говорят, под Новый год
Сюрприз

Один Великий Музыкант…

Начинается как сказка или притча, но это совершеннейшая быль, и дело происходило в наше время в нашей стране, но Музыкант на самом деле был Великий. Итак.

Один Великий Музыкант позвал друзей к себе на Новый год. Это были признанные деятели искусства: Композитор, Художник, Актер и Поэт. А если учесть, что жены у них тоже были у кого поэтесса, у кого критикесса, у кого певица, у кого светская львица, – то получалось в высшей степени изысканное собрание.

Музыкант попросил прийти ровно в половине двенадцатого. Ни раньше, ни позже. Потому что будет сюрприз.

Поэтому гости, все четыре пары, поднялись на лифте (вернее, на двух лифтах, по очереди) на шестой этаж помпезного дома на Тверской улице и ровно в половине двенадцатого нажали кнопку звонка.

Но никто не открывал. Позвонили еще раз. Еще и еще.

Наконец услышали какое-то шарканье.

Щелкнул замок. На пороге стоял Музыкант. Он был в халате и тапочках. Он чесал седые патлы, сонно вглядываясь в гостей, и вдруг закрыл лицо и застонал:

– Боже! Господи! Ой-ой-ой! Днем приехала дочка с мужем, у нее новый муж испанец, привез вино, легенькое такое, а как шарахнуло по ногам и по башке, мы с Танечкой рухнули и заснули… Что делать-то? – он беспомощно озирался. – Вот ведь старый болван! Давайте, заходите, раздевайтесь быстро, вот сюда, посидите тут, – он впихнул гостей в небольшую комнату, – пойду Танечку растолкаю…

И скрылся в темном коридоре, что-то жалобно бормоча.

Гости огляделись. В больших роскошных квартирах иногда бывают такие комнаты для всякого барахла. Два дивана, старые кресла, шкаф, стопка книг в углу.

– Н-да, – сказал Художник. – Однако.

– Сюрприз, – хмыкнула жена Актера.

Но через пять минут дверь шумно распахнулась, и на пороге появился Музыкант. В смокинге, бодрый и веселый! А за ним стояла его нарядная жена! А за ними, в конце коридора, были стеклянные двери, за которыми сиял хрусталем и свечами накрытый стол!

Гости хохотали. Все были в ударе. Поэт читал новые стихи, Художник делал наброски-шаржи, Актер пригласил на премьеру, а Композитор сказал, что свою новую симфонию посвятит Музыканту. Тут уж и сам Музыкант сел к инструменту и размял пальцы.

– Пьер Булез, – негромко сказал он. – Инвенция. Первое исполнение в России.

Гости были в восторге. Гениально. Уникально. Глубоко. Высоко.

– А теперь сюрприз! – и он весело включил магнитофон.

Запись того, что говорили гости, сидя в пустой комнате.

Оказывается, Великий Музыкант был не просто старый дурак, маразматик, алкоголик и наглец, и жена его дура, и дочка блядь.

Мало того! Кое-кто назвал его просто бездарью.

Впрочем, другие считали, что он все-таки не без способностей.

Но полагали, что его слава сильно раздута.

ende gut – alles gut
Золушка, третий пересмотр

Мама у Зои Ложкиной умерла, когда она была еще маленькая, и ее папа, товарищ Ложкин, начальник секретного предприятия «Ураган», женился на злой и красивой женщине, бывшей артистке. Так что у Зои была мачеха и две старшие сводные сестры. Своих родных дочек мачеха баловала: разрешала им носить брюки и кеды, коротко стричься и курить в подъезде. А Зою она заставляла ходить в нарядном платье и в чулочках, заплетать две косы и укладывать их на макушке, мыть руки, учить английский и музыку. Даже дома Зоя ходила в парчовых туфельках с хрустальными шариками. «Вот Зоюшка хорошая девочка, не то что мои халды!» – говорила мачеха соседкам, а Зоя заливалась горькими слезами.

Потому что ей очень хотелось попасть в компанию, где гуляли ее сестрички. Там главным парнем был молодой художник Паша, волосатый и небритый, в мятом свитере и бутсах на босу ногу. Он Зое почти каждую ночь снился, так что по утрам от ее подушки пахло масляными красками. Но сестры смеялись над Зоей и не брали ее с собой.

Вот она уже школу закончила, поступила в институт, сестры уже по два раза развестись успели, а дома все то же: строгий папа товарищ Ложкин, и мачеха под его дуду пляшет: «Зоюшка у нас краса семьи, вымой головку, завтра экзамен».

А завтра, кстати, у художника Паши день рождения. Сестры туда идут, но Зою не берут: «У тебя и одежды-то нормальной нет! Сиди, учи уроки, целка!»

Сидит Зоя, горько плачет. Вдруг входит фея. Взмахнула рукавом, платье превратилось в свитер, колготки – в рваные джинсы, а парчовые туфельки – в разношенные кеды.

Дальше все как в сказке было: Паша только с ней одной танцевал и обнимался, а потом сестры рассказывали: «Там одна такая телка была, Пашка на нее конкретно запал, но потом она вдруг свинтила, он даже нажрался со злости».

Так она три раза ходила, и в последний раз художник Паша уже крепко ухватил ее за ногу, но она выдралась, хотя оставила левую кеду у него в руках. Паша заткнул кеду за пояс и поклялся, что хозяйку найдет и трахнет.

Все думали, что он просто так говорит. Но он на полном серьезе присматривался к проходящим мимо ножкам.

Однажды идет Зоя Ложкина из института, а Паша навстречу, в тоске ее левую кеду на шнурке вертит.

Зоя говорит:

– Молодой человек, а это случайно у вас не моя туфелька?

– Гы! – говорит Паша. – Ты-то здесь при чем, отличница?

А Зоя вытащила из портфеля правую кеду и ему протянула. Он сразу все понял, обнял ее и закружил. И повел к себе. Потом они поженились.

Тут приватизация и реформа. Предприятие «Ураган» ликвидировали, товарищ Ложкин из важной номенклатуры стал скромным пенсионером, членом КПРФ. Мачеха уехала в Израиль к своей двоюродной (а ведь скрывала, скрывала!) сестре.

Но зато художник Паша стал богатый и знаменитый.

Добрая Зоя простила своих злых сестер и выдала их замуж за преуспевающих галеристов.

летят они в дальние страны
Птички

Вдруг случается какая-нибудь ерунда, и отношения разлаживаются и охладевают. Хотя это сущая чепуха и мелочь.

В самом деле: если бы я внезапно узнал, что моя возлюбленная – агент британской разведки, или член женской секции ку-клукс-клана, или была любовницей моего злейшего врага как раз в то время, когда он меня теснил и преследовал… хм! Даже интересно! Но вряд ли бы я резко ее разлюбил. Наоборот, это придало бы нашим отношениям некую пикантность.

Но вот какая история получилась у меня.

Когда-то, лет шестьсот тому назад, я любил одну во всех отношениях прекрасную девушку. Ну, в смысле женщину.

Она была красива, но не просто, а признанно красива, то есть все вокруг, и старые приятели, и новые знакомые, согласно считали ее очаровательной, прелестной. Она была высоко образована и положительно умна. Она была прекрасно воспитана, отлично держалась в любой компании. Плюс к тому – из очень хорошей семьи; уважаемая в своем кругу фамилия.

Но самое главное – она любила меня. Все эти сокровища были подарены мне.

Конечно, я сам был во всем виноват.

Я написал рассказ. И дал ей почитать.

Она взяла со стола остро очиненный карандаш и уселась в кресло; она была в халате; тонкая пачка машинописи лежала на ее перламутровом колене. Я на секунду забыл обо всем, кроме этого колена. Я стал у нее за спиной и положил ей руки на плечи.

– Не мешай! – засмеялась она.

– Не буду, – сказал я, прислонясь щекой к ее виску.

Она читала, по ходу дела исправляя опечатки. Да, там были пропуски букв. Например, «к сожлению». Или «послобеденный». Но ведь и так все понятно, зачем же отвлекаться на исправления? Мне это было странно.

Потом я увидел, что она ставит на полях галочки.

– Что это? – спросил я.

– Стиль, – сказала она, запрокинув голову. – Где надо поправить стиль, я ставлю птички.

Я склонился над ней, чтобы поцеловать ее запрокинутое назад лицо – я стоял за спинкой кресла, – и вдруг увидел ее лицо в перевернутом виде, мой умственный взор не поправил меня, и ее лицо показалось мне инопланетным, страшным: круглый выступ лба казался нижней челюстью без рта…

Конец ознакомительного фрагмента.