«В помещении мы обнаружили 6 человек в черных одеяниях, напоминающих балахоны. Вокруг головы у всех черные повязки с латинскими буквами. Люди находились в состоянии транса и не успели оказать никакого сопротивления. Все собравшиеся устранены выстрелами из пистолетов».

Похолодевшая рука Бокия, державшая исписанный торопливым почерком листок, вдруг затряслась, да так, что остановить дрожь было невозможно. Этот тремор тоже являлся одним из проявлений болезни, которую Бокий пытался скрывать от окружающих, но от себя, конечно, скрыть не мог. Эта болезнь на латыни называлась timor mortâlis, что означало «смертельный страх». Глеб Иванович страдал этим недугом последние лет пять, и болезнь активно прогрессировала.

Бокий замечал и другие неприятные симптомы. Например, с тех пор как он начал бояться всех и каждого, его самого стали бояться меньше – причем даже сотрудники его отдела. А ведь раньше женщины едва в обморок не падали, когда товарищ Бокий вызывал кого-то из них к себе в кабинет! Да, его авторитет в Спецотделе прежде всего зиждился на животном страхе сотрудников перед ним. Для укрепления этого страха Глеб Иванович в свое время не брезговал никакими мелочами. Если теперь, после переезда всех подразделений Спецотдела на Лубянку, хозслужба обставила официальный кабинет Бокия в соответствии с «канцелярской модой» времени: непременными портретами вождей марксизма-ленинизма на стенах, внушительной казенной мебелью, тяжелыми от пыли портьерами и кожаными листьями фикусов, которые уныло гармонировали с зеленой лампой на письменном столе, – то раньше, в здании Министерства иностранных дел на Кузнецкой, Глеб Иванович сам занимался обстановкой и давал себе волю. Так, в своем кабинете он держал человеческий скелет на железном штативе, несколько пожелтевших черепов, нагло скаливших зубы в последних всепонимающих ухмылках, а также большие, стеклянные, наглухо запечатанные банки с заспиртованными в них серо-розовыми человеческими сердцами и отвратительно-белым головным мозгом.

Все эти штуковины не имели отношения к работе Спецотдела, но производили жуткое впечатление на входящих. Очень может быть, сходные ощущения испытывал обычный человек, вдруг оказавшийся в лаборатории средневекового алхимика или в пещере древнего колдуна. Вдобавок ко всему Бокий имел обыкновение чуть ли не ежедневно переставлять эти мрачные «украшения» своего кабинета, и никогда нельзя было угадать, из какого угла тебе улыбнется один из черепов, и не обнаружишь ли ты за спиной скелет, приветственно поднявший руку и согнувший ногу в колене. Придавать ему самые причудливые позы – это было одно из любимых увлечений Глеба Ивановича.

…Дрожь руки постепенно утихла, буквы перестали плясать перед глазами, и Бокий перечел эти слова: «На голову воскового изображения приклеены коротко состриженные человеческие волосы (черные с проседью)».

Итак, в подвале совершалась совершенно типичная процедура энвольтования – отдаленного магического воздействия на человека через его изображение, которое и называется вольтом. В данном случае, без всякого сомнения, объектом энвольтования являлся «Иван Васильевич».

Сам товарищ Сталин.

Бокий был поражен тем, что заговор оккультистов против вождя был раскрыт 2-м оперативным отделом, а не 9-м, который занимался не только шифровкой, дешифровкой и радиоперехватами, но как раз оккультными науками, для чего и создавался еще в 1918 году, хотя и назывался тогда иначе, и руководим был не Глебом Ивановичем Бокием, а Виктором Степановичем Артемьевым. И это не в первый раз! И снова в том же проклятом подвале на Малой Лубянке, 16!

До 1929 года там находилась лаборатория Московского отделения Ленинградского института мозга имени Бехтерева. Среди сотрудников лаборатории был некто Вадим Чеховский^[12]. Он занимался опытами по гипнозу, внушению, телепатии, однако, вдобавок ко всему, был обуреваем идеей коллективного индуктора: то есть работы целой группы гипнотизеров и телепатов, которые одновременно внушают определенные приказы человеку, находящемуся в другой комнате или даже в другом помещении.

Бокий тогда только слышал об этих экспериментах, однако попасть на них не мог. Чеховский никак не шел на контакт с НКВД, и его прикрывал могучий авторитет Бехтерева^[13]. Однако после того, как Бехтерев умер, за Чеховским началась почти открытая слежка, которой он, похоже, не замечал. И вот однажды в лаборатории – в том самом подвале на Малой Лубянке, 16! – накрыли сборище каких-то странных людей в черных балахонах.

Поначалу предположили, что в подвале собирались гипнотизеры, которые занимались подготовкой покушения на Сталина. Однако никаких признаков энвольтования не было обнаружено, а все участники заговора в конце концов оказались членами московского тайного ордена розенкрейцеров «Эмеш редививус». Среди них были люди серьезные и уважаемые, например, профессор Александр Чижевский^[14], несколько его коллег, а также двое французских дипломатов. Однако встречались типажи с явно шизофреническими наклонностями – вроде шалого мистика Тегера^[15] с его болезненным антисемитизмом. Чеховский находился где-то посередине – балансируя между гениальностью и болезнью. Как он сам объяснял на допросе, ему хотелось совместить мистический опыт православных подвижников, например, Серафима Саровского, с научными данными. Целью было осчастливить человечество прежде, чем это сделают марксисты-коммунисты.

«Эмеш редививус» разогнали, отправив в лагерь Чеховского и Тегера. За Чеховского хлопотал лично Бокий, который во время его ареста находился в служебной инспекционной поездке и об операции узнал только вернувшись. Через пять лет, самое большее, радиоинженер вышел бы на свободу, однако пытался организовать побег заключенных и был за это расстрелян. А Тегер отсидел свое и сейчас находился в ссылке в Кирове. Чижевский больше ни в какие сомнительные предприятия не совался.

И вот новый заговор оккультистов… Но куда более серьезный. И снова его раскрыли, минуя 9-й отдел.

Бокий не понимал, как вообще оперативники могли выйти на эту группу заговорщиков. Однако слова о черных с проседью волосах подсказали ответ.

На след навел Карл Паукер. Почти наверняка!

В последнее время он служил начальником охраны Сталина, а также был его личным шутом (Сталин обожал слушать анекдоты в его исполнении!) и… парикмахером. Некогда Паукер поработал в оперном театре Будапешта гримером и парикмахером, так что имел богатый опыт. Недоверчивый вождь доверчиво подставлял горло под лезвие опасной бритвы, когда ее держал в руках именно Паукер.

Если волосы, приклеенные к голове воскового «Ивана Васильевича», в самом деле принадлежали Сталину, то попасть в подвал на Малой Лубянке они могли исключительно через Паукера. Бокий знал, что 19 апреля того арестовали, и можно было не сомневаться, что на допросах с ним не церемонились. Вот он и поведал о неких персонах, интересующихся обрезками волос вождя…

Бокия снова затрясло. Если его не поставили в известность о том, что идет слежка за группой оккультистов, замышляющих убийство Сталина, это могло означать только одно: недоверие к нему.

Еще бы ему доверяли! После ареста Барченко, эксперта Спецотдела по исключительным возможностям психологии, Бокий перестал спать спокойно. Барченко обвиняли в создании тайной оккультной организации «Единое трудовое братство», которая ставила задачу психологического воздействия на руководителей партии и правительства. Однако общество это было создано еще в 1923 году! Именно тогда Барченко сумел заинтересовать и самого Бокия метафизикой и даже уговорил его вступить в это самое «Братство», которое изучало древние оккультные науки. Однако Бокию надо было курировать весь Спецотдел, и на углубленные занятия теоретическим оккультизмом у него просто не оставалось времени. Он фактически отошел от «Братства», но продолжал часто прибегать к услугам Барченко. И сейчас ему стало жутко от догадки: а что, если Барченко был как-то связан с теми заговорщиками, которых минувшей ночью положили в подвале на Малой Лубянке?!

Бокий продолжил чтение:

«После того как процедура устранения была завершена, оперативники начали обыскивать помещение и проводить опись предметов, находившихся в подвале. В эту минуту в дверь ворвался еще один человек. Судя по всему, это был член организации, опоздавший на собрание заговорщиков. Оперативники попытались его задержать, однако оказались бессильны, потому что им показалось, будто в помещении вспыхнул пожар. Пока они пытались погасить огонь, неизвестный исчез. После этого было обнаружено, что пожара в действительности не было, а группа оперативных сотрудников и агентов находилась под воздействием гипнотического внушения огромной силы. Однако на лицах многих остались термические ожоги первой степени…»

Бокий обреченно покачал головой. На такое был способен только один человек, и этот человек принадлежал к числу секретных сотрудников Спецотдела!

Эту пугающую догадку подтвердили следующие строки Нойда:

«Я узнал сотрудника 7-го отделения Спецотдела Грозу, однако не успел ничего предпринять, поскольку был поражен «огнем», как и остальные. Прошло некоторое время, прежде чем я пришел в себя, смог выбраться из подвала и отправить на квартиру Грозы агентов с заданием арестовать его и его жену, а также забрать их новорожденных детей, о возможных способностях которых я вам докладывал некоторое время назад. Самому мне пришлось вернуться в подвал, и там удалось увидеть бумаги, обнаруженные в сейфе заговорщиков. В их числе оказался список участников этого сборища, составленный по кличкам (ни одной знакомой я не встретил); список древних латинских заклинаний, обращенных к мифическим покровителям дней недели: Юпитеру, Сатурну и проч., рекомендации по созданию латинских квадратов и руководство по энвольтованию, написанное, как я предполагаю, рукой Чеховского и оставшееся не обнаруженным после его ареста в 1928 году, и тому подобные бумаги, касающиеся оккультных наук и энвольтования, ознакомиться с которыми более подробно мне не удалось, поскольку они были изъяты руководителем группы устранения.

После этого мне удалось под благовидным предлогом уйти. Я поспешил на квартиру Грозы, однако по пути встретил агентов, посланных мною для его захвата и возвращавшихся назад. Мне сразу удалось установить, что они подверглись воздействию сильнейшего внушения и не отдают себе отчет в своих поступках. Когда я спросил, где арестованные, они ответили, что получили приказ убить Грозу и его жену. Приказ они исполнили. Объяснить, кто отправил их на квартиру Грозы и кто отдал приказ его с женой уничтожить, агенты не смогли. В доказательство совершенного убийства они передали мне дамскую сумочку с двумя паспортами и детскими метриками. Однако на вопрос о самих детях агенты ничего не могли ответить.

Я спросил, где именно были убиты Гроза и его жена, и, узнав, что это произошло на Сретенском бульваре, напротив кинотеатра «Хроника», поспешил туда. К сожалению, к тому времени, как я добежал до этого места, туда уже подъехал служебный автомобиль с четырьмя сотрудниками милиции. Мне пришлось наблюдать за происходящим из-за угла. Довольно долго проводились обычные оперативные мероприятия, но за все это время я не заметил и признака, что кем-то были найдены дети Грозы. Наконец приехавшая труповозка увезла убитых, милиционеры также покинули место. Я выждал, когда разойдутся немногочисленные зеваки, и обследовал все вокруг, но также не обнаружил детей Грозы. На данный момент у меня нет никаких предположений, где они могут находиться.

Жду ваших дальнейших распоряжений.

Агент Нойд».

По пути в Горький, 1937 год

Ольга не знала, сколько времени проспала, но вдруг сон словно ножом вспороло!

Вскинулась, не сразу поняв, что это был не нож, а пронзительный детский крик.

Над изголовьем соседки вспыхнула лампочка, и Ольга с изумлением увидела в купе мужскую фигуру, которая на миг застыла, а потом рванула дверь и попыталась выскочить, но не смогла, потому что соседка подхватилась и вцепилась мужчине в спину.

Тот завалился назад и грохнулся, сильно ударившись головой о столик, не сдержав громкого вопля.

Соседка включила и верхний свет. Ольга разглядела немолодого лысоватого мужчину в форме проводника, который полулежал в проходе между полками, прижимая к себе… узкую лакированную дамскую сумочку.

– Вор! – завопила соседка. – Моя сумка! Он хотел украсть мою сумку!

В коридоре послышался шум. Из других купе выглядывали всполошенные люди, раздраженные криками. Примчался проводник этого вагона и завопил возмущенно:

– Ах ты тварь! В чужом вагоне воровать? Двери общим служебным ключом открывать?! А потом бы на меня подумали?

Пассажиры в коридоре подняли такой шум, что появился начальник поезда. Когда он понял, что произошло, принялся крыть скорчившегося на полу вора таким матом, что Ольга зажала уши, а в коридоре поднялся хохот.

Соседка, придерживая на груди халат, тоже смеялась от души, и меленькие белесые кудряшки шестимесячной завивки на ее голове весело тряслись.

Наконец начальник поезда несколько угомонился и кое-как уговорил пассажиров разойтись по своим купе, уверяя, что вор будет наказан самым строгим образом. Хозяйке вернули сумку и попросили проверить, что украдено.

Все содержимое сумки оказалось цело.

Проводник вагона вздохнул с облегчением, однако лицо начальника осталось суровым.

– Как только прибудем в Горький, пройдем в железнодорожное отделение милиции – и вы, гражданка, напишете там заявление, – сказал он. – Негодяй должен быть наказан!

– Непременно, – сказала дама. – Но уж надеюсь, что вы его и без моего заявления с работы уволите?

– Можете не сомневаться! – торжественно пообещал начальник. – Считайте, уже уволили!

Вор, доселе лежавший на полу недвижимо, проворно переменил позу и вдруг оказался стоящим на коленях перед дамой, которая поспешно прижала к груди свою сумочку, словно испугалась, что тот вырвет ее своими с мольбой протянутыми руками.

– Умоляю, гражданка! – простонал он. – Христа ради! Не надо в милицию… не погубите… семья у меня, дети малые… верите ли, бес попутал… сам не знаю, почему ума лишился…

– Лишился! – сердито передразнила дама.

– Ты, Поликанов, советский проводник, а у тебя то Христос, то бес, – рявкнул начальник поезда.

– Как это он советский проводник? – возмутилась дама. – Бывший проводник! Вы же его уволили!

– Уволить увольте, только в милицию не надо! Семью не губите! Семеро детей! – завыл вор, и на лице дамы выразилось что-то среднее между брезгливостью и жалостью.

– Иди, иди отсюда, Поликанов! – сурово велел начальник. – Надо пассажиркам дать поспать, вон, светает уже!

– И в самом деле! – кивнула дама, отчаянно зевнув. – В Горьком разберемся!

Она заперла за ушедшими дверь и схватилась за голову.

– Это ж надо же! – простонала трагически голосом. – Я молилась, чтобы Сортировку спокойно проехать – там вечно мальчишки камнями в окна скорых бросают, никакая милиция их унять не может! – а тут ворюга в купе!

И она принялась укладываться, вздыхая и причитая.

Ольга покосилась на Женю. Та лежала спокойно, только чуть причмокивала губами.

«Есть хочет!» – догадалась Ольга.

– Мне девочку покормить надо, – пробормотала она. – Извините, конечно, я быстренько…

– Да кормите, кормите! – всплеснула руками соседка. – Кормите, пеленайте, если надо. Как подумаешь, от младенцев тоже может быть толк! Я спала как убитая, даже не слышала, как он сумочку из-под подушки вытащил! Он бы мог все забрать, все деньги, вещи… если бы не закричала ваша дочка… Кормите ее хорошенько! Кстати, меня Фаиной Ивановной зовут. А фамилия – Чиляева. Будем знакомы.

– Будем, – пробормотала Ольга, наклоняясь, чтобы достать из рюкзака бутылочку, и украдкой улыбаясь.

Москва, 1914 год

Алексей Васильевич привязался к Грозе как к родному и ни за что не пожелал бы с ним расстаться, несмотря на то что Маша так и не оценила доброты швейцара и не склонялась на его ухаживания.

Более того! У Маши появился кавалер – младший приказчик из пассажа Сан-Галли на Кузнецком мосту. Магазин был немецкий, младший приказчик, само собой, тоже немчик по имени Готлиб Киршнер: рыжий, веснушчатый, голубоглазый и робкий, что дитя малое. Маша диву давалась его робости: приказчики ведь все наглые да приставучие, как его только хозяева в магазине держат? Оказалось, Готлиба держали прежде всего потому, что его матушка владела частью акций пассажа, а дядюшка служил в германском посольстве в Петербурге. Фамилия этого господина была Штольц, он недавно овдовел (жена его, итальянка, урожденная графиня Челеста, умерла вторыми родами) и часто наезжал в Москву – проведать сестру и своего сына Вернера, который жил в старой русской столице, поскольку сырой климат Петербурга был ему вреден. К роману своего племянника с русской горничной Штольц отнесся понимающе: всякому нужно в молодости перебеситься, да и фрейлейн весьма премиленькая.

Однажды Готлиб решил сводить Машу в зоосад на Пресненских прудах. Он называл его просто «зоо» и рассказывал, что в Берлине тоже есть свой зоо, очень большой и знаменитый.

Маша пожелала непременно взять с собой племянника. Тогда и Готлиб пригласил своего кузена – Вальтера Штольца. Был он двумя годами постарше Грозы, смуглый, черноглазый (удался в мать, итальянскую графиню), всем хорош, вот только задавался непомерно. У Грозы кулаки чесались отдубасить этого немчика-перчика-колбасу за его презрительные взгляды! Однако Машу огорчать не хотелось.

В конце Арбата Готлиб купил всем мороженого у уличного разносчика, который толкал им навстречу обшарпанный ящик на колесиках и голосил:

– Сахарна морожина! Кондитерска морожина!

Готлиб выбрал себе фисташковое, Маша – сливочное, Вальтер – крем-брюле, а Гроза – малиновое. Мороженщик выколупал его ложкой из металлических круглых коробов, положил на кусочки картона и дал каждому в придачу выструганную из лучины крошечную лопаточку.

– Ешьте осторожней, – предупредила Маша. – Не то язык занозите! И пошли, пошли!

– А почему? – удивился Гроза. – Давайте здесь съедим, мороженое уже капает.

Маша глазами показала на разносчика, который почему-то замешкался: дальше не ехал и исподтишка поглядывал на компанию.

– Он ждет, чтобы мы поели! – сообщила она громким шепотом. – Поели и бросили картонки и щепки. А потом их подберет, ополоснет и снова в дело пустит.

– В дело пустит? – ахнул Готлиб. – Поднимет с мостовой? Но это же негигиенично!

Маша только ухмыльнулась. Все поспешно двинулись вперед, обливаясь быстро таявшим мороженым. Разносчик проводил их обиженным взглядом и наконец отправился своей дорогой. Когда все доели, то аккуратно сломали и выбросили картонки и ложечки в большую чугунную мусорную урну.

На всякий случай.

Пройдя еще немного по Садовому кольцу, увидели сидящего на раскладной трости седого человека в поношенной «тройке» и потертых штиблетах. Рядом на земле стояла жестянка от монпасье фабрики Жукова (все называли эти конфеты лампасейками). В ней лежало несколько гривенников и двугривенных.

– Гадаю по ладони, предсказываю будущее, – пробормотал седой, когда сцепившиеся под ручку веселые Маша и Готлиб и угрюмо молчавшие мальчики миновали его.

Вальтер так и замер!

– Хиромантия? – спросил он возбужденно. – Вы в самом деле знаете хиромантию?

Оказалось, Вальтер довольно бойко болтал по-русски, хотя смешно выговаривал слова.

Седой поднял голову, и стало видно, что не так уж он и стар, даром что волосы поседели.

– Я профессор хиромантии, – важно сообщил он. – Удивительно, что вам это слово знакомо! Каким же образом?

– Мой отец этим увлекается, – ответил Вальтер. – У него есть разные книги: по хиромантии, магии, ясновидению, гипнозу…