Мадлен приготовила незамысловатый ужин, и они поели довольно быстро, почти не разговаривая. Гурни ожидал, что она втянет его в утомительное обсуждение встречи с Хардвиком, но она задала лишь один вопрос:
– Что ему от тебя надо?
Гурни описал ситуацию с некоторыми подробностями – само дело Кэй Спалтер, новое положение Хардвика как частного детектива, его пылкую вовлеченность в пересмотр приговора Кэй, просьбу о помощи.
Мадлен в ответ только легонько кивнула и еле слышно хмыкнула. Поднявшись, она собрала со стола посуду, унесла ее к раковине, помыла, сполоснула и поставила в сушилку. Потом взяла из буфета большой кувшин и полила растения, стоявшие на сосновом столе под окнами кухни. Она не затрагивала щекотливую тему, но с каждой минутой Гурни все сильней и сильней подмывало добавить еще несколько слов, что-то объяснить, оправдаться. Когда он уже готов был заговорить сам, Мадлен предложила прогуляться к пруду.
– Слишком хороший вечер, чтобы дома сидеть.
«Хороший» – пожалуй, не то слово, какое сам Гурни употребил бы по отношению к этому вечеру с переменчивым небом и чередой туч. Но он удержался и не стал возражать, а прошел за Мадлен в прихожую, где она надела одну из своих нейлоновых ветровок яркой тропической расцветки, а он натянул зеленовато-желтый кардиган, служивший ему верой и правдой уже чуть ли не двадцать лет.
Мадлен, как всегда, посмотрела на него, скептически сощурившись.
– Надеешься сойти за чьего-то дедушку?
– В смысле – за человека надежного, внушающего доверие и располагающего к себе?
Она иронически приподняла бровь.
Больше они не говорили, пока не прошли через луг и не уселись на старой деревянной скамейке около пруда. Если не считать просвета напротив скамейки, берега пруда заросли высоким камышом, где с мая по середину июля гнездились красноплечие трупиалы, реагирующие на вторжение чужаков агрессивными криками и пикирующими налетами. К началу августа птицы исчезали.
– Пора бы нам время от времени срезать тут камыш, – заметила Мадлен, – а не то весь пруд затянет.
Каждый год кольцо камышей становилось толще, вторгалось в воду чуть дальше. Как уже выяснил Гурни, выкорчевывать их было занятием грязным, утомительным и тоскливым.
– Ага, – понуро отозвался он.
Вороны в кронах деревьев на краю луга галдели вовсю – резкий неумолчный грай, каждый вечер достигавший пика к закату и быстро сходивший на нет по наступлении сумерек.
– И с этой штукой надо бы что-то сделать. – Мадлен показала на покосившуюся ветхую шпалеру, которую предыдущий владелец установил в начале тропинки, идущей вокруг пруда. – Но с этим придется подождать, пока не построим курятник с большой вольерой. Курам же надо и побегать, не сидеть же им все время в темном сарае.
Гурни промолчал. В сарае имелись окна, а внутри было не так уж темно – но эта линия аргументации гарантированно ни к чему бы не привела. Да, сарай был меньше прежней постройки, сгоревшей в загадочном пожаре несколько месяцев назад посреди расследования дела Доброго Пастыря, но уж точно достаточно просторным для петуха и трех несушек. Однако в глазах Мадлен замкнутые помещения годились, в лучшем случае, на роль временного пристанища, а открытое пространство приравнивалось к раю. Ясно было: она сочувствует курам в их мнимом заточении и убедить ее, что в сарае им вполне хорошо, столь же нереально, как уговорить самой там поселиться.
Кроме того, они пришли к пруду не для того, чтобы обсуждать камыши, шпалеры или кур. Наверняка она вот-вот снова поднимет тему Джека Хардвика. Гурни начал уже выстраивать линию доводов в обоснование своего потенциального участия в деле.
Она спросит, неужели он и на своей так называемой пенсии возьмется за очередное полномасштабное расследование убийства, а если да, то зачем вообще было выходить в отставку?
Он снова объяснит, что Хардвика уволили из нью-йоркской полиции за помощь Гурни в деле Доброго Пастыря, так что теперь помочь ему – вопрос элементарной справедливости. Взял в долг – плати.
Она укажет, что Хардвик сам виноват, что его уволили, – погубила его не передача нескольких секретных документов, а долгая история неподчинения и непочтительности, подростковая тяга уязвить эго начальства. Такое поведение сопряжено с очевидным риском, вот топор наконец и упал.
Он возразит расплывчатым доводом о долге дружбы.
Она отметит, что они с Хардвиком никогда не были настоящими друзьями – просто вечно пикирующимися коллегами, у которых время от времени совпадали интересы.
Он напомнит ей об уникальных узах, связавших их много лет назад в деле Питера Пиггерта, когда они в один и тот же день нашли по половине тела миссис Пиггерт – на расстоянии нескольких сотен миль.
Она покачает головой и сведет «узы» до гротескного совпадения в прошлом – жалкого основания для действий в настоящем.
Гурни откинулся на расслаивающуюся деревянную спинку скамьи и посмотрел вверх, на слоистое небо. Возможно, он и не жаждал пикировки, но хотя бы чувствовал, что готов к ней. Над головой стремительно, словно опаздывая на ночлег, пролетело несколько мелких птах, то парами, то поодиночке.
Однако когда Мадлен наконец заговорила, то совсем иным тоном, чем ожидал Гурни, совсем в другом ключе.
– Ты ведь понимаешь, что он совершенно одержим, – то ли констатировала, то ли спросила она, глядя на пруд.
– Ну да.
– Одержим тем, как бы отомстить.
– Возможно.
– Возможно?
– Ну ладно. Скорее всего.
– Ужасный мотив.
– Я это понимаю.
– А понимаешь, что это делает его версию событий недостоверной?
– Я вовсе не собираюсь принимать его версию. Ни в чем. Не настолько уж я наивен.
Мадлен посмотрела на него и снова уставилась на пруд. Некоторое время оба молчали. Гурни ощутил холодок в воздухе – сырой, земляной холодок.
– Тебе стоило бы поговорить с Малькольмом Кларетом, – буднично сказала Мадлен.
Гурни замигал, повернулся и уставился на нее.
– Что?
– Перед тем как впутаться в это, тебе надо поговорить с ним.
– Какого черта?
К Кларету он испытывал смешанное чувство: не потому, что имел что-нибудь против него самого или сомневался в его профессиональных способностях, – но воспоминания о прошлых их встречах до сих пор были полны боли и смятения.
– Вдруг он тебе поможет… хотя бы разобраться, почему ты это делаешь.
– Разобраться, почему я это делаю? Что ты имеешь в виду?
Мадлен ответила не сразу. Да и Гурни не настаивал – сам опешив от того, как резко прозвучал его вопрос.
Они уже проходили это, и не раз – вопрос, почему он занимается тем, чем занимается, отчего вообще стал детективом, отчего его всегда влекло именно к убийствам и почему они до сих пор его завораживают. Знакомая почва. Почему же он вдруг так вскинулся?
Высоко в темнеющем небе спешила в какое-то знакомое, а верно, и безопасное место очередная пара птиц – скорее всего, в то место, которое считала домом.
– Не возьму в толк, что ты имеешь в виду под «почему я это делаю», – добавил он чуть мягче.
– Тебя столько раз могли убить.
Он чуть отодвинулся.
– Когда имеешь дело с убийцами…
– Пожалуйста, не надо, – перебила она, поднимая руку. – Хватит уже разглагольствовать об Опасной Профессии. Мы говорим не о том.
– Тогда о чем…
– Ты самый умный человек, какого я только знаю. Самый. Все эти возможности, подходы, версии – никто не разбирается в этом лучше или быстрее тебя. И все-таки…
Голос ее задрожал и умолк.
Гурни выждал долгих десять секунд, прежде чем мягко напомнить:
– И все же…
Прошло еще секунд десять, прежде чем она продолжила.
– И все же… почему-то… три раза за последние два года ты оказывался лицом к лицу с вооруженным психом… в трех разных ситуациях. И каждый раз – на волосок от смерти.
Он промолчал.
Она печально глядела куда-то за пруд.
– Неправильная какая-то картина получается.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы ответить.
– Думаешь, я ищу смерти?
– А ты ищешь?
– Ну разумеется, нет.
Она все так же смотрела прямо перед собой.
На лугу и в лесах на склоне холма за прудом уже начинало темнеть. Золотые пятна крестовника и лавандовые стрелки гадючьего лука уже выцвели, посерели. Мадлен зябко передернулась, застегнула молнию ветровки до подбородка и сложила руки на груди, крепко прижимая к себе локти.
Они долго сидели молча. Разговор словно бы зашел в тупик, покатился под уклон, и неясно было, как выкарабкаться.
Когда посередине пруда замерцало пятнышко дрожащего серебристого света – отражение луны, как раз выбившейся в просвет между туч, – из глубины лесов за скамьей донесся звук, от которого волоски на руках у Гурни встали дыбом, – пронзительная, заунывная нота, вопль нечеловеческого отчаяния.
– Что за…
– Я такое уже слышала, – с легкой тревогой в голосе промолвила Мадлен. – С разных сторон, ночь на ночь не приходится.
Гурни выждал, прислушиваясь. Минуту спустя крик повторился – нездешний, тоскливый.
– Наверное, сова, – сказал Гурни без малейших оснований для этого вывода.
Он не стал говорить, что для него это прозвучало криком заблудившегося ребенка.
Было уже за полночь, а Гурни все так и не удавалось уснуть – как будто он выпил пять-шесть чашек кофе.
Луна, ненадолго выглянувшая над прудом, исчезла за толщей облаков. Оба окна наверху были открыты, впуская в комнату сырой холодок. Темнота и липнущий к коже влажный воздух обволакивали, точно коконом, исподволь навевали сосущую клаустрофобию. В этом тесном, гнетущем пространстве невозможно было отгонять прочь неуютные мысли о временно отложенном, но вряд ли законченном разговоре с Мадлен про его тягу к смерти. Однако мысли эти были напрасны и не приводили ни к каким выводам. От разочарования Гурни решил вылезти из постели и подождать, пока глаза не начнут слипаться сами собой.
Поднявшись, он на ощупь пробрался к креслу, на котором оставил штаны и рубашку.
– Раз уж ты встал, закрой окна наверху.
Голос Мадлен с другой стороны кровати звучал на удивление бодро, совсем не сонно.
– Зачем?
– Гроза. Разве не слышишь, гром приближается?
Он не слышал. Но доверял ее слуху.
– Может, тогда еще и в спальне закрыть?
– Пока не надо. Воздух как атлас.
– Хочешь сказать – как сырой атлас?
Он услышал, как Мадлен вздыхает, взбивает подушку и укладывается поудобнее.
– Сырая земля, сырая трава, так хорошо…
Она с тихим умиротворением зевнула и умолкла. Поразительно, как она умела черпать источник новых сил в той самой стихии, от которой он инстинктивно бежал.
Гурни натянул штаны и рубашку, поднялся наверх и закрыл окна в двух гостевых спальнях и в комнате, которую Мадлен отвела под вышивание, вязание и игру на виолончели. Снова спустившись вниз, в кабинет, он взял пластиковый пакет с привезенными Хардвиком материалами по делу Спалтеров и притащил на обеденный стол.
Пакет оказался на удивление тяжелым. Точно недвусмысленное предостережение.
Гурни начал раскладывать содержимое пакета на столе, но потом, вспомнив, как недовольна была Мадлен, когда он в прошлый раз занял стол бумагами по делу об убийстве, перетащил все на кофейный столик перед камином в другом конце комнаты.
О проекте
О подписке
Другие проекты