– Да, благотворительный суп, – пробормотал я.

– Хм… да, к сожалению, суп и хлеб – основные блюда, которые раздаются бесплатно, чтобы пополнить домашний рацион недоедающих детей в этих густонаселенных кварталах.

– Суповые школы, – сказал я презрительно.

Он грустно улыбнулся:

– Да, да, я уже слышал это раньше. Суповые школы. Ладно, давайте на время забудем о супе, хорошо?

Я кивнул.

– Вот и замечательно. Так на чем мы остановились? – спросил директор, улыбаясь. – Ах да, значит, ваш отец – один из тех, кому не повезло с работой?

Я кивнул. Он печально покачал головой. Потом сочувственно поцокал языком: «Цк, цк, цк». Я начал чувствовать себя неловко.

Директор глубоко вздохнул:

– Так вот почему вы собираетесь уйти из школы? И закончить на этом свою учебу? Вы хотите пойти работать и зарабатывать деньги, чтобы помогать вашей семье?

– Да.

– Это очень похвально, но не лучше ли все-таки будет сначала закончить школу?

Я пожал плечами.

– Так да или нет?

Я снова пожал плечами.

– Послушайте. Я хочу помочь вам. И я помогу вам, если вы станете вести себя по-другому. Держитесь подальше от ваших опасных приятелей и продолжайте ходить в школу. Только благодаря учебе…

Я его перебил:

– Я не могу ходить в школу. Я должен работать. Мой отец безработный. – Я выпалил это с вызовом, на одном дыхании.

– Сколько времени ваш отец без работы?

– Сколько? Месяца три.

– Хм. – О’Брайен поскреб подбородок. – Вот что, у меня есть одна идея, и, по-моему, это как раз ваш случай. Вы достаточно умны и в целом имеете хорошие задатки… – Он опять заколебался. Подумав немного, прибавил: – Думаю, что при правильном руководстве вы все еще можете стать добропорядочным и достойным гражданином. Я обращусь в агентство социальной помощи и попрошу его заняться вами и помочь вашей семье, чтобы вы могли продолжать ходить в школу. Только не связывайтесь с дурной компанией. – На его лице появилась доверительная улыбка. Он думал, что решил проблему. В его голосе звучала радость. – Итак? Разве это не хорошее предложение? Они помогут вам, чтобы вы помогли самому себе. Вы сможете продолжить учебу и, если будете правильно себя вести, добьетесь успеха. Ведь вы хотите добиться успеха в жизни, не правда ли? А чтобы приобщиться к благам этого мира, вам нужно приобрести специальность. Я вижу, у вас есть способности к математике. Почему бы вам не продолжить образование и не стать бухгалтером или даже менеджером? Все, что вам нужно, это не плестись по жизни без всякой цели. Специальное знание – как острый нож. Оно поможет вам прорваться через все препятствия, которые жизнь воздвигнет на пути к вашей цели. К вашему успеху. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я понимал, о чем он говорит, но притворился дурачком:

– Да, у меня будет большой ножик.

В первый раз О’Брайен вышел из себя.

– Черт бы побрал вашу тупость, – взорвался он. – Я думал, вы поняли, о чем я говорил.

Я пожал плечами. Я начинал испытывать раздражение.

– Итак? – Его голос зазвенел.

– Что? – Я сделал вид, что не понимаю.

Он уставился на меня. Я опустил глаза. Ирландец понял, что я знаю, о чем он говорит.

Разумеется, я знал, о чем он говорил. Директор хотел, чтобы я продолжал учиться в школе, расстался с Максом и упустил миллион баксов, которые мы собирались заработать грабежом, и все остальное. Он хочет, чтобы я получал помощь от социального агентства? Ха! Тогда все будут смотреть на нас свысока. Благотворительность, фи! Что хорошего в образовании? Я уже знаю все, что мне нужно. Я умею писать. Я знаю арифметику. Я могу читать. Я умный. Я работаю своей башкой. Поэтому-то меня и прозвали Лапшой. Потому что я умный. Да, у меня будет очень острый нож. Нож моих специальных знаний. О’Брайен стоял передо мной с суровым выражением лица.

– Я обращусь в агентство социальной помощи, чтобы оно помогло вам, и вы продолжите учебу. – Он сказал это утвердительным тоном.

Я встал. Я чувствовал себя героем, как Натан Хэйл.

– Я не хочу вашей благотворительности и не нуждаюсь в ней. Я ухожу из школы.

Он был чертовски хороший парень. Мне стало его жаль. Он заботился обо мне, обо всех ребятах.

– Ну ладно, хорошо, это все, сынок. – Директор похлопал меня по спине.

Я направился к двери. Потом повернулся и сказал:

– Так я смогу забрать свои бумаги?

Директор не ответил. Он просто смотрел на меня и безнадежно вздыхал.

Я настаивал:

– Они мне нужны, мистер О’Брайен.

Он печально кивнул:

– Вы их получите.

Мои друзья ждали меня внизу.

– Чего от тебя хотел этот старый идиот? – спросил Макси.

– Ничего особенного. В основном он говорил с самим собой. Хотел, чтобы я остался в школе.

Косой достал из кармана гармонику. Мы пошли вниз по улице, распевая песенку «Прощай, девочка из Кони-Айленда».

У Макси был приятный сильный баритон. Патси пел посредственным басом. Доминик все время срывался на фальцет, потому что у него ломался голос, а я считал, что у меня неплохой тенор. В любом случае, мы очень гордились своим уличным квинтетом.

Мы шли по улице и пританцовывали под музыку. Внезапно мы остановились, вытаращив глаза: перед нами стоял величайший человек в мире. В наших глазах он значил больше, чем для других детей Джордж Вашингтон. Этот человек смотрел прямо на нас.

– Привет, малышня, – сказал он.

Мы замерли в благоговении. Макси всегда был у нас самым смелым. Он ответил:

– Привет, Монах.

Да, это был Монах, самый крутой парень в Ист-Сайде, а по нашим представлениям – и во всем мире.

– Мне нужна от вас одна услуга, детки.

– Все, что скажешь, Монах, – ответил Макс.

– Ладно, пошли за мной. – Он махнул нам рукой.

Мы последовали бы за своим героем прямо в ад, стоило ему сказать хоть слово. Он привел нас в бар на Ладлоу-стрит, где за пенистым пивом сидела дюжина здоровенных парней.

Монах засмеялся и сказал им:

– Как вам нравится моя новая банда?

Они посмотрели на нас с улыбкой.

– Крутые парни, ничего не скажешь, Монах. Не хотите пивка, пацаны? – сказал один из них.

Это был первый раз, когда мы пили пиво. На вкус оно оказалось ужасно, но мы осушили все до дна, чувствуя легкое головокружение и большую гордость.

Монах Истмен объяснил нам, что он хочет. Мы получили по две бейсбольные биты и договорились встретиться с ним и его бандой в парке на Джексон-стрит. У шайки ирландцев было обыкновение наведываться в этот парк и беспокоить старых евреев, которые устраивали там собрания. Но теперь ирландцев ждал сюрприз, для чего Монах собрал самых главных людей со всего Ист-Сайда. Это была команда звезд бейсбола, и она состояла из самых крупных игроков обеих лиг. Кроме Монаха, здесь находились малыш Дроппер, Пулли, Эби Кочан, Большой Луи, Безумный Иззи – все крутые ребята.

Если бы Монах и его люди на глазах у всех потащились с битами в парк, их наверняка накрыла бы полиция и засекли ирландцы. Поэтому он и обратился к нам.

Монах и его ребята просочились в парк по одному, сделав вид, что друг с другом не знакомы. Они расселись по лавочкам вместе со своими старшими собратьями по вере, вынули из карманов еврейские газеты и зарылись в них с головой, так чтобы никто не мог их узнать. Мы стояли неподалеку и держали биты наготове. Ждать пришлось недолго. Мы увидели, как со стороны прибрежной части парка появились ирландцы – около пятнадцати дюжих парней с дубинками в руках.

Ближе всех к приближавшейся толпе оказался Эби Кочан. Эби славился своей огромной головой, которая, однако, вовсе не была мягкой, как капуста, а, наоборот, твердой, как скала. Самый большой парень из ирландской банды подошел к Эби и прорычал:

– Ну-ка, чеши отсюда, сопляк. Проваливай из парка, пока цел, чертов ублюдок.

Эби медленно поднялся с лавочки, будто собираясь отступить. Потом, наклонив голову, он кинулся вперед, как бык. Мы не ждали никаких сигналов от Монаха. Мы сами помчались к нему с битами. Монах и его люди повскакали с лавочек. Каждый выхватил у нас по бите, и началась бойня. Мы наблюдали за ней со стороны, приготовив на всякий случай камни. Если бы где-нибудь показалась голова ирландца, мы впятером вполне могли бы вывести его из строя. Нам было очень весело.

Именно здесь мы в первый раз увидели Трубу, Джейка Проныру и Гу-Гу. Макси раньше всех заметил что-то странное. Трое ребят примерно нашего возраста то появлялись, то исчезали в самой гуще схватки. Макс сказал мне:

– Посмотри на этих двух еврейских мальчишек и на того ирландца. Они работают вместе. Они здесь что-то проворачивают, это точно.

В тот момент троица пареньков была в самой середине одной из дерущихся куч; потом они выскочили оттуда и нырнули в другую группу.

Я сказал:

– Ребята не дерутся; тогда что они там делают?

Макси пожал плечами.

Наконец приехал фургон с сиреной, и копы в высоких твердых шлемах начали размахивать дубинками. Все, кто мог, разбежались.

Макси и я подобрали по бите. Макс крикнул остальным, чтобы следовали за нами, и мы бросились догонять двух еврейских мальчиков и ирландца. Мы загнали их в угол у Ист-Ривер. Ирландский пацан едва переводил дух, но при этом улыбался.

– Может, не станем драться? Будем друзьями? – произнес он с сильным ирландским акцентом, потом протянул руку и представился: – Меня зовут Труба, а это двое моих парней – Джейки Проныра и Гу-Гу.

Джейк, тоже улыбаясь, протянул руку и сказал с заметным еврейским акцентом:

– Рад с вами познакомиться, ребята.

Макси занес для удара биту и сказал:

– Идите вы в задницу со своей дружбой. Лапша, проверь у них карманы.

Я передал свою биту Патси. Он держал ее наготове, пока Доминик и я шарили у них по карманам. Содержимое этих карманов нас удивило. Обыскав всех троих, мы нашли три бумажника и четверо часов с золотыми цепочками. Мы вынули из бумажника деньги, всего около двадцати шести долларов. Макси отдал по два доллара Трубе, Джейку и Гу-Гу. Потом, подумав немного, он дал каждому еще по баксу.

Джейк Проныра был высокий паренек. Труба, наоборот, низенького роста. Гу-Гу – толстяк с огромными выпученными глазами. Парни выглядели настолько разными, что я нашел такую комбинацию забавной. Потом, узнав их поближе, я обнаружил, что внутри все они были одинаковыми. Ребята являлись эмигрантами, – эмигрантами из разных стран, но с одним и тем же ехидным юмором и природной склонностью к воровству.

Но тогда мы стояли кружком вокруг Трубы и слушали, как он разглагольствует о своих подвигах. Это была наша ошибка. Уайти, коп, появился неожиданно. Он огрел Джейка по спине дубинкой.

– Вы – та самая мелюзга, о которых говорил один из арестованных. Ну-ка, давайте сюда бумажники и часы.

Он обыскал наши карманы и забрал все наши приобретения.

– А теперь проваливайте, пока я вас не арестовал, – сказал коп и мрачно потопал прочь.

– Вот чертов Уайти, – с досадой произнес Макси. – Жулик каких поискать. Готов поспорить, что он не собирается все это возвращать. Он оставит все себе.

– А ты как думал? – произнес я саркастически. – Ты разве не знаешь, что все вокруг жулики? Что каждый нарушает закон?

– Что верно, то верно, – сказал Макси.

– Ясно, Лапша прав, – согласился Патси. – Все кругом воры.

Мы уже вышли из парка.

– Надеюсь, еще увидимся, парни, – улыбнулся нам Труба.

Он, Джейк и Гу-Гу направились в сторону Брум-стрит.

– Заходите к нам, ребята! – крикнул я им. – Нас можно найти в кондитерской Джелли на Деланси-стрит.

– Хорошо, мы к вам заглянем! – крикнул в ответ Джейк Проныра.

Мы пошли вниз по улице. Неприятный эпизод с Уайти был уже забыт.

Стоял полдень пятницы. Солнце, люди, улицы – все в середине пятницы выглядело другим. Мы были счастливы и беззаботны. Перед нами – целая вечность: два свободных дня, два чудесных дня без школы. Я был голоден, а сегодня вечером меня ждал самый сытный за неделю ужин – единственный, когда можно наесться по-настоящему. Не черствый хлеб, натертый чесноком и запитый жидким чаем. Мама сегодня что-нибудь испечет. Вечером будет горячий свежий хлеб и вкусная рыба с хреном. Во рту у меня уже стояла слюна. Я облизывал губы, предвкушая удовольствие. Господи, как я был голоден! Но, похоже, не я один.

Косой перестал играть на гармонике и сказал:

– Как насчет того, чтобы сходить в булочную Йони Шиммеля и что-нибудь купить?

Патси спросил:

– У кого есть деньги? У тебя есть деньги?

– У меня есть цент, который не забрал Уайти, – ответил Косой.

– У кого-нибудь еще есть деньги? – Макс взял у Хайма его монетку.

Доминик вытащил два цента из своего потайного кармашка. У остальных ничего не было.

– Мы купим одну булочку за два цента и пакетик орешков за цент.

Купив хлеб и горячий нут, мы встали на углу улицы, где каждому досталось по куску булки и по нескольку орешков. Вкус у них был чудесный, но от этого мы стали только голоднее. Мы пошли по Садовой улице, где разносчики товаров уже собирали свои лотки, чтобы пораньше прийти домой к Дню отдохновения. Они смотрели на нас с опаской. Они нас уже знали. После нескольких сложных маневров Макс и Патси изловчились стянуть для каждого по апельсину. Когда мы убегали, разносчики кричали нам вслед ругательства:

– Бандиты, чтоб вам пусто было!

Поделив апельсины, мы направились на Деланси-стрит, где находился мой дом.

– Смотри-ка, это Пегги, Пегги Бумеке, – взволнованно прошептал Косой.

У нашего подъезда, лениво прислонившись к двери, стояла светловолосая Пегги – дочь дворника и нимфоманка.

– Привет, ребята! Дай мне кусочек твоего апельсина, Лапша! – крикнула она мне.

– Я дам тебе кусочек своего апельсина, если ты дашь мне кусочек своей…

Патси не закончил фразу; он стоял, улыбаясь и с надеждой глядя на нее.

– Ну ты и нахал. – Она хихикнула, довольная этим предложением. Тем не менее Пегги его отшила. – Позже, птенчик, не сейчас. И не за апельсин – принеси мне пирожное, русскую шарлотку, если хочешь, чтобы я дала тебе кое-что взамен.

Проходя мимо Пегги, я ее ущипнул.

– Ох, Лапша, перестань, не здесь, лучше пойдем под лестницу, – прошептала она.

Я был очень молод. Я сказал:

– Нет, сейчас я голоден.

Макси бросил мне вдогонку:

– Встретимся после ужина у Джелли, Лапша.

– Я приду! – крикнул я в ответ.

Я бегом промчался по пяти пролетам скрипучей лестницы и влетел в нашу темную и тесную квартирку. В ней стоял чудесный запах пекущегося хлеба.

– Ужин готов, мама? – завопил я, швырнув в угол учебники.

– Это ты, мой мальчик, мое золотце?

– Да, ма, я спрашиваю – ужин готов?

– Что ты спрашиваешь?

– Я спрашиваю, ма, – ужин готов?

– Да, да, он готов, но подожди, пока твой отец и братья вернутся из синагоги, и я зажгу праздничные свечи.

– Я голоден, ма. Почему я должен ждать твоих свечей и папы?

– Потому что, если бы ты был как твой папа и братья, ты бы не попадал все время в неприятные истории, и не ходил бы всегда таким голодным, и, может быть, хоть иногда думал бы о синагоге. – Мама испустила глубокий вздох.

– Я думаю о еде и о том, чтобы делать деньги, большие деньги, мама, – миллион долларов.

– Миллион долларов? Это очень глупо, сынок, поверь мне. Миллион долларов – это для миллионеров; а для бедных людей есть синагога. А теперь не мешай, пожалуйста, – мне надо закончить со стиркой, чтобы мы могли принять ванну перед Днем отдохновения. И не забудь напомнить – я должна вымыть тебе голову с керосином.

– Ма, а папа занял денег, чтобы заплатить за квартиру?

Я услышал, как мама снова глубоко вздохнула:

– Нет, сынок.

Я взял «Робин Гуда», которого одолжил мне Макси, и стал перечитывать его заново. Я был ненасытным читателем. Я мог читать все, что попадалось мне под руку.

Я слышал, как мама энергично трет одежду, замоченную в ванной. Дневной свет начал постепенно меркнуть. Скоро читать стало трудно. Я чиркнул спичкой и взобрался на кресло. Я попытался включить газ, но в лампе его не было. Я крикнул:

– Ма, у нас нет газа!

Она тяжело вздохнула:

– Я весь использовала, чтобы выпечь хлеб и нагреть воду для стирки.

– Брось в счетчик четвертак, ма, я хочу читать.

– Не могу, сынок.

– Почему, ма?

– Сегодня вечером у нас будут свечи.

– Но я не могу читать при свечах.

– Прости, сынок, но больше тратить нельзя. Я заправлю лампу завтра вечером. Может быть, так мы сможем дотянуть до следующей недели.

Я хлопнул дверью и отправился в туалет, который находился в коридоре: им пользовались все шесть семей, живших на нашем этаже. Мне потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к стоявшей в нем вони. В потайной нише за унитазом я держал коробочку с окурками, которые вылавливал в сточных канавах. Я выкурил три окурка, чтобы подавить аппетит. Я заметил, что на стене, где обычно висел на гвозде рулон оберточной бумаги, ничего нет.

– Кончилась бумага для дерьма, – пробормотал я.

Про себя я заметил, что надо достать немного бумаги на Атторни-стрит, где торговцы фруктами выбрасывали ее, когда разворачивали свои апельсины, или, как запасной вариант, стянуть телефонную книгу из кондитерской Джелли.

Я услышал приближавшиеся шаги. Я с надеждой ждал. Дверь туалета открылась. Да, это оказалась Фанни, она жила дальше по коридору. Фанни была моя ровесница.

– О, это ты! – воскликнула она, глядя на меня с приятным удивлением. – Почему ты не запираешь дверь, как принято? – Фанни кокетливо улыбалась.

Я отвесил насмешливый поклон:

– Заходите, заходите, как сказал паук мухе.

Она, улыбаясь, стояла в двери.

– Похоже, птенчик, ты не прочь потрогать меня своими невинными ручками?

Фанни хихикнула. Положив руки на свои широкие бедра, она стала покачиваться взад-вперед. Короткое тугое платье плотно обтягивало ее полную круглую грудь и всю маленькую пухлую фигурку. Это меня сильно возбудило. Я запустил руку за вырез ее платья. Я нащупал теплые гладкие молодые груди. Я слегка сжал ее соски. Она продолжала покачиваться с закрытыми глазами, прерывисто дыша.

– Ну как, это нравится твоим сиськам, Фанни? – прошептал я.

Фанни открыла глаза. Она улыбнулась:

– Сиськи – это то, что дают малышам, чтобы они сосали молоко, а не то, чем играют мальчики.

– Входи, – прошептал я в возбуждении, – я запру дверь, и мы с тобой поиграем. – Я потянул ее за руку.

Она подалась назад:

– Сначала сходи к Джелли и купи мне русскую шарлотку.

– Кто тебя этому научил? Пегги? – проворчал я.

Фанни хихикнула.

– Ну что, купишь мне пирожное? А если принесешь два, я позволю тебе поиграть у меня между ногами.

– Да, да, – задыхался я, – я куплю тебе целую коробку шарлоток.

Она засмеялась, услышав мой прерывавшийся голос. Я обхватил ее за мягкие большие ягодицы и притянул к себе. Мне почти удалось закрыть дверь. В это время с другого конца коридора донесся глубокий рев, похожий на мычание коровы, зовущей своего теленка.

– Фанни, Фанни, скорее, я тебя жду.

Фанни прошептала:

– Это мама. Мы собираемся идти на ужин к моей тете Рифке. Дай мне пройти. Я позволю тебе поиграть со мной в другое время.

Мне не хотелось ее отпускать. Я был слишком возбужден.