Подходя к порогу своей таверны, человек протер глаза и приятно зевнул. Очевидно, он был потревожен в своем приятном послеобеденном отдыхе и оттого казался недовольным. Но весь гнев, который успел накопиться в нем, исчез как по волшебству, когда он увидел того, чей внезапный стук разбудил его.

– Парменон! Цецилия в наших руках, – поторопился сказать прибывший, принимая тон господина и смотря совершенно особенным образом на того, к кому он обращался. – Да, благодаря моему красноречию отчуждение в твою пользу будет утверждено судом рекуператоров, и ты можешь прицепить к Цецилии ярлык о продаже.

– Господин, все будет исполнено по твоему приказанию.

– Отлично! Необходимо, и даже весьма необходимо, чтобы Цецилия была продана завтра же. Более того, ты должен будешь подтвердить, что она не может быть ни вольноотпущенной, ни свободной… У меня есть важные причины, чтобы эта статья договора была проведена по всей строгости… Ах! Я позабыл, цена определена в сто тысяч сестерций без одного стипса.^[5] А ты помнишь наш уговор? Две трети в мою пользу.

– Господин, не беспокойся: то, о чем условлено, будет исполнено в точности, – поспешил ответить Парменон, у которого слова незнакомца, казалось, вызвали довольно неприятные воспоминания.

Этого обещания было вполне достаточно, и, покинув место народных собраний, наш знакомый пошел к Ратуменским воротам.

Прошедши через форум мимо храма Победы, он взошел на Палатин и направился к великолепному дому, выстроенному некогда Марком Ливием Друзом, народным трибуном. Этот дом принадлежал сначала Крассу, потом Цицерону.

Говорили, что архитектору, предложившему выстроить дом таким образом, чтобы за его стены не могли проникать нескромные взгляды, Марк ответил:

– А я бы хотел, чтобы мое жилище было из стекла, чтобы каждый видел то, что там происходит.

Это было, следовательно, одним из самых удобных мест для наблюдений, а так как интересующему нас человеку приходилось их делать много, то он должен был помнить эти слова Друза и проверить, исполнил ли зодчий его пожелания.

После принятия мер предосторожности, окинув взором пространство, лежавшее направо и налево от него, впереди и позади, и найдя положение благоприятным, – при полной тишине незнакомец быстро перешел небольшую круглую площадь перед домом, приблизился к двери, позвонил робко в звонок и обратился к рабу-привратнику, который пришел отворить ее:

– Привет Палестриону, будущему вольноотпущеннику божественной Аврелии!

– Увы, господин, – ответил тот, низко поклонившись, – да услышит тебя Юпитер! Уже много раз ты подаешь слова надежды, но я не замечаю, чтобы мои цепи ослабевали и звенья их разбивались!

И несчастный показал свои две ноги, тесно заключенные в двойной железный обруч, прикрепленный к длинной цепи, концы которой были прикованы к стене.

– Ты напрасно, Палестрион, – возразил незнакомец, – сомневаешься в моих словах: каждый раз, как ты меня видишь, я разбиваю одно из звеньев, которые ты мне показываешь! Я даю тебе золото, средство купить себе свободу… И до сего времени я не забыл еще, что должен принять участие в несчастном Палестрионе. Возьми: вот два золотых, которые тебе принадлежат.

В то же самое время он положил в руку Палестриона две золотые монеты, которые этот последний скрыл с замечательным проворством в складках своей туники.

– Но, господин, – заметил раб, – у тебя есть причины принимать такое участие во мне, бедняге, о котором никто не думает!.. Признаюсь, что я весьма беспокоюсь, так как в этом доме, после того как ты приходил сюда, произошло нечто необыкновенное.

– А, что же, Палестрион?… Что случилось?

– Нужно тебе сказать, господин, что наша госпожа, божественная Аврелия, вообще нежестока по отношению к рабам. Очень редко она подвергала нас наказаниям. Она очень любила рабыню Дориду… Разве ты ее знал, господин? – спросил Палестрион, прервав свою речь, так как заметил, что при этом имени незнакомец вздрогнул.

– Почему ты интересуешься, знал ли я ее? – вопросом ответил незнакомец, спеша уничтожить на своем лице выражение удивления, обратившее на себя внимание раба. – Продолжай.

– Итак, господин, эта Дорида, одевавшая обыкновенно божественную Аврелию, по повелению нашей госпожи была раздета донага, подвешена за волосы посреди атриума и там в присутствии всех домашних и рабов была так жестока наказана розгами, что скоро испустила дух на наших глазах в жестоких мучениях.

– За что же такая пытка? – спросил незнакомец с безучастием, которое рассеяло всякие подозрения в уме Палестриона.

– О, божественная Аврелия очень огорчена смертью своей рабыни; она сказала, что заменить ее нелегко. Говорят, что она даже много пролила слез по ней, но сегодня еще утром нам повторили, что она поступит таким же образом с каждым членом семьи, который, как Дорида, откроет домашние тайны Марку Регулу. Но… господин, что с тобой?

Немало усилий потребовалось незнакомцу для восстановления в своей наружности того спокойствия, которое было глубоко потрясено. Тем не менее он достиг этого и мог ответить:

– Ничего, Палестрион… Судьба Дориды вызывает сочувствие, и я не мог удержаться, чтобы не вздохнуть… Но этот Марк Регул ужасен!

– Говорят, это величайший негодяй, какой существует только в Риме, и я подумал, что наказанию Дориды мог бы и я подвергнуться, если бы… по несчастью… тот, кого я не знал и который приходит расспрашивать меня, был…

– Благодарю, Палестрион, за сравнение, которым ты удостоил меня!.. Но благодаря богам мои вопросы не заключают в себе ничего, что могло бы сделать тебе неприятность и заставить тебя бояться наказания.

– Это правда, господин! Ты, надеюсь, простишь бедному рабу, который дрожит и не хочет тебя обидеть… так как ты не Марк Регул, не правда ли?… А впрочем, я посмотрю, могу ли я отвечать на твои расспросы.

– Они будут совершенно просты и полны расположения к благородному дому твоей августейшей госпожи… Наша великая весталка, знаменитейшая Корнелия, чувствует себя лучше? В состоянии ли она вновь возложить на себя свои высокие и светлые обязанности?

– Нет, господин, здоровье великой весталки плохо. Божественная Аврелия, несмотря на свои заботы, не могла добиться того, чтобы она забыла наказание, которому подверг ее Гельвеций Агриппа, главный жрец, и мысль об этом позоре замедляет, говорят, ее выздоровление.

– А твоя госпожа, божественная Аврелия, принимает Метелла Целера?

Этот вопрос показался Палестриону опасным, и он не дал никакого ответа. На его лицо легла тень подозрительности, которую незнакомец поспешил развеять, прибавив равнодушно:

– Я ошибаюсь, не о Метелле Целере я хочу говорить, но о Флавии Клименте и о об обеих Флавиях Домициллах. Мне сказали, что твоя госпожа перестала видеться с ними. Правда ли это? Ведь они близкие родственники?

– О да, но есть причины.

– Должно быть, важные?

– Утверждают, что Флавий Климент и обе Флавии… как бы выразиться?… Ах да… они заодно с евреями у Капенских ворот.

– То есть они христиане?

– Да, христиане, верно!.. Они желали бы, чтобы и моя госпожа, божественная Аврелия, которая приходится им племянницей, была такой же христианкой, но она им отказала… и даже добавила, что будет вынуждена прекратить знакомство.

В этот момент в атриуме раздался напев испанской песни, занесенной в Рим благодаря поэту Марциалу. Молодой и чистый голос напевал куплеты. Незнакомец вздрогнул при звуке этих песен и поспешил к выходу.

– До свидания, – сказал он Палестриону, – вот кто-то… я увижусь с тобой…

Но он не мог удалиться без того, чтобы молодой человек, выходивший из дома Аврелии, не заметил его на улице шагах в пятнадцати от себя. Впрочем, незнакомец обернулся сам, чтобы беглым взглядом рассмотреть лицо, прервавшее его разговор с Палестрионом.

– Клянусь Геркулесом, – воскликнул молодой человек, – я уверен, что это бесчестный Регул! Зачем приходит он в этот квартал?… Палестрион, случайно ли у тебя завелись сношения с Регулом? – спросил он, возвращаясь к привратнику, который трясся всеми своими членами.

– Нет, господин, – пробормотал несчастный, – я не знаю Регула, а впрочем, я отлично знаю, что наша божественная госпожа…

– Бездельник! Если бы я был уверен, я приказал бы исполосовать тебе шкуру, как ослу, которого ведут ночью на мельницу!.. Но, во всяком случае, важно, чтобы Корнелия и Аврелия были уведомлены о присутствии этого человека возле их жилища.

И, сказав эти слова, он вошел в дом Аврелии. Со своей стороны, Марк Регул (это был он), убегая, пробормотал с чувством глубокого удовлетворения:

– Я уверен! Я узнал его голос: это Метелл Целер! Он был в то время, когда я говорил с Палестрионом! Ах, Метелл, ты посещаешь великую весталку во время полуденного покоя!.. Отлично!.. Гельвеций Агриппа узнает об этом важном деле… и другой человек также, великий жрец Домициан… Ты у нас в руках, знаменитейшая Корнелия!

Через час Марк Регул был в своем роскошном доме за Тибром. И конечно, он имел право повторять фразу, обратившуюся в пословицу благодаря Титу: «Я не потерял мой день!» Можно в самом деле сосчитать три дурных деяния, совершенные им в этот памятный день, – выигранный процесс против Цецилии, его свидание с Палфурием Сурой и Парменоном и наведение справок об Аврелии.

Что касается Палестриона, то свидетелей его разговора с Регулом не было, и он мог бы утешить себя надеждой, что общественный палач не придет его бичевать, как Дориду. Но страх захватывал его против воли, и в своем негодовании на шпиона несчастный бормотал сквозь зубы:

– Так это ты, Марк Регул! Ну, проклятая душа, увижусь с тобой!.. Ты сам обещал еще зайти… только покажись!..