Заперли Дуню в ванной и улеглись спать. Светильник в ванной был выключен, но под окном кухни горел уличный фонарь, и через маленькое окошко между кухней и ванной свет всё же проникал. Дуня посмотрела на себя в зеркало и решила наконец-то отомстить по-крупному. Она выставила окошко, с трудом протиснула через него свои телеса, спрыгнула на кухонный стол и начала действовать. Методично собрала свои вещи, зная, что уже сюда не вернётся; с зимними набралось немало. Потом залезла в стенку и вытащила все деньги, которые у матери на тот момент были. Потом в кухонном ящике обнаружила пластилин, им в прошлом году щели в рамах замазывали, и растопила его. Зашла в их общую с матерью спальню и щедро смазала пластилином волосы, накрученные на бигуди.

– У неё всегда был крепкий сон, как у всех людей с чистой совестью. А где было её испачкать, она ею и не пользовалась никогда!

У брата сон был чуткий, поэтому остричь его, как собиралась сначала, не рискнула. Просто размазала остатки пластилина по его любимым джинсам. И спёрла его заначку:

– А он даже не мог матери пожаловаться, потому что деньги были у неё же украденные!

Заткнула раковину, открыла кран чуть-чуть, чтобы соседей заливало постепенно, и пошла к однокласснице Люське.

– Когда её мамаша с матом шла среди ночи на звонок, это было ещё ничего! А когда она меня увидела, тут уже крик стоял такой, что половина соседей повыскакивала! Столько добрых слов о моей мамаше я ещё не слышала. Бабы мою голову покрутили туда-сода и предложили сделать авангардную стрижку. Но я сказала: «Только наголо!» И постриглась.

Утром она навешала железок на уши и шею, нацепила Люськины шорты, которые были ей безнадёжно малы и почти ничего не прикрывали, майку-алкоголичку без бюстгальтера при своём тогда уже третьем номере и в таком виде отправилась за аттестатом: «Или отдавайте сейчас, или я буду торжественного вручения ждать». Отдали, только бы ушла.

С тем она убыла в областной центр, чтобы поступить в университет. Но это уже совсем другая история.

– Дуня, а мать в полицию не заявила? Имела право, это же деньги, – спросила Нина Васильевна.

– Попробовала, мне Люська рассказывала. Но охота была ментам семейные кляузы разбирать! Участковый спросил про сумму и сказал, что проверит на почте, сколько она получила алиментов на меня накануне. А деньги были почти такие же.

– А с отцом ты не повидалась?

– Нет. У него другая семья. Он не хотел. А потом он умер года через два.

– Где же Люська твоя теперь?

– Шесть лет назад от передоза загнулась. А мама её в прошлом году от цирроза, – она заплакала. – Курю, но с алкоголем не дружу. А наркотики никогда не пробовала! С кем же мой Мишенька останется, если я загнусь!

Дуня наконец ушла, всё ещё всхлипывая.

А через двадцать минут секретарша Анна Николаевна влетела: «Дуня Лопухина из окна выбросилась! Насмерть!»

Глава вторая: мужские разговоры и ещё одна смерть

– Дима, зайди ко мне. Ну, что там с самоубийством?

– А вот ни разу не самоубийство. И даже не несчастный случай. Толя сказал, что был толчок невиданной силы.

– Может, сама оттолкнулась?

– Вот и я это спросил. Говорит: да, оттолкнулась и полетела вперёд спиной.

– М-да. А я-то надеялся…

– А я-то как надеялся! Сразу пошёл отписки составлять. Вроде всё сходилось: неуравновешенная творческая личность занималась рутинной работой, табель на зарплату составляла. Зам главного бухгалтера гоняла её туда-сюда. Потом она сидела в бухгалтерии и с час, наверное, истерила со слезами на глазах. Потом вышла от них с рыданием: «На кого мой Мишенька останется, если я загнусь!» И через двадцать минут загнулась.

– Да тут всё очевидно! Кроме толчка…

– Вот так. Эти творческие личности затоптали всё нафиг, хотя на что там смотреть? На раскрытое окно?

– А как там вообще там эти творческие личности? Журналистки, телеведущие?

– Ну, телеведущих я даже не видел. Вернее, одна была, какой-то отчёт писала. Инга Киприди. Знаешь такую?

– Длинноволосая такая? «Литературную губернию» ведёт?

– Она вообще-то на больничном, колено у неё в гипсе, что ли. Еще там монтажёрка. Такая… сразу не понял, какого пола. И охранник на входе в телестудию. Все остальные группами разъехались по учебным заведениям… ну, к Дню учителя. Вот и всё по четвёртому этажу, где студия. Ты вообще представляешь себе Дом печати?

– Тысячу раз мимо проезжал. Здание глаголем с нашлёпкой посередине.

– Скорее, бумерангом. Построено по углу, где сворот с Московского проспекта на Советскую. Трёхэтажное, а по центру небольшая надстройка четвёртого этажа, где телестудия. На закруглённом тупом углу, над главным входом.

– Есть неглавные?

– Ещё сколько! По Московскому проспекту в торце – вход в бывшую столовую дома печати, ныне кафе «Лилия». Перпендикулярно этому крылу – одноэтажная пристройка до бывшего дома быта, ныне дом торговли «Парковый». В ней буфет и банкетный зал кафе. Из «Паркового» можно зайти в кафе, соответственно, и в дом печати тоже. Кстати, в народе кафе называют «Катамараном», потому что эта стекляшка объединяет два здания. А от конца другого крыла, что по Советской, параллельно Московскому ещё одна одноэтажная пристройка. Там самые шумные цеха типографии. Получается внутренний двор, въезд в который – между «Парковым» и типографской пристройкой. Заруливают туда поставщики товара в дом торговли, кафе и типографию, а также потребители типографской продукции. На проходной дежурит охранник, всех въезжающих и выезжающих записывают. Но не входящих и выходящих! А выйти во двор можно из служебных входов для погрузки кафе, «Паркового» и двух типографских, из главного внутреннего выхода, что напротив главного входа. Продолжить?

– А камеры?

– На доме торговли есть. И больше нигде. Мы записи изъяли, но кто будет всё это движение разглядывать?

– Понятно кто…

– Вот именно. Дал поручение.

– Ну, работайте. Да, а журналисточки-то хоть были красивые?

– А, не разобрать. Половина накрашена, будто под камерой уже, и их сейчас на экран выведут, а половина – чумички. Не то баба, не то мужик, в брюках, в балахонах, сисек не видать.

– Кстати, о сиськах. Что у тебя с Катей?

– Ничего у меня с Катей. Покончили мы с ней.

– Ладно, не горячись. Давайте встретимся… ну, хоть у нас. Алла поляну накроет, пацаны в компе посидят, а вы попробуйте наладить мосты.

– Никаких мостов!

– Дим, ну, гульнула баба… с кем не бывает? Что же сразу дом разорять, квартиру делить? Ты ведь, небось, тоже не без греха?

– Понял, откуда ноги растут. Неужели риелторша моя уже приходила? И Катерина к Алке кинулась. Ишь, даже про себя рассказала… я-то молчал!

– Дима, возьми паузу! У вас же сын!

– Была пауза. Месяц. Хватит! Я у Толи живу, надоел ему хуже горькой редьки.

– Ты всерьёз хочешь добро делить с ней? Да будь ты мужиком!

– А по-твоему я должен к полтиннику без жилья остаться? На барахло не претендую. Но квартиру будем делить. В неё ведь старенькая родительская вложена.

– Так и машину делить придётся…

– Это само собой. Я к ней послал человека с разумным предложением. Там ведь… я не договорил. Третий этаж издательства весь под арендаторами: адвокат, риелтор, мебель на заказ, благотворительный фонд, гадалка, секта какая-то, даже частный детектив. Вот – 11 арендаторов. Так я с риелтором попутно и свой вопрос порешал. У неё есть хороший вариант размена. С доплатой, естественно. Вот на доплату мой Росинант уйдёт. А потом можно разводиться. Заявление я уже подал.

– Дим, может, помиритесь ещё?

– Нет. Меня от неё тошнит! Сына настроила! Он звонит всегда только про деньги! Последний раз у школы встречались… поездка там у них на каникулах. Я говорю: у матери бери, с меня нынче за два месяца алименты вычли. А я, между прочим, за прошлый месяц ей в руки отдал! А он: ты должен! Я психанул: если я тебе только деньги должен, так это через кассу. Видеться тогда совсем необязательно.

– А он что?

– Заплакал…

– Ну как так можно? Представить себе не могу, чтобы я так сына…

– Вот и я не представлял.

Помолчали.

– Ладно, пойду я. Дел ещё…

– Дим, ты приходи вечером всё равно. Хоть пожрёшь. Катьку звать не будем.

– Там видно будет.

Вышел из кабинета начальства и сказал сам себе: «А то я не знаю, какая Алка настойчивая. Приди, как же. Кусок в горло не полезет!»

С утра опять Саня привязался: почему не пришёл, да почему телефон отключил? А вот, видишь, второй месяц в рваных ботинках хожу. Простыл, температура у меня. Вот и отключил. А почему не позвонил – потому что знал, что Катерина у вас, и вы вместе попрётесь больного навещать. Думаете, пока больной и бессильный, вы сможете взять меня тёпленьким! Саня хихикнул, мол, секс – хорошее согревающее средство. Какой секс, меня от её вида блевать тянет! Нет, не понимает! Знаешь что, мне к 11 на похороны. Да, надо посмотреть на коллектив в особой ситуации.

Выразил сочувствие мамаше покойной, нестарая такая женщина с усиленно скорбным видом. Та крепко держала за руку маленького лопоухого мальчика. У этого не скорбь на лице, а бесконечный испуг. Отходя, услышал разговор:

– Правду Дуня говорила, гадина её мамаша. Вся насквозь фальшивая. Ишь, тринадцать лет дочь не видела, а сейчас завопит: «Да как же я без тебя!»

Это главбух с заместительницей. Пристроился в процессии за ними следом. В случае чего информацией поделятся. Ещё подумал, что эти две женщины – типичные представительницы издательства. Одна – холёная, дорого и со вкусом одетая и причёсанная. Главбух Нина Васильевна. Подтянутая, хоть и в годах. Ближе к шестидесяти. Приветливая, открытая. Позавчера быстро ему в душу влезла, риелтора присоветовала. Заместительница Лариса Александровна – моложе лет на 10-15. Брюки, мешковатая куртка, кепочка «Грачи прилетели», какие сейчас пенсионеры донашивают. На ногах растоптанные кроссовки, на плечах рюкзачок. Измождённая, три крупные родинки на смуглом лице. Белеют отросшие корни волос. Обе высокие, пожалуй, выше его ростом.

– Да что же это делается, – воскликнула Лариса Александровна и схватила впереди идущую Дунину мать за руку. Та вскрикнула. – Нина Васильевна, да что же это!

Нина Васильевна хладнокровно выдернула из своего воротника декоративную булавку гигантского размера и воткнула её в руку Дуниной матери. Та завопила.

Образовался затор. Сидящая на корточках Лара дула на посиневшую ручку мальчика. Он плакал. Нина Васильевна поясняла окружающим:

– Сжала ручонку так, что косточки ему, наверное, все переломала. Говорила Дуня, что у неё мать садистка. Теперь вижу, так оно и есть!

Бабка растерялась, потом стала объяснять, что сжала руку от скорби.

– От скорби собственные губы кусают, а не детей пожирают!

Прибежал главный редактор «Молодёжки» Баринов и двинул процессию, расставив всех по своим местам. Только Лара с мальчиком ушли назад.

Минут через пять снова появились. Нина Васильевна спросила: «Что?», Лара ответила: «В туалет не пускала». «Правда, садистка», – подумал следователь. И спросил женщин, откуда мальчик их знает.

– Миша у меня в группе занимался, – ответила Лара. – Ну, я плаванье раньше вела…

– Раньше?

– До травмы.

Когда подошли к могиле, Лара схватила Нину Васильевну за рукав:

– Почему Елена?

Под большим застеклённым фотопортретом стояла надпись: «Елена Лопухина».

– Вообще-то она Елена Лопухова. Евдокия Лопухина – это псевдоним. Фамилию она умудрилась сменить. А имя почему-то не удосужилась.

– Я Мишу никогда с ней не ассоциировала. Он Лопухов – она Лопухина.

У ворот кладбища расстались. Издательские грузились в два заказных автобуса, Лопухова-старшая, крепко держа внука за руку, мотала головой, отказываясь от приглашения Баринова на поминки, Лариса Александровна что-то шептала на ухо Мише, он всхлипывал.

На работе навалилась обычная рутина. Надо было оформлять два дела в суд, запрашивать экспертизы, распределять поручения. А вечером Толя попросил до 12 не появляться. «Да ладно, я сегодня в кабинете заночую!» Сходил в аптеку, заодно затоварился в гастрономе. Умял полбатона колбасы, заглотил таблетку аспирина, надул матрац и улёгся. Проснулся весь мокрый, видно, температура всё же была. Глянул на часы и пошёл за водой.

В кабинете заливался сотовый.

– Дмитрий Сергеевич, вы далеко?

– В кабинете.

– Как я вас пропустил, – это был дежурный. – На вашем объекте, ну, в издательстве, ещё один труп.

– Парашютистка? Женщина?

– Не-е, мужик. Подробностей не знаю. Полиция уже там.

Глава третья, в которой все переезжают.

Лара тоже не хотела идти на поминки. Но Нина Васильевна сказала:

– Не по-людски это. Похоронили – помяните. Да и без обеда мы. Не бойся, в рядовую пьянку это не перейдёт. Баринов велел не в банкетном зале, а в буфете накрыть.

Баринов засёк их при входе и вышел встретить. Затащил вглубь и усадил на низкий подоконник. Подсунул тарелки и побежал дальше, кинув на ходу: «Закусывайте!» Лара откусила от бутерброда и огляделась.

Опытный Баринов продумал всё, исключив возможность для штатных выпивох задержаться и ужраться. Стулья из буфета были убраны самым решительным образом. При входе поминающим вручались столовые приборы, тарелка с закуской и стакан. Приткнуться можно было только к буфетной стойке или буфетным же столикам, предназначенным для стоячего перекуса. Между поминающими курсировали с бутылками завхоз Юрий Дмитриевич и секретарша Анна Николаевна, оба трезвенники, сурового нрава и с отличной памятью. Налить второй – пожалуйста! А далее – никак. Поэтому поминающие говорили: «Царствие небесное!», быстренько перекусывали, совали посуду в окошечко – и на выход.

Лара не заметила, как проглотила и оба бутерброда, и куриный рулетик. А Нина Васильевна уже скидывала ей на тарелку сосиску в тесте: «Ешь, ешь, наверное, уже забыла, когда последний раз ела!» Увы, это так! Лара стала вспоминать, что в день гибели Дуни обедали они чаем с бутербродами, которые по-быстрому соорудила Нина Васильевна. Это она обхаживала следователя Дмитрия Сергеевича, лысоватого, кривоногого, пузатенького, шмыгающего носом, небольшого росточком мужичка. А услышав, о чём шла речь, с трудом удержалась от смеха, несмотря на трагические обстоятельства: Нина Васильевна впаривала ему свою квартиру!

В конце рабочего дня Лара ещё раз попила чая, на этот раз с печенинкой. И полетела в бассейн. Дежурство на этот раз затянулось до четверти двенадцатого. Домой попала только в первом часу. Есть хотелось страшно, но ничего съестного ей не оставили, только горы грязной посуды на столе и в мойке. Пошарила в холодильнике, обнаружила одинокое треснувшее яйцо, прилипшее к ячейке. Разболтала его в стакане из-под сметаны с парой ложек сыворотки на дне. Хватило на несколько блинков. Запила чаем «Белые ночи» (заварка тоже кончилась). Вытащила из морозилки заиндевевший куриный хребет, залила водой и поставила на плиту. Пока перемыла всю посуду, бульон закипел. Убавила газ, взялась мыть пол. Потом закинула в кастрюлю вермишель и задремала над ней с открытыми глазами. Потом выключила газ и завела будильник. Всё, наконец-то можно отдохнуть!

Утром разогрела себе пару ложек куриного супа в эмалированной кружке. Уже обувалась, когда из зала выглянул заспанный Славик:

– Мам, денежку не подкинешь?

Открыла бумажник. Там сиротливо морщились две сотни, да перекатывалась ещё кой-какая мелочь. Отдала одну бумажку сыну. Подхватила пакет с мусором и полетела на работу.

Здесь её настиг звонок мамы. С истерикой в голосе требовала немедленного приезда. Ответила, что сегодня никак, работа до одиннадцати. Нет, поменяться никак. Накопились долги, отрабатываю за сменщика. Выслушала обычную порцию упрёков. Остановила её только, когда сказала:

– Завтра зарплата. Ну что толку сегодня приезжать, если утром последнюю сотню Славке отдала?

Мама сразу замолчала. Понятно, Лопахиным того же надо.

В обед чай с крекерами. Вечером чай с крекерами. В бассейне её отловил Петрович:

– Лара, за уборку не возьмёшься? Раздевалки, сауна и кабинеты.

Сил нет. Но кивнула.

Чтобы ночью меньше задерживаться, умудрялась оттирать по кабинету в пересменки. Сауну и раздевалки протёрла минут за сорок. Домой! А дома, естественно, то же самое. А вот драный пакет из-под крекеров. На дне какой-то мусор. Высыпала прямо в рот. Тьфу, живая соль! Запила водой из-под крана. Чёрт с ней, с посудой! Спать!

Утром проспала. Есть всё равно нечего, но не успела прибраться на кухне. С утра ещё успела закинуть документы в налоговую. Потом похороны. И вот он, обед. А вот Нина Васильевна суёт ей какой-то пирожок:

– Нина Васильевна, хватит уже!

– Ешь, Ларочка, тебе же вечером в деревню.

Ох, правда! Утром мама перезвонила: «Володя приехал, ждём обязательно!» Вика в трубку шумит: «Тётя Лара, пельмешек привези!»

Так что после поминок в гастроном. И вечером бегом на автобус до вокзала. Успела на электричку. Сорок минут – Липки. Десять минут пешком: «Здравствуйте!»

Встретили с повышенной агрессией. Растерялась: «Что ещё случилось?» Вика выскочила вперёд всех: «Мы переезжаем в город!»

Мысли заметались: в чём провинилась? Дров не привезла. В принципе договорилась с соседом, но не напоминала, потому что расплачиваться нечем. Пока раздумывала, мама пояснила, что Володя продал дом.

– Ну, понятно. Только зачем меня сюда звали? Могли бы и по телефону сказать.

– Ты ключ привезла? – отрывисто спросил Володя.

– Какой ключ?

– От гаража. Надо ведь припасы перевозить.

– Какой гараж? Мы его ещё год назад продали и проели!

– Куда же мы теперь картошку… банки, – заплакала мама.

– Какое ты имела право продавать без согласия других собственников, – загремел Володя.

– Володя, у этого дома нет других собственников, кроме тебя. Захотел – продал. И никто на тебя не орёт. А у гаража не было других собственников, кроме меня. И нечего на меня орать. Припасы перевезёте в подвал под домом. Сами когда, послезавтра? Ключи у вас есть. Нет, дома я не останусь, незачем. Таскать вещи не могу, рука после перелома не восстановилась. И мне ещё квартиру искать. Как какую квартиру? У меня сын взрослый, с девушкой живёт. Не могу же я с ними в одной комнате.

Закинула рюкзачок на плечи, выбежала из дома. Что-то кричала вслед Вика. Не остановилась. Пролетела мимо соседского автомобиля. Тот окликнул:

– Лара, ты в город? Садись, подвезу. Только придётся выйти в центре. Ну что, дом продали?

– Это Володин дом…

– Да-а. Хреново тебе, Ларка, придётся.

– Да уж.

Дальше ехали молча. И что тут скажешь?