИ-6.

Первым заданием Эллиотта для МИ-6 было помочь Устинову курировать одного из самых важных и наименее известных шпионов довоенного времени – Вольфганга Ганса Эдлера цу Путлитца, пресс-атташе немецкого посольства в Лондоне, любящего роскошь аристократа и открытого гомосексуала. Устинов завербовал Путлитца и начал вытягивать из него «бесценные сведения, возможно, самые важные сведения, полученные Великобританией от агентов в предвоенный период», касавшиеся международной политики и военных планов Германии. Путлитц и Устинов разделяли убеждение Ванситтарта, что стратегии умиротворения нужно дать задний ход. «Я действительно помогал дискредитировать идеи нацизма», – считал Путлитц. Когда в 1938 году Путлитца назначили в немецкое посольство в Гааге, Клоп Устинов тайно последовал за ним в качестве европейского корреспондента одной индийской газеты. При посредничестве Устинова Путлитц продолжал поставлять тонны информации, хотя явное нежелание британских властей противостоять Гитлеру приводило его в отчаяние. «Англичане безнадежны, – жаловался он. – Бесполезно оказывать им помощь в противостоянии нацистским методам, они их явно не понимают». Он уже чувствовал, что «напрасно приносит себя в жертву».

В Гааге Клоп Устинов и Николас Эллиотт сразу же прониклись взаимной симпатией и оставались друзьями до конца жизни. «Клоп был человеком разносторонних талантов, – писал Эллиотт, – бонвиван, остроумец, рассказчик, пародист, лингвист, наделенный широким диапазоном познаний, как серьезных, так и непристойных». Устинов дал Эллиотту задание: поднимать настроение Вольфгангу Путлитцу, становившемуся все более мрачным и встревоженным.

Как писал Эллиотт, Путлитц был «сложным человеком», разрывавшимся между патриотизмом и нравственным чувством: «Мотивация его была чисто идеалистической, и он переживал острые психологические муки от сознания того, что предоставляемая им информация может унести жизни многих немцев». Однажды августовским вечером Эллиотт пригласил Путлитца на ужин в отель «Рояль». За десертом он обмолвился, что подумывает съездить в Германию отдохнуть. «Неужели Гитлер начнет войну прежде, чем мы успеем вернуться, – в конце первой недели сентября?» – спросил он чуть насмешливо. Путлитц ответил без тени улыбки: «Согласно текущему плану, наступление на Польшу начнется двадцать шестого августа, но его могут отложить на неделю, так что на вашем месте я бы отменил поездку». Эллиотт быстро довел это «ошеломляющее утверждение» до сведения Клопа, а тот, в свою очередь, передал его в Лондон. Эллиотт отменил поездку. Первого сентября – в точности как предсказывал Путлитц – немецкие танки вошли в Польшу с севера, юга и запада. Два дня спустя Великобритания уже находилась в состоянии войны с Германией.

Вскоре после этого немецкий посол в Гааге показал Вольфгангу Путлитцу список немецких агентов в Нидерландах; этот список оказался точно таким же, как тот, который Путлитц недавно передал Клопу Устинову и Николасу Эллиотту. Судя по всему, в резидентуре МИ-6 был немецкий шпион, но на тот момент никто не подозревал Фолкерта ван Кутрика, общительного голландца, работающего помощником шефа резидентуры – майора Ричарда Стивенса. По словам коллег, ван Кутрик «всегда демонстрировал неподдельную преданность». Он был тайным агентом абвера, военной разведки Германии, и «к осени 1939 года немцы получили четкое представление обо всей операции СРС в Голландии». Ван Кутрик смог заполучить список немецких шпионов, переданный Путлитцем в МИ-6, и вернул его немецкой разведке.

Путлитц знал: «его раскроют и расправятся с ним, это всего лишь вопрос времени». Он немедленно попросил политического убежища в Великобритании, при этом настаивая, чтобы его непременно сопровождал камердинер – и любовник – Вилли Шнайдер. 15 сентября Путлитца спешно доставили в Лондон и поселили в безопасном месте.

Потерять столь ценного агента было, конечно, из рук вон плохо, но худшее ждало впереди.

Девятого ноября руководитель резидентуры майор Стивенс, новый босс Эллиотта, отправился в Венло, город на границе Нидерландов и Германии, рассчитывая, что вскоре ему удастся приблизить быстрое и победоносное окончание войны. Его сопровождал коллега, Сигизмунд Пейн Бест, ветеран военной разведки. Стивенсу, «блестящему лингвисту и превосходному рассказчику», Эллиотт симпатизировал. А вот Беста, напротив, считал «хвастливым ослом, раздувшимся от собственной важности».

Несколько месяцев спустя Стивенс и Бест тайно вышли на группу немецких офицеров, настроенных против Гитлера и решивших устроить военный переворот, чтобы от него избавиться. Во время встречи, организованной доктором Францем Фишером, немецким политическим беженцем, лидером группы, некто капитан Шеммель объяснил, что некоторые представители высшего немецкого командования, негодующие из-за потерь во время вторжения в Польшу, настаивали на необходимости «свергнуть нынешний режим и установить военную диктатуру». Премьер-министру сообщили о заговоре против Гитлера, и Стивенс получил указания провести переговоры с организаторами переворота. «У меня такое предчувствие, что к весне война закончится», – писал Чемберлен. Стивенс и Бест в сопровождении сотрудника голландской разведки отправились в Венло в приподнятом настроении, убежденные, что им предстоит личная встреча «с важной шишкой» – немецким генералом, который возглавит переворот. На самом же деле «Шеммель» оказался Вальтером Шелленбергом из службы безопасности нацистской партии, умным и беспощадным начальником контрразведки, а доктор Фишер был нанят гестапо. Встреча обернулась ловушкой, которую приказал устроить лично рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Примерно в одиннадцать утра Стивенс и Бест прибыли к оговоренному месту встречи – это было кафе «Бахус» с голландской стороны границы, в нескольких ярдах от пограничного поста. «Поблизости никого не было, кроме немецкого таможенника, – писал Стивенс, – и маленькой девочки, игравшей в мячик с большой собакой посреди дороги». Стоявший на веранде кафе Шелленберг помахал им шляпой, подзывая к себе. Это был сигнал. Когда они выбрались из машины, британцев тут же окружили офицеры СС в штатском и сделали несколько выстрелов в воздух из автоматов. Голландский офицер достал револьвер, и в него тут же выстрелили.

«В следующую минуту, – вспоминал Бест, – перед каждым из нас оказалось по двое молодчиков, причем один приставил дуло к виску, а второй надевал наручники. Немцы крикнули нам: „Шагом марш!“, а потом, толкая в спину оружием и приговаривая: „Ать-два! Ать-два! Ать-два!“, погнали нас к немецкой границе». Военные затолкали пленных в поджидающие машины, захватив и умирающего голландского офицера.

«Одним махом, – писал Эллиотт, – все операции британской разведки в Голландии оказались под угрозой срыва». И, что еще хуже, в кармане у Стивенса самым идиотским образом оказался список разведывательных источников в Западной Европе. МИ-6 принимала срочные меры, чтобы вывести свою агентурную сеть прежде, чем немцы успеют атаковать.

Инцидент в Венло стал абсолютной катастрофой. Поскольку участие в нем голландцев не вызывало сомнений, к тому же они потеряли своего офицера, у Гитлера появилась возможность заявить, что Голландия нарушила собственный нейтралитет и тем самым дала Германии повод для вторжения, которое и произошло несколько месяцев спустя. В результате этого происшествия британцы стали с глубоким подозрением относиться к офицерам германской армии, заявлявшим о том, что они настроены против нацизма, – даже на последних этапах войны, когда такие настроения среди немцев были подлинными. Стивенс и Бест находились в заключении до конца войны. К декабрю благодаря информации, полученной от британских пленных и двойного агента ван Кутрика, немцам «удалось составить подробные и по большей части точные схемы агентурных сетей [МИ-6]», а также воссоздать структуру самой МИ-6. Это была первая и самая успешная операция германского комитета «двойной игры» во время войны. Как ни странно, она также оказалась одной из последних.

Впоследствии размышляя об инциденте в Венло, Эллиотт винил во всем «чрезмерное честолюбие» Стивенса, который почувствовал «возможность выиграть войну по собственной инициативе, и это полностью затмило его рассудок». Вместо того чтобы поддерживать видимость ячейки сопротивления внутри высшего немецкого командования, Шелленберг направил британцам торжествующее послание: «В конечном итоге разговоры с напыщенными глупцами начинают утомлять. Мы прекращаем всякое общение. Ваши друзья – немецкая оппозиция – шлют вам сердечный привет». Подпись: «Немецкая тайная полиция».

За первые полгода разведработы Эллиотт получил полезный опыт в области фальсификации и обмана, являющихся валютой шпионажа. Его начальник теперь находился в немецкой тюрьме, став жертвой искусной махинации; ценный шпион бежал в Лондон, преданный двойным агентом; всей разведывательной сети в Голландии был нанесен смертельный удар. Даже безобидный капитан Джон Кинг, шифровальщик, обучивший Эллиотта этому ремеслу, отбывал десятилетний срок за шпионаж, после того как советский перебежчик рассказал англичанам, что Кинг за вознаграждение «передавал Москве все данные».

Царившая вокруг атмосфера двуличия вовсе не отпугивала Эллиотта, а игры в мошенничество и надувательство все больше его затягивали. По мнению Эллиотта, фиаско в Венло было «столь же чудовищным, сколь и постыдным», но вместе с тем и по-своему занимательным, ибо, служило наглядным примером, как можно одурачить людей незаурядного ума, если убедить их в том, во что они больше всего хотят поверить. Он схватывал все на лету и даже сочинил стишок в честь своей новой работы:

 
Как трудно на заре пути
Нам паутину лжи плести!
Но стоит чуть поднатореть,
И безупречной станет сеть.
 

В три часа ночи девятого мая 1940 года Эллиотта разбудила срочная телеграмма из Лондона. Он вынул справочники шифров из сейфа посла, устроился за посольским обеденным столом и начал расшифровку послания: «Получена информация, что немцы планируют наступление вдоль всего западного фронта…» На следующий день Германия вторглась во Францию и Голландию. «Вскоре стало очевидно, – писал Эллиотт, – что голландцы, как бы храбро они ни сражались, не смогут продержаться долго».

Британцы начали готовиться к бегству. Эллиотт и его коллеги из МИ-6 быстро развели во дворе посольства костер из папок с компрометирующими документами. Еще один сотрудник захватил почти все акции амстердамской алмазной биржи и контрабандой ввез их в Великобританию. Голландская королева уплыла подальше от опасности на эскадренном миноносце ВМС Великобритании вместе со своим правительством, секретной службой и золотым запасом. Главной задачей Эллиотта, как выяснилось, было эвакуировать перепуганных танцовщиков гастролирующей балетной труппы «Вик-Уэллс», что он и сделал, погрузив их на устричное судно, реквизированное в Эймейдене. Тринадцатого мая британский эскадренный миноносец «Мохаук» встал на якорь в порту Хук-ван-Холланд, готовясь отвезти последних оставшихся британцев в безопасное место. Спеша в составе сопровождающей колонны в сторону берега, Эллиотт увидел, как огни горящего Роттердама озарили горизонт. Он поднялся на борт одним из последних. На следующий день голландцы сдались. Когда молодой сотрудник МИ-6 сошел на берег в Великобритании, его приветствовали словами: «Мы вышли в финальный заезд».

Эллиотт ожидал застать страну в кризисе, но был поражен, насколько «обычным и спокойным» оказался Лондон. С той поры, писал он, «мне и на мгновение не приходило в голову, что мы можем проиграть войну». Уже через несколько дней он был распределен в военную разведку, а потом, к его немалому удивлению, очутился за решеткой.

Уормвуд-Скрабс, викторианская тюрьма в Западном Лондоне, была приспособлена под военный штаб службы безопасности, МИ-5, которая теперь быстро разрасталась, чтобы справиться с угрозой немецкого шпионажа. В падении Франции и Нидерландов винили отчасти «пятую колонну» нацистов: вражеских шпионов, из-за границы способствующих продвижению Германии. Опасаясь немецкого вторжения, Великобритания вовсю развернула охоту на шпионов, и в МИ-5 буквально хлынули сообщения о подозрительной деятельности. «Англию охватила шпионская лихорадка», – писал Эллиотт, откомандированный в МИ-5, чтобы «предоставить свидетельства той деятельности „пятой колонны“ в Голландии, которую [он] видел собственными глазами». Угроза «пятой колонны» так никогда и не материализовалась по той простой причине, что ее не существовало: в планы Гитлера не входило начинать войну с Великобританией, так что почву для вторжения он практически не готовил.

Однако вскоре абвер принялся исправлять это упущение. В течение ближайших месяцев так называемые агенты вторжения буквально наводнили Великобританию, прибывая на кораблях, подводных лодках, а то и прыгая с парашютом; они были плохо подготовлены и недостаточно экипированы, так что поймать их не составляло особого труда. Одних поместили в тюрьму, других казнили, а еще ряд шпионов завербовали в качестве двойных агентов, чтобы они отправляли своим немецким кураторам ложную информацию. Так зарождалась грандиозная система «двойной игры», сеть двойных агентов, игравших все более важную роль по мере того, как война прогрессировала. На допросах многие из этих шпионов выдали информацию, представлявшую огромный интерес для Секретной разведывательной службы. Эллиотту поручили координировать связь между разными видами секретных служб и выделили ему помещение в Уормвуд-Скрабс. Место для офиса выбрали странное – зловонное и грязное. Большинство заключенных были оттуда вывезены, но еще несколько человек оставалось, а среди них и старый итонец, учившийся в одно время с Эллиотом, – Виктор Херви, будущий 6-й маркиз Бристоль, печально известный гуляка, севший в тюрьму в 1939 году за ограбление ювелира из Мейфэра. Кабинетом Эллиотту служила звукоизолированная камера с дверью, у которой изнутри не было ручки; если бы последний посетитель, уходя, случайно повернул ручку снаружи, хозяин кабинета оказался бы заперт до самого утра.

Эллиотту нравилась его новая жизнь – днем в тюрьме, а вечером на свободе – в осажденном городе под дамокловым мечом вторжения. Он поселился на Кембридж-сквер, в районе Бэйсуотер, в квартире, принадлежавшей бабушке еще одного итонского друга, Ричарда Брумана-Уайта, тоже сотрудника МИ-6. Бэзил Фишер теперь был летчиком-истребителем в III эскадроне, летавшем на «Харрикейнах» из Кройдона. Каждый раз, когда Фишер был в увольнении, трое друзей собирались вместе – как правило, в «Уайтсе». Уже вовсю грохотали немецкие бомбардировки, а Эллиотт наслаждался «чувством товарищества», сидя с друзьями в роскоши закопченного, обитого красным деревом старейшего и самого привилегированного клуба для джентльменов. «Я почувствовал настоящую опасность один-единственный раз, когда пил коктейль „розовый джин“^[1] в баре клуба. Упавшая на соседнее здание бомба опрокинула мой коктейль и сбила меня с ног. Бармен тут же приготовил еще один „розовый джин“ и вручил его мне с наилучшими пожеланиями». Эллиотт получал от войны удовольствие. И вот, спустя три месяца после возвращения в Лондон, он наконец понял, что такое война.

Пятнадцатого августа III эскадрон «Харрикейнов» был поднят в воздух по тревоге, чтобы перехватить косяк «Мессершмиттов» Люфтваффе, перелетевших через Ла-Манш в районе Дангенесса. В последовавшем за этим яростном, охватившем все небо воздушном бою – одном из самых свирепых эпизодов Битвы за Британию – были сбиты семь немецких истребителей. Самолет Бэзила Фишера ушел в сторону, из охваченного пламенем фюзеляжа валил дым. Фишер прыгнул – с горящим парашютом – над деревней Сидлшем в Западном Суссексе. Стропы сгорели, и друг Эллиотта упал на землю. Оставшийся без пилота «Харрикейн» врезался в амбар. Тело старшего лейтенанта авиации Бэзила Фишера обнаружили в пруду Сидлшема. Похоронили его во дворе церкви в Беркшире, в деревне, где он родился.

Эллиотт был в смятении, хотя и старался это скрывать. Как многие англичане из высшего общества он редко говорил о своих чувствах вслух, но его личная эпитафия Бэзилу Фишеру при всей ее напряженной, мучительной немногословности оказалась красноречивее любого количества эмоциональных эпитетов. Маска легкомыслия ненадолго соскользнула с него. «Бэзил Фишер пал в бою. Я очень глубоко это прочувствовал. Он был мне как брат. Так я впервые понял, что такое трагедия».

Эллиот все еще переживал свое горе, когда, всего несколько недель спустя, встретил еще одного новобранца секретных служб, продукт воспитания Вестминстерской школы, тоже выпускника Тринити-колледжа в Кембридже, человека, которому предстояло буквально определять всю его жизнь, – Гарольда Адриана Рассела Филби, более известного как Ким.