Поездка от Олдена до офиса Генри занимает сорок минут. Путь начинается с шоссе № 2, ведущего на восток, в сторону Мэна, и совершает изгибы и крутые повороты. Потом проезжаешь мимо Секстонского колледжа и через десять миль поворачиваешь на Кертис-роуд. Асфальтовое покрытие быстро заканчивается, леса становятся гуще, дома попадаются реже, а потом пропадают и дорожные знаки. Если знаешь дорогу и можешь пробраться по лабиринту одинаковых на вид развилок и перекрестков, то в конце концов между красными соснами открывается узкая грунтовая дорога, которая ведет вверх по склону к хижине. Генри не был здесь после рождения Эммы, но путь казался ему до боли знакомым, как будто он побывал здесь вчера. Он моргнул и обвел взглядом салон «Блейзера», напоминая себе, что это не дребезжащий оранжевый «Додж», который он водил в колледже. Сьюзи называла его «Машиной Любви».
Иногда он думал, как странно, что все эти годы хижина находилась всего лишь в часе езды от его дома. Так близко и одновременно на другом краю света. Они даже не ездили в эту сторону. Когда Генри, Тесс и Эмма отправлялись в Мэн для летнего отдыха, они делали крюк по шоссе между штатами и утверждали, что так можно быстрее добраться до пляжей и лобстеров. Олден был большой черной дырой на карте, опасной зоной, которую следовало избегать любой ценой.
– Только подумай, чего мы могли бы достичь, – ни учебы, ни работы, ни даже проклятого телефона, – сказала Сьюзи, осматривая хижину широко распахнутыми глазами. – Мы могли бы всецело посвятить себя делу. Есть, спать и разоблачать.
Оставалось меньше недели до окончания колледжа, и Уинни показывала им охотничий лагерь, построенный ее дедом в начале 1960-х годов. Они оставили автомобиль Генри у начала подъездной дороги и пешком поднялись на холм, потные и запыхавшиеся, но в приподнятом настроении.
– Мой дед – единоличный владелец этого места, – объяснила Уинни. – Сорок акров земли. Он перестал приезжать сюда из-за артрита, и здесь уже несколько лет никого не было.
Хижина была расположена лишь в двадцати минутах езды от Секстона и находилась в превосходном состоянии. Генри, который начал помогать отцу на работе с раннего подросткового возраста, привык оценивать состояние зданий, – степень гниения, структурную целостность, – и был рад видеть, что старый фундамент отлично выдерживает вес хижины. Он лег на живот и скользнул под дом: бетонные блоки стояли ровно и не раскрошились, несмотря на годы замораживания и размораживания. Дед Уинни понимал важность хорошего фундамента и глубоко закопал их.
– Дом в прекрасной форме! – крикнул он остальным и ужом выполз наружу, стряхивая с волос пыльную паутину. – Половицы немного прогнулись, и не помешало бы снова покрасить стены, но в целом все замечательно.
Сьюзи распахнула входную дверь и танцующей походкой вошла внутрь.
– Наша студия будет прямо здесь, перед окном. А мы с Уинни будем спать рядом с кухней. Отгородим спальное место ширмой, повесим портьеру или вроде того, на манер хиппи. Генри и Тесс могут поселиться в мансарде, – речь Сьюзи была быстрой и возбужденной, рукава ее блузы порхали, как крылья. Пыль, освещенная солнцем из-за окна, кружилась вокруг нее, как будто она имела собственное силовое поле. – Нужно достать лагерную плитку, – ту, что работает на пропане. Мы привезем с собой спальники, одежду, творческие принадлежности и керосиновые лампы. На самом деле, нам мало что нужно.
– Нам придется возить питьевую воду из города, – сказал Генри.
– Не такое уж великое дело, – отозвалась Сьюзи. – Мы привезем несколько канистр и будем каждую неделю мотаться в Секстон, если не найдем чего поближе. Черт, мы можем брать воду из чужих водокачек по ночам! Свободу воде!
– Как насчет мытья? – спросила Тесс.
– Позади есть чудесный флигелек, – сказала Уинни. – Только надо беречься от дикобразов.
– Ох! – произнес Генри.
Тесс передернула плечами.
– И ведь мы сможем купаться на озере! – воскликнула Сьюзи. – О, Уинни, разве это не прекрасно!
Она порывисто обняла Уинни и поцеловала ее в щеку.
– Ну, что ты думаешь? – спросил Генри у Тесс. Она была единственной из них, кто подал заявление на магистратуру, и ее приняли в Род-Айлендскую школу дизайна. После получения степени она собиралась переехать в Провиденс. Тесс закусила губу, оглядела хижину и повернулась к Генри.
– К черту магистратуру, – только и сказала она.
Сьюзи одобрительно заулюлюкала.
– Разоблачение – свобода!
Теперь, когда Генри проехал последний поворот мимо сосновой рощи, с прямыми и высокими деревьями, похожими на телеграфные столбы, он приблизился к старой лесовозной дороге, которая тянулась примерно милю до холма и хижины. Он замедлил ход и включил поворотный сигнал.
Действительно ли он снова хочет увидеть это?
Хижину, где во время их последнего визита у Тесс отошли воды.
Где они нашли лягушек.
Он принялся еще сильнее жевать щеку. В его душу стал вползать ужас, такой же густой и зеленоватый, как жидкость в аквариуме с дохлыми лягушками.
Генри подумал о грязных делах. О записке с требованием выкупа и стуле, обмотанном веревками. О вещах Сьюзи. Так много ее вещей еще валялось в хижине. Улики. Что, если они до сих пор там? И что, если частный сыщик начнет повсюду совать свой нос и найдет хижину?
Кто-то должен проверить и разобраться. Он обещал Тесс, что сам займется этим.
Храбрец Генри. Человек, который отгоняет дурные вещи.
– Завтра, – пробормотал он, и его руки немного задрожали, когда он отключил сигнал поворота и вырулил на дорогу, куда даже не хотел смотреть. – Я вернусь завтра, – прошептал он, а потом включил радио на полную мощность, потому что не хотел слышать собственные мысли.
Не исчезай из виду. Оставайся там, где я могу видеть тебя. Видеть тебя. Видеть тебя.
Видеть кого?
Она скрылась из виду, но слух у Эммы чуткий, как у кролика, поэтому она сразу же услышала голос матери, зовущей ее по имени. Ее мать в садовых перчатках с узором из алых цветов ухаживала за растениями, названия которых Эмма никак не могла запомнить. Она побежала, когда мама позвала ее; у нее быстрые ноги, и скоро она уже оказалась на месте.
На самом деле, это глупо. Эмма достаточно взрослая, чтобы одной ходить по лесу. Что-то случилось с ее родителями за последние несколько дней. Они стали слишком нервными и чрезмерно заботливыми.
Сегодня ее мама сказала, что она не может прокатиться на велосипеде в универмаг «Додж» и купить мороженое.
– Я отвезу тебя, – сказала она.
– Но я всегда езжу на велосипеде! Десять минут туда, десять обратно.
– Только не сегодня, – сказала мама, словно где-то поблизости находился беглый преступник.
А ее отец, который всегда был немного сдвинутым из-за бассейна, сочинил историю, будто она не может купаться, потому что химикаты плохо растворились в воде.
– Мне нужно как следует перемешать воду, – сказал он.
– Но завтра же можно?
Он покачал головой:
– На это может понадобиться несколько дней. Там посмотрим.
Теперь она должна была оставаться в саду, да еще так, чтобы мама могла видеть ее. Но мама была занята с новой цветочной клумбой. Она сажала растения вокруг своего нового грота.
– Кто это? – спросила Эмма, когда увидела фотографию девушки со светлыми волосами и ножом в руке, которую ее мама поставила на маленькую полку в гроте. Это была та же самая девушка, которая показывала фотографу средний палец на снимке, обнаруженном в отцовской коробке для инструментов.
– Это Сьюзи, – ответила мама. – Та самая, которая нарисовала Фрэнсиса.
– Где она теперь? – спросила Эмма.
Глаза ее матери подернулись дымкой; ее взгляд стал отстраненным, как будто она смотрела куда-то вдаль.
– Думаю, на западе. Куда-то в Калифорнию, насколько мне известно, она уехала. Но это было давным-давно.
Эмма все дальше уходила в лес по направлению к дороге. И чем ближе она становилась к шоссе № 2, тем гуще был лес. Вдоль дороги, на самой опушке, он становился почти непроходимым. Вьющиеся растения оплетали деревья толстым покрывалом. Эмме нравятся плети дикого огурца, и она называет их плоды «яйцами дикобраза». Они овальные, колючие, волокнистые и сетчатые внутри, почти как мочалка. Ее мама говорит, что они принадлежат к семейству тыквенных. Отец называет их кактусовыми шариками. Мэл называет их инопланетными тестикулами, но это очень грубо. Как ни называй, плоды прикольные и почти самые любимые растения Эммы, не считая росянки.
Эмма еще не приблизилась к дороге, хотя она уже слышала шум проезжающих грузовиков и автомобилей, подскакивающих на ямах и буграх, еще не отремонтированных дорожными рабочими.
Среди палой листвы виднелся круг мухоморов, который, по словам Мэл, волшебное место, где собираются феи. Эмма не верит в волшебный народец, но, с другой стороны, она бы не поверила и в Дэннер, если бы не видела ее собственными глазами. Если однажды увидеть фею, это будет уже другая история.
Увидеть – значит поверить.
Эмма пересчитала мухоморы (семь штук, и хотя невежды считают это число счастливым, это решительно не так) и тыкнула в самый большой тонкой палкой. Из-под пластинок вылетели ядовитые черные споры. У рыб есть плавники и у грибов тоже. Она подумала, что грибам приходится дышать, как обычным людям, и это как-то успокаивающе подействовало на нее.
В тот самый момент, когда она хотела услышать подтверждение своих мыслей, то услышала свое имя, но это была не ее мама. Нет, это был голос с другой стороны, из лесной чащи.
Дэннер.
У Дэннер своя магия. Стоит лишь подумать о ней, как она появляется.
Эмма побежала на звук голоса туда, где деревья росли особенно густо и загораживали свет.
– Где ты? – прошептала она, опасаясь, что ее мать может услышать.
На дороге раздался автомобильный гудок.
– Сюда, – сказала Дэннер. Она была где-то рядом и, наверное, играла с ней в прятки. Иногда Дэннер вообще не показывалась, ее можно было только услышать.
Эмма на цыпочках стала пробираться между деревьями, стараясь не шуметь. Она хотела застать Дэннер врасплох. Потом она замерла и прислушалась, но до нее донеслись лишь звуки автомобилей, проезжающих по шоссе за деревьями. Далеких сверчков. Птичий щебет. Эмма медленно и осторожно продолжила продвигаться вперед, а потом обернулась.
Вот оно: слова, которые они с Мэл нарисовали на стволах деревьев. Красные буквы на гладких, серых буковых стволах.
По одному слову на ствол, поперек и вниз, заглавными буквами, – сообщение, которое должно было стать следующим шагом к воссоединению ее родителей.
Конечно, идея принадлежала Мэл. На следующий день после того, как они с Эммой разослали открытки, они бродили по лесу неподалеку от студии ее матери, заглядывали в окна и пытались застать ее за каким-нибудь интересным занятием. Но она всего лишь рисовала цветы, что, по словам Мэл, было скучно и банально, вовсе не похоже на революционную художницу, о которой они читали в дневнике Сьюзи.
– Неудивительно, что твой отец ушел из дома, – прошептала Мэл, когда они выбрались наружу. Эмма с досады толкнула ее в бок, та зацепилась за корень и шумно рухнула в молодые кленовые заросли.
– Кто там? – позвала ее мать из студии.
Мэл выпрямилась и прошипела:
– Беги!
Эмма бежала всю дорогу от студии до шоссе, а ее мать выкрикивала угрозы насчет оружия и посягательства на чужую собственность. Но Эмма не знала, что Мэл тайком вернулась обратно и проникла в студию. Позже, когда они встретились у бассейна, Мэл достала из кармана тюбик с краской и сказала:
– У меня есть план. Мы возьмем эту краску, и…
– Он не сам ушел из дома, – неожиданно сказала Эмма.
– Что? – Мэл не любила, когда ее перебивали.
– Мой отец. Мама попросила его уйти.
Мэл сунула тюбик в карман и пожала плечами:
– Как угодно. Так ты хочешь узнать о втором этапе операции «Воссоединение» или нет?
– У меня есть загадка для тебя, – сказала Дэннер. Она прислонилась к дереву, на котором жирными буквами было выведено последнее слово. Сегодня она была одета в джинсы и футболку, но сверху накинула красный халат, который Эмма получила на Рождество.
– Хорошо, – сказала Эмма.
– Что такое «темное, но сделано из света»?
О проекте
О подписке
Другие проекты