Цитаты из книги «Наполеонов обоз. Книга 1. Рябиновый клин»

Михаил Мансурович Калинник был нормальным писателем, то есть абсолютно сумасшедшим типом, свихнувшимся на себе, своих текстах, своём развратно-слащавом голосе, своей долбаной рыжей физиономии.

Романы ведь не умом и даже не талантом пишутся, а гормонами. Молодой, блин, гармонью, которую без устали разворачивает пьяный ночной гармонист!

Она принялась шарить в необъятной, мягкой и мятой серой сумке, похожей на слоновью мошонку, в поисках сигарет.

Наконец Глюк, «Мелодия» из оперы «Орфей и Эвридика». Вообще-то, писана она для флейты, но мы и тут подсуетимся, подстроимся, – дело того стоит. Знаешь историю этой великой любви? Нет?! Плохо. Ну, ладно, начинаем не с этого.

Кармен», перед знаменитым романсом Хозе, где звучит тема рока. Почему именно ему доверена эта весть? Рожок никогда не шутит, юмор – не его область. Он – пророк, восточный мудрец, заклинатель змей… В «Щелкунчике», в «Танце пастушков» он просто божественен, – там у него проходит изумительная стретта! А Кот-баюн в «Кикиморе» у Лядова, этот мягкий чарующий голос. Или Дворжак, симфония «Из Нового Света», когда вторая часть открывается слегка ленивым восхитительным соло рожка. Несколько тактов… и вот она перед тобой, – американская прерия…

Разговаривала она другим языком, не тем, каким объяснялись все окружающие его станционные-фабричные люди-соседи. Слова, несмотря на явную недостачу зубов, произносила чётко, как бы одним сшитым куском, без зазора, без единого лишнего звука, и ясно было, что, начав говорить, знает, чем и когда закончит. Сташек и половины слов её не понимал, но – удивительно! – всё равно хотелось слушать эту тарабарщину. Иногда она сама возвращалась к непонятным словам:

Особо тщательно изготовлялись свистульки, ибо свистком выманивали врага из боевых укреплений. По периметру скверов рос гороховник, нечто вроде акации. Его мелкие жёлтые цветы быстро обсыпались, вместо них вырастали пузатые стручки, из них-то и мастерили отличные свистульки: надрезаешь ногтем ребро стручка, вылущиваешь мелкую россыпь горошинок, и свисток, в сущности, готов – звук тонкий, пронзительный. Это – для одной армии. Если стручок надкусить, звук полу

Красавец был тополь, со светлым неохватным стволом, исчирканным ножичками многих поколений, с целым океаном плескучих листьев, сбиваемых ветром то в шумящую толпу, то в лепечущий шёпот, то – в органную предураганную тягу. Возвышался над двором так выс

отца, что годами неприкаянно витал в доме после его смерти. И озорной, одуряющий, с отдушкой летней испарины и речной воды, рыжий запах девочки-женщины, запах его любви и самой безвозвратной потери, запах, который всю жизнь он пытался стряхнуть со своих мятущихся снов, который настигал его, и мучил, и требовал воплощения. Он с ума сходил, если в проносящейся мимо толпе улавливал нечто похожее, хотя бы компонент (девушка только из бассейна?), хотя бы дуновение её запаха. Разворачивался, шёл следом, торопясь догнать… и убеждался: не то, не так, никогда, уже никогда больше, очнись и смирись… Однажды, явившись к любовнице раньше назначенного часа – у него был свой ключ, – бродил по квартире и от нечего делать, из любопытства открыл платяной шкаф. Там дурно пахло… спёртым, неряшливым духом женского пота и давно не стиранной материи. Он аккуратно притворил дверцу и ушёл из этой квартиры – навсегда.

С раннего детства запахи кружили над ним, всю жизнь от них зависел. Мысли, ощущения, вспышки памяти и многие поступки были связаны с запахами, с букетами запахов, накатами, волнами… с далёкой и призрачной вибрацией разных запахов. Как одинокая нота английского рожка, вдруг всё естество пронизывал тонкий аромат кого-то или чего-то. Запах мамы – навеки, сквозь сон, сквозь темень, сквозь любую печаль и сиюминутное отвращение: острое свежее облачко ландыша – любимые её простенькие духи. Или сложносоставной общественный запах школы: тут и мастика для пола, и мел, и чернила, и ватман старых стенгазет, свёрнутых в рулон в углу учительской, и ребячий пот в раздевалке после урока физкультуры… Добрый и безопасный запах его комнаты, привычный, почти незаметный: нагретое стекло настольной лампы, книжная пыль плюс терпкий дух овчинного покрывала на топчане. Табачный горьковатый запах