Читать книгу «Ричард Длинные Руки – властелин трех замков» онлайн полностью📖 — Гая Юлия Орловского — MyBook.
image

Глава 2

Зайцев я кое-как разделал, но шкур снимать не стал, как и выдирать внутренности. Пес внимательно следил за моими руками, мне в его честных коричневых глазах почудилось сомнение в моем умении красиво и правильно разделывать дичь.

– А я не очень-то и хотел, – заявил я нахально. – Это, собственно, для забавы. Чтобы тебе в пасть бросать кусками, понял? Лови!

Отрезанная голова полетела в воздух по направлению к псу. Он подпрыгнул, схватил на лету, послышался дробный хруст костей, пес сглотнул и выжидающе посмотрел на меня.

– Ничего себе, – сказал я ошарашенно, – ну и косте–дробилка у тебя!.. Тебе любые питбули на один кутний зуб… Ладно, давай лопай это все, а я лучше по-людски…

Насытившись сыром и свежим хлебом, я страстно возмечтал о чашечке кофе, крепкого и горячего, ноздри ощутили его сводящий с ума аромат, губы задвигались, подхватывая капли… и тут неожиданная мысль ударила в голову, как острая стрела. Я сосредоточился, старательно вообразил чашечку с горячим сладким и крепким кофе. Небольшую такую чашку, я из такой пил в теперь давние времена.

На траву плеснуло коричневым, я замер, запах кофе ни с чем не спутаю, неужели удалось, я же сам не верил, я же только страстно желал… действительно страстно…

Да бог с нею, чашкой, я ее держал тысячи раз, но так, видимо, не смог вообразить как надо, а вот кофе, субстанцию намного более сложную, сумел…

Кровь ударила в голову с такой силой, что едва не разломила, как острый нож спелый арбуз. Я поспешно схватил жестяную кружку, взгляд сосредоточен, кофе должен появиться в ней, горячий кофе, крепкий кофе…

С третьей попытки чашка внезапно потяжелела. Запах стал мощнее, насыщеннее. Я поспешно поднес к губам, обжегся, но отхлебнул с жадностью, даже не пытаясь проверить, то ли получилось. Запах не лжет, я привык слышать его из года в год, обжигающая жидкость потекла по пищеводу, мгновенно всасываясь, голова моментально очистилась, я словно стал лучше видеть, слышать, мышцы обрели упругость, а сухожилия стали толще.

– Спасибо, Тертуллиан, – прошептал я. – Мелочь, а приятно… Еще как приятно!

Я выпил три чашки, экспериментируя с крепостью и сладостью. Сердце колотится отчаянно, то ли перепил кофе с непривычки, то ли в самом деле все чувства обострились. Все-таки никогда я не видел так далеко, а сейчас могу рассмотреть вон на том дальнем дереве ползущего жука-оленя, солнце тускло блестит на полированных крыльях… Нет, это наверняка кофе так ударил в голову. Вон даже руки дрожат. То ли от жадности, то ли от перевозбуждения.

Еще пару часов мучился, пытаясь создать конфету, авторучку, наручные часы, шоколадку и много всякой разной чепухи, что приходила в голову, однако то ли во всемирной магической памяти нет таких предметов, то ли у меня не получается вообразить достаточно четко, а кофе сам по себе не столько прост, сколько узнаваем: все-таки кофейное дерево слишком знаменито, чтобы его не занесли во все каталоги, как ботанические, так и медицинские. Возможно, сработало даже не мое четкое представление вкуса напитка, а как раз то, что кофе пережил тысячи и тысячи лет, сохранился если не как подбадривающий напиток, то как реликт древних эпох…

Ободренный, я вернулся к тому, что уже умею: зажигал огонь силой концентрации и желания. Всякий раз это истощало так, будто встаскивал рояль на второй этаж. Куда проще, понятно, с помощью огнива, конечно, так и буду, но могут оказаться случаи, когда огнива не окажется. Или руки будут связаны. Так что я зажигал, затаптывал, переводил дыхание и снова зажигал.

Первое, что выяснил, никаких фейерверков и каскадов жаркого пламени – всего лишь слабый огонек. Если не окажется, чем ему кормиться, сразу же угаснет. Второе – расстояние. Лучше всего удается зажигать вот так: сидя на корточках, огонек вот здесь на сухих стебельках травы. Если поднимаюсь – уже труднее, в смысле мне тяжелее. На шаг от меня – еще труднее.

Максимальное расстояние – два шага. Сколько ни пытался подпалить сухие травинки в трех шагах, чувствовал только тяжесть, ноги слабеют, но огонька нет.

Заночевал на этом же месте, доэкспериментировался до поздней ночи. Впрочем, до турнира две недели, если со спутниками, а вот так на Зайчике, пусть и с псом, да за неделю управлюсь. Если не раньше. Так что запас времени есть…

Ночью явилась Санегерийя. Я торопливо выставил ладони.

– Погоди, погоди!.. Ты можешь сказать, как мне просунуть руку вслед за пальчиком в комнату магии?..

Она рассмеялась, покачала головой.

– Милый, а тебе дверью не отдавит пальцы?

– Но у меня получилось…

– Я знаю. Так получилось, что ты хорошо знаешь то, что есть… есть там…

– Где?

Она замялась, ее очертания на миг размылись, оттуда прозвучал голос:

– Не знаю… Там непонятное, огромное… но и это огромное – только шерстинка на лапке мухи, что на лбу огромного быка… Но там нашлось то, что знакомо и тебе… остальное же… прости, даже я не могу понять и представить… Милый, ты расстроен?

Я не успел ответить, на моих коленях оказалось ее горячее нежное тело. Я поспешно сжал ее в объятиях. Сочное и зовущее тело отозвалось сладким теплом, зов плоти слишком силен, я не гожусь в подвижники, моя плоть несмиряема, последовали сладкие толчки, Санегерийя тихонько рассмеялась, поцеловала в щеку и растаяла.

Некоторое время я находился в двух мирах: с Санегерийей в объятиях, и в то же время понимал, что лежу на куче веток, чтобы не застудиться от холодной земли, на месте костра дотлевают багровые угли, уже подернутые пеплом, приподнял веки и зажмурился от острейшей синевы безоблачного неба, воздух свеж и чист, как поцелуй Тургенева…

Жуткая мысль тряхнула меня с головы до ног и заставила шире распахнуть глаза. А если все вечернее приснилось, как вот Санегерийя, вдруг да насчет кофе только мечта, – я ухватил жестянку и сделал мысленное усилие, как будто вот сейчас создаю этот горячий, черный как деготь напиток, аромат бьет в ноздри…

Жестянка потяжелела, могучий запах ударил в нос и моментально прочистил мозг. Я вдохнул еще и, задержав ароматы в себе, сделал первый глоток. И ликование обрушилось с такой силой, что едва не пустился в пляс.

Оглянулся, похолодел. На том месте, где вчера лег Черный пес, а отныне мой черненький такой Бобик, разлеглась огромная псина неимоверно странной расцветки: серая, как овчарка, только с короткой шерстью. На спине и боках странные полосы, что как будто выходят за пределы тела и тянутся еще на пару шагов. Я протер глаза, пес лежит на двух толстых жердях, накрыв их мощной грудью и брюхом, это они проступили на его коже, тоже ставшей неотличимой от земли. Это я сбоку вижу его отчетливо, да и то больше по тени, но для пролетающего над нами ястреба я сижу у костра один-одинешенек, никого и близко, если не считать коня в двух десятках шагов…

– Ни фига себе, – проговорил я. – Это ж каким тебя педигреем кормили… Не поспешил ли я тебя назвать Бобиком? Все хамелеоны подохнут от зависти! Ну и мимикрист ты, братец, я чуть заикой не стал…

Пес открыл глаз, зевнул, пасть распахнулась все такая же огненная, алмазами блеснули длинные клыки и острые как бритвы зубы. Он рывком поднялся на ноги, я замер, а он мигом оказался передо мной. Я искательно улыбнулся, он уперся лапами мне в грудь, я позорно завалился на спину, сверху нависла эта жуткая рожа, длинный горячий язык моментально облизал мне лицо.

– И я тебя люблю, – заверил я. – Давай почешу… вот так…

Он блаженно щурился, я чесал за ушами, поскреб спину, в голове – тысячи мыслей, наконец поманил его на зеленую траву, уложил и велел строго:

– Лежать!.. А теперь – хамелеонь! То есть хамелеонствуй… в смысле мимикрируй!.. Ну, сделай себя зеленым!.. Не понял? Сделай так, чтоб тебя не заметили!

Он долго не соображал, все пытался поиграть, стараясь понять правила новой игры, наконец вроде бы понял, затих и почти моментально весь стал не просто зеленым, но по всему телу пролегли стебельки, листочки, проступили сухие былинки, а на лапе расцвел игривый цветочек.

Я сказал торопливо:

– Молодец!.. Хорошо, молодец!.. Умница!.. Давай почешу… а теперь пойдем проверим еще…

Я уложил его у костра, где земля потемнела от копоти, пес послушно стал наполовину серым, а та часть, что на черном, также почернела, как будто обуглилась.

– Умница, – выдохнул я. – Молодец. Хорошо!.. Я люблю тебя, лапочка. И такой умненький, сразу схватываешь!..

Я осекся на полуслове. Шагах в двадцати от костра, наполовину скрытая кустами, брюхом кверху лежит огромная, похожая на гигантского крокодила ящерица. Толстая, с шипастой спиной, но белым нежным пузом, еще более нежным горлом, сейчас разорванным так, что голова почти отделилась от тела. От кончика хвоста и до носа не меньше, чем метров семь. Не ящерица, а гигантский крокодил, хотя по виду – ящерица. Кровь впиталась в землю, сейчас там лихорадочно копошились крупные жуки, то ли скатывая в комочки, то ли стараясь набросать земли сверху.

Холод пронзил меня с головы до ног. Я оглянулся на Зайчика, тот забрел в заросли и что-то ищет там, наверное, птичьи гнезда. Пес смотрит на меня с ожиданием.

– Молодец, – пролепетал я. – Молодец… хорошая собачка… Да, очень хорошая… Бог мой, я даже не думал, что хорошая настолько! Так ты еще и сторожить умеешь?.. Да что я, дурак, говорю… Собака сторожит всегда, без всякого приказа… Пес, ты же мне жизнь спас! Эта ящерица меня бы проглотила, как муху.

Я снова почесал, погладил, он блаженно щурил глаза. Все мы любим, когда нас чешут и гладят. Сколько ему, мелькнула мысль: месяцы или пара столетий? А то и тысячи лет? У собак нет ощущения времени, не знают, сколько хозяин отсутствовал: полчаса или неделю – и бросаются навстречу с такой неистовой радостью, словно не видели сто лет. Так что пес, возможно, бегает по лесам еще с очень давних времен…

Некоторое время я бросал палку, а когда он приносил, бросал как можно дальше, потом приучал сидеть, лежать, замирать, сторожить и все такое прочее, что вроде бы должны делать все городские собаки, за исключением бродячих. Пес всему обучался быстро, поразительно быстро. Настолько, что я заподозрил, что все это когда-то знал, даже знал и умел намного больше, но сейчас за чертову уйму времени одичал, растерял навыки, а из меня хреновый дрессировщик, тем более – реабилитатор.

– Завтракаем, – сказал я наконец, – и – в путь! Ты еще не передумал сопровождать меня? Ладно-ладно, это я так шутю, понимаешь? Ты только теперь не меняй цвет, беги таким же черненьким, так привычнее.

Часа два неслись по зеленой долине, очень мирной и цветущей, заприметили добротное село, дома из толстых бревен, все утопает в садах, пастух перегоняет на другое пастбище огромное стадо толстых ленивых коров, а от озера идут, важно гогоча, крупные белые гуси. С поля, со стороны садов, двигаются вереницами женщины, донесся веселый смех. Многие едут на подводах, сидят на краях, свесив босые ноги.

Из домов за околицу выбегают подростки, молодые девушки, совсем редко – немолодые женщины. У всех в руках хворостины, им навстречу двигается, поднимая пыль, ленивое стадо, мычащее, помахивающее хвостами, овода и слепни пользуются последним моментом. Со смехом и веселыми криками разбирают скотину, отделяют, гонят домой. Иных коров, как я заметил, никто не встретил, эти дорогу знают и двигаются прямо домой, там толчок лобастой головой в калитку, а дальше знакомый хлев, тихий и защищенный.

На телегах везут бревна, пойманную рыбу, забитую дичь, какую-то рыжую землю, рыхлую и неприятную… ну да, это же руда для кузницы, все стягиваются в село перед приходом ночи, когда нужно запереть все двери, обезопасить заклятиями от нечисти, а для защиты от волков спустить с цепи здоровенных злющих псов.

По дороге встретили несметное стадо овец, за ними неторопливо брел разомлевший от зноя пастух с длинным кнутовищем на плече, что свисало со спины и чертило на пыльной дороге причудливый след.

– Смерд, – сказал я строго, – ответствуй господину, что лежит в том направлении? Мне не хотелось бы и вторую ночь провести под открытым небом!

Он поклонился, опасливо посмотрел на моего коня, зело велик и страшен.

– Ваша милость, впереди река, за ней два села, оба беднее, чем наше!.. А брод не напротив, а ниже…

– Что насчет города? Чтоб в наличие постоялый двор, гостиница?

– Есть, но туда вам, ваша милость, сегодня не добраться.

– Дорога плоха?

– Дорога терпима, но далековато… – Он еще раз посмотрел на Зайчика, измерил взглядом ширину его груди, сказал, колеблясь: – Хотя, если гнать до самого вечера, к заходу солнца успеете.

– А потом уже не пустят?

Он вздохнул, развел руками.

– На ночь ворота всегда заперты. Говорят, в степи снова появились Ночные Слуги.

Я насторожился.

– А это кто еще?

– Призраки, – объяснил он, – днем только тени, а ночью обретают плоть. У кого есть амулеты, те защищены, а люди с талисманами могут даже обратить их в слизь, но остальных Ночные Слуги просто лишают разума. Потому ворота ночью на запоре.

– Разумная мера, – согласился я. – Значит, надо спешить…

Пастух ахнул, побелел. Я быстро повернулся в седле. Перед нами возник, как будто появился из незримого вихря, пес с ягненком в пасти. Пастух не успел открыть рот для истошного вопля, как пес положил перед ним ягненка и благовоспитанно отступил. Ягненок попробовал встать, жалобно бекнул и упал пастуху на ступни.

Инстинктивно он подхватил ягненка на руки, в глазах ужас, побелел, с трудом оторвал взгляд от пса и перевел на меня.

– Ваша милость… – пролепетал он. – Если бы он не отыскал этого потерявшегося ягненка… я бы подумал…

– А вот не думай, – перебил я. – Нормальный охотничий… тьфу, пастуший пес. Вроде таксы.

– Да-да, конечно, – согласился он поспешно. – Только с виду он, как это… не к ночи будь помянут…

– Вот и не поминай, – снова перебил я. – Так, говоришь, впереди река, а брод ниже по течению?.. Но это нам сильно в сторону, а выше нет?

– Есть и выше, но до того брода дальше.

– Хорошо, спасибо.

А когда отъехали, я распорядился вслух:

– Едем до реки по прямой, потом поднимемся по реке. Тот брод нас устроит больше.

Зайчик не спорил, да и пес не возразил – прекрасная у меня команда. Пока ехали, размышлял над тем, как это пес так легко учуял отставших овец и потерявшегося ягненка? Наверное, за его долгую жизнь находились смельчаки, что приручали его заново. Возможно, один из таких орлов был пастух, почему у пса навыки общения со стадом. А овцы какие-то вообще не религиозные и даже не суеверные: ничуть не испугались, не крестились, не плевали через левое плечо.