Я стал звонить Натахе каждый день, мы долго болтали по телефону о всякой хуйне. Иногда встречались, катались на тролле по Садовому, круг за кругом, шлялись по Арбату и Тверику. Натаха перстала быть своим пацаном в нашей компании, потому что стала моей чувихой. Я сам пришел и рассказал об этом пацанам. Даже не пикнул, когда они меня на снегу ногами месили – по-честному Натаха того стоила. Получая пизды от друзей, я, кажется, впервые испытал чувство гордости и причастности к великому круговороту жизни. Первый раз меня били за что-то действительно прекрасное, настоящее и ненапрасное.

Натаха устроилась официанткой в забегаловке возле метро. Я тоже подкалымливал на Курском вокзале, разгружал ночами неведомую хуйню, за неведомость которой приплачивали. Витька, дай я ему по яйцам в тот день, когда он начал клеить Натаху, вполне мог стать Абеляром, но его идеи, как оказалось, вдохновили девку. Натаха мечтала вслух о турциях и египтах, но я был не против, так как мне в ее мечтах отводилось далеко не последнее место. Когда она говорила о странах – совсем-совсем других странах, настолько других, что и представить себе невозможно – ее глаза загорались, будто бы она уже там, видит искрящиеся моря, пальмы, пляжи и всю прочую хуйню. Каждый месяц мы стали откладывать по половине нашего невеликого заработка, чтобы хоть на недельку съебаться к этим ее землям обетованным. Стремление Наташи было таким заразительным, что я боялся дать волю собственным фантазиям – что, если мы очутимся там вдвоем. Смогу ли я соответствовать ее представлению о заслуженном и выстраданном, но все же конечном, рае? Удастся ли мне самому выдержать это счастье? Пьянящее и одновременно пугающее предвкушение познания чего-то большего, чем все то, на что я мог надеяться. Разочароваться в себе или во всем, кроме себя, – не одно ли это и то же?

За год мы наскребли бабла на недельку жизни вблизи моря. Натаха затыкалась, давая капельку отдохнуть от ее восторгов, лишь чтобы присосаться ко мне очередным поцелуем. Ебите меня ментавром, если когда-нибудь я был более счастливым мудаком! Пока тролль тащил нас до Шаболовки, где мы собирались купить путевки, я заметил, что какой-то хуй, сидящий с краю, постоянно на нас с Натахой пялится, но стоит взглянуть на него прямо – глаза отводит. Я, счастливый и благодушный, как папаша Дюма, пропивающий гонорар за «Двадцать лет спустя», наклонился к любопытствующему и сказал: «Чувак, да, мы трахаемся. И это супер. Тебе, судя по твоему рабочему ротику и пидорской стрижечке, жоподавалка, должно быть это не в кайф, но, блядь, извини. И если еще раз, голубососик, чмоту свою в нашу сторону вскинешь – не обижайся, уебу на месте». Чувак на меня вытаращился так, что чуть зенки не потерял. Дернулся, чихнул, кашлянул и выскочил из тролля на первой же остановке. После я жалел, что дал ему так просто уйти. Сейчас же я думаю, что он и сам подхватил заразу так же, как я. Слишком уж он напрягся на оскорбления «жоподавалка» и «голубососик» – словно, впервые такое в свой адрес услышал.

Одно апчхи, две недели, и вуаля. Практически, пост мортем. Не знаю, страдал ли я раньше депрессией. Скорее всего, нет, так как не знал, что это такое. Что ни меняется – к лучшему. Так, кажется, шутили первые оседлые поселенцы Восточно-европейской равнины. В отчаянии я думал о самоубийстве, горько усмехаясь каламбуру: «Что НЕ меняется – то к лучшему». Я изменился – я чувствую это каждой клеточкой тела, вижу это в зеркале, хоть никто ничего не замечает, разве что Наташа. Я никогда не думал, что в жизни бывает всякое, потому что практически никогда не думал вообще ни о чем. Теперь же изменилось все. Наташа говорит, что ей нравится то, каким я стал в процессе развития наших с ней отношений. Бедная дурочка! Я обращался к врачам – они признали свое полное бессилие. Гомосексуализм, переданный воздушно-капельным путем, говорят они, не лечится. И добавляют: «По-хорошему, нам бы следовало вас изолировать, но Международная Ассоциация по защите прав Сексуальных Меньшинств сильна, как никогда. Они докажут, что с рождения вы были голубее, чем вертолет волшебника». Так-то вот!

Лично я думаю, что это новое биологическое оружие – опылил им континент-другой, и через пятьдесят лет или раньше, если ему помочь, враг вымрет. Ах, говорит Наташа, я обожаю тебя, когда ты такой. Да я, черт меня побери, сам уже обожаю себя, когда я такой! Но Наташа! Завтра мы улетаем в проклятый отпуск. Боже мой, как мне быть и что делать? Какая горькая ирония, в результате я не могу заставить (заставить? О, нет, я даже ПРЕДСТАВИТЬ себе этого не могу) хотеть того, что было моим главным желанием и смыслом жизни. Что я ей скажу? «Знаешь, Наташа, я гей, прости, я тебя очень люблю, больше жизни, больше себя самого и всего, что только есть, но…» – я не знаю, что дальше. И это правда. Что будет за вскрытием этой правды? Стыдливое признание в том, что мне приглянулся смуглый юноша на ресепшне нашего отеля?

Комментарий №7

Артист театра юного зрителя Павел Евгеньевич Дофилюк, из публикации в социальной сети «Однокашники»:

«Своевременное и правильное сексуальное воспитание мальчиков крайне важно не только для мальчиков, но также для девочек, родителей мальчиков и родителей девочек. Когда мальчик начинает испытывать сексуальное влечение, необходимо подробно и внятно объяснить ему, что с ним происходит и почему это происходит. Жизненно важно донести до подростка, что он проходит вполне естественный процесс взросления, что это нормально и ни в коем случае не постыдно. Разъяснительные беседы должны быть ежедневными и максимально продолжительными, чтобы у мальчика, осознавшего свою сексуальность и почувствовавшего «зов» естества, не оставалось времени и сил на рискованные и зачастую дурно оканчивающиеся попытки получить реальный сексуальный опыт».

Эпизод №7. Подвал

Когда я был совсем еще мелким, мы с пацанами просто тащились от подвалов. То есть наоборот, это нас в подвалы тащило мега-ядреной силой – больше, чем куда-нибудь еще. У каждой уважающей себя компании имелся собственный облюбованный подвал, с которого они сбили замок дворника и повесили свой. Ну, понятное дело, подвал захватывали, чтобы устроить в нем все по-своему – обклеить стены плакатами с обнаженкой, безбоязненно пить водку, курить, плевать на пол и все такое – типа ты на СВОЕЙ территории. Ведь за пределами подвала ничего своего у нас просто не было. По слухам, некоторые особенно крутые парни устраивали в подвалах дискотеки со светомузыкой и зеркальными шарами, спортзалы с самодельными тренажерами и даже кое-что покруче. Что такое «кое-что покруче»? Понятия не имею. Если ты не был в команде, то путь в подвал тебе был заказан. Лишь до ушей долетало, что в прошлую пятницу в пещере у тех-то и тех-то «было кое-что покруче дискотеки».

Разумеется, я в команде не был – со своими-то проклятьями музыкальной школы и мамочки, целиком отдающейся ужасу, если в телеке «Спокойной ночи, малыши», а меня нет дома. Точнее, я был в команде таких же домашних мальчиков-зайчиков, чье имя легион. Как один из них, могу сказать – бойтесь таких мальчиков. Резервуары их терпения и благости кажутся безграничными, но это не так. Время последней капли неизменно наступает, и тогда… Да что о грустном. Сами, небось, знаете. Соседи говорят «такой вежливый был, здоровался всегда, в подъезде пропускал вперед себя», а в квартире горы трупов, на балконе тушенка из человечины, в гараже жертвенный сатанинский алтарь, а на даче мама – огурцы с помидорами поливает. И звонит каждый день, как по телеку «Спокойной ночи» начинается. Стоп! Не будем о грустном. Своя команда у меня все-таки была. Воха – школьный отличник, больной на всю голову, гениальный кларнетист, склонный к пиромании и всяческому уродованию своей и без того блевотной внешности прической и одежным тряпьем. Даня – обычно осторожный, как сапер на прицеле у снайпера, извращенец, но способный одинаково быстро загрузить невиновного человека и сыграть «Полет шмеля» на домре. Юрик – классический хоббит, пухлый и обожающий кексы, а также играющий во все, попадающие в короткопалые лапы, игрушки, включая аккордеон, до победного уничтожения кольца всевластия. А я… да что я? С такой компанией и так все ясно. Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу «сильвупля». Не имея шанса подмазаться ни к одной команде, владеющей подвалом, мы решили обзавестись своим – если уж не для «чего-нибудь покруче», то чтобы было где отсиживаться во время уроков физкультуры, которые нами прогуливались с неизменными усердием и регулярностью.

Идея, конечно, принадлежала извращенцу Дане. Это он приметил разрушенную пятиэтажку, но с уцелевшим подвалом и поблескивающим массивной дужкой амбарным замком на его двери. Силенок, чтобы сбить замок, не было ни у кого из нас, зато металлическая дужка живо напомнила Юрику пресловутое кольцо. Безо всяких сожалений Даня выдрал басовую струну из жалобно скрипнувшей домры и вручил ее Юрику. Ковырнув концом струны в личинке замка до щелчка, хоббит вытащил дужку из петель, и дверь распахнулась. Первым в сырую мглу, которая должна была стать нашим персональным клубом, ринулся Воха, освещая свой путь зажигалкой, коих при нем всегда было в достатке.

– У всех парней в подвалах электричество есть, – заметил Юрик, не спеша идти за Вохой.

– Потому что сверху их подвалов дома с электричеством стоят, – предположил я. – А тут руины. В подвалах Карфагена, наверное, тоже с электроснабжением плохо.

– Да ну! В темноте прикольнее! – с придыханием и сглатыванием слюны отозвался Даня, заставив меня задуматься над острой проблематикой вопроса «какого черта я здесь вообще делаю».

– Вау! – послышался приглушенный голос Вохи. – Парни, идите сюда! Тут такое!

– Дебил, – вздохнул Юрик, и крикнул вглубь подвала: – Как мы в темноте спустимся-то?!

– Ща! – через пару секунд сияющий лоснящимися волосами и сочными прыщами Воха возник на пороге, сжимая в побелевших пальцах горящую зажигалку. Недолго думая, Даня поднес домру к язычку пламени. Лакированное дерево загорелось быстро и охотно, отчего Даня и Воха одновременно выдали по омерзительно-сладострастному стону.

– Ну-ка, дай сюда, – Юрик вырвал импровизированный факел из рук продолжавшего закатывать глаза Дани и двинулся вниз по лестнице. Даня пошел следом за домрой, Воха – за огнем, а я за ними всеми.

– Правда, круто? – спросил Воха, когда свет факела выхватил из темноты стол с лежащей на нем неподвижной гигантской фигурой. Ему никто не ответил, даже Даня. Мы разглядывали лицо, которое, казалось, гримасничало в отблесках пламени, дрожащих вместе с рукой Юрика.

– Это к-к-к… – заговорил Даня – заикаясь, чего раньше за ним не наблюдалось.

– Спрашиваешь, кто это? – подсказал я.

– Не, – отмахнулся Даня. – Это к-к-круто!

– Да, кто это? – хоббиту фигура явно ничего не напоминала.

– Женщина, голая. Наверное, мертвая, – ничего, кроме того, что и так было очевидным, я не сказал. Темноволосая, с белоснежной кожей и красивыми чертами лица. Пропорции тела казались нормальными, но сами размеры явно превосходили норму.

– Мертвая ца-царевна! – выдохнул Даня.

– Сожжем ее, раз все равно мертвая? – с надеждой спросил Воха.

– Нет! – неожиданно пронзительно взвизгнул Даня.

– Да она сутки гореть будет, даже если ее в жерло вулкана сбросить, – поежился Юрик. – Я рядом с ней себя коротышкой чувствую. Гномом каким-то.

– И вообще, может она и не мертвая вовсе, а спит, – подытожил я. В затхлом воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающей домры.

– У тебя борода загорелась! – внезапный восторженный крик Вохи вывел нас из ступора. Но на свой счет информацию не принял никто, потому что бороды ни у кого из нас не было и быть не могло.

– А-а-а!!! – завопил Юрик, раньше, чем мы успели переспросить Воху, что он имеет в виду. Выронив обуглившийся инструмент, хоббит бросился к выходу, но промахнулся и со всего размаху налетел на бетонную стену. Взяв Юрика под руки, мы с Даней потащили его выходу – дорогу нам освещали тлеющие и чадящие волоски невесть откуда взявшейся у хоббита бороды.

Оказавшись снаружи и посмотрев друг на друга, прежде чем заорать самим, мы ощупали собственные лица. А уж потом заорали во все глотки. Сомнений не осталось – мои руки вместо щек наткнулись на жесткую кучерявую поросль, а глаза – на такую же растительность на лицах Вохи, Юрика и Дани.

– Мой отец до пятнадцати лет не брился, – задумчиво сказал Даня, прекратив орать.

– Юрику теперь вот тоже долго бриться не придется, – кивнул Воха. – У него борода до макушки сгорела.

– Да о чем вы?! – не выдержал я. – Нам по тринадцать лет, а у нас за минуту бороды, как у Льва Толстого отросли. Что вообще происходит?!

– Стареем? – опаленный хоббит подал слабый голос. Я с ужасом вспомнил сказку о потерянном времени, в которой злые волшебники превратили малолетних оболтусов в стариков, а сами омолодились. Но, вглядевшись в лицо Юрика и тщательно осмотрев собственные руки, успокоился – никаких старческих признаков не было.

– Нет, – сказал я. – Время внутри подвала, судя по всему, идет с той же скоростью, как и снаружи.

– А кроме бород вы ничего не заметили? – хитро спросил Воха.

– Ты про это? – Даня опустил глаза к своему паху. – Такое и раньше случалось.

– Я, кажется, тоже возбудился, – пробормотал Юрик.

– Ну и что? – злясь на свой колом вставший член, огрызнулся я. – У висельников, говорят, так встает, что пуговицы от ширинки как автоматные очереди летят.

– Бороды, стояк, – Воха сделал многозначительную паузу. – Парни, мы стали настоящими мужиками!

– Пошли отсюда, мужики. Завтра в школу, – сказал я. Никто не возражал. Юрик повесил замок обратно, хоть и не стал его защелкивать, и мы молча пошли домой к Дане. Его родители возвращались поздно, поэтому у нас был шанс сбрить бороды в комфортных условиях и без лишних вопросов.

Следующим утром мы выглядели как обычно, разве что у меня, Вохи и Дани щеки, подбородок и шея горели десятком порезов первого экстренного бритья, а лицо Юрика блестело мазью против ожогов. Конечно, никто из одноклассников не обратил на это ни малейшего внимания, как не обращали его на нас в целом. О подвальных приключениях мы не говорили. Только Даня радостно сообщил, что отец наказал его за «потерянную» домру.

В детстве ход времени воспринимается по-другому. Одна неделя школьных забот и переживаний все равно, что месяц или целый год взрослой жизни. Поэтому через неделю я почти забыл о подвале и найденном в нем теле. Вспомнить меня об этом заставил Даня, однажды явившийся на репетицию ансамбля со свежими, еще кровоточащими порезами на щеках, и странным блеском в глазах.

– Ты снова ходил туда? – еле дождавшись конца репетиции, коршуном налетел я на Даню. – Зачем?

– Я подумал, что если натаскать в подвал побольше свечей и плакатов, принести магнитофон с батарейками, пару каких-нибудь матрасов и стулья, так будет очень уютно, – благостно улыбаясь, ответил Даня. – Хотел сделать сюрприз для тебя и парней.

– Уютно?! – я не поверил своим ушам. – Там же труп валяется!

– Ну, другого подвала нам все равно не найти, – Даня посерьезнел. – Да и не труп там вовсе. Тело не гниет. Наоборот – оно дышит, еле-еле, но дышит – я проверял. Только…

– Что только? – в моей голове уют и посиделки в компании с тремя аутсайдерами и гигантской женщиной, впавшей в кому, никак не совмещались.

– Только мне кажется, что это не совсем женщина, – перейдя на шепот, сказал Даня.

– Как это?

– Понимаешь, у нее грудь не отстегивается, – Даня сглотнул слюну. – И члена нет.

– Ты что, рылся в ее промежности?!

– Да. Я сначала думал, что члена просто из-за волос не видно… а там его вообще нет.

– И что же тогда там? – ситуация стала слишком абсурдной. Даня всегда был с приветом, но сейчас мне показалось, что крышу ему снесло окончательно.

– Ничего! Полное отсутствие присутствия! Дырка! – истерично воскликнул Даня.

– Может быть, просто рана, – предположил я, чтобы немного успокоить друга. – Там рубцы есть, шрамы?

– Да, что-то похожее, – согласился Даня. – Но грудь все равно не снимается. Она как живая – продолжение тела, как руки и ноги. И там нет ни швов, ни рубцов, ни шрамов.

– Опухоль, – предположил я.

– А ее лицо? – продолжил Даня. – Она не мертвая, лежит в подвале не меньше недели, а на щетину и намека нет. Щеки гладкие, как будто их вообще никогда не брили.

– Ну, моя мама рассказывала, что она начала бриться только в восемнадцать, – неуверенно сказал я. На самом деле, если Даня ничего не путал, то крыть мне было нечем. Женщина (или то, что мы сначала приняли за женщину) было явно старше двадцати лет. В этом возрасте пара дней без бритвы – и щетина становится заметной на щеках даже светловолосых женщин. Подумав, что беру на себя слишком много, я решил ввести в курс дела остальных соучастников.

– Я слышал, что в Таиланде есть такие странные женщины, которые совсем не похожи на женщин, – сказал умненький Юрик. – Может быть, в подвале лежит тайка? Правда, тайки, вроде бы мельче обычных женщин.

– Тайка-переросток без члена и растительности на лице, но с опухшей грудью, спит летаргическим сном в подвале снесенной московской хрущевки? – Воха цокнул языком. – Звучит крайне правдоподобно.

– Не забывай, что еще рядом с ней у всех вырастают бороды и случается эрекция, – добавил Даня.

– Да, так гораздо лучше, – усмехнулся Воха. – Хорошо, что хоть рогов и хвоста у нее нет. Правда, на счет хвоста это еще проверить надо.

– Парни, что делать будем? – сомнений в том, что нужно что-то предпринять у меня не было. – Вдруг это инопланетянин?

– И что? Тогда любой бред можно свалить на проявление неизведанных глубин космоса? – Воха хищно оскалился. – Предлагаю сжечь – и сказочке конец.

– Кларнет свой сожги, – проворчал баянист Юрик, зная, как Воха злится из-за огнеупорности своего инструмента. – Лично я предлагаю еще раз сходить в подвал. Что-то мне подсказывает, что там могут оказаться самоцветы и золото.

– Слышь, хоббит, ты ж не гном, чтобы за блестяшками по подземельям бегать, – огрызнулся Воха, помня, как бесится Юрик, когда его в лицо называют хоббитом.

– А можно я ее домой возьму? Она мне нравится, – подал голос Даня. Всем понадобилось не меньше минуты, чтобы понять, что он говорит о теле неизвестного существа.

– Стоп! – крикнул я. – Если вы сейчас же не перестанете играть в лебедя, рака и щуку, я пойду к родителям и все им расскажу. Уж они-то придумают, что с этим делать.

– А ты, осел-козел-мартышка-косолапый-мишка, квартет с нами забацать хотел? – Воха нервно чиркнул зажигалкой. – Конечно, ты же у нас барабанщик – иди, настучи. А мы пока книжку «Судьба барабанщика» почитаем.

– Может быть, лучше еще раз спустимся туда, посмотрим, нет ли каких-нибудь зацепок? – робко предложил Даня. Чтобы не раздувать конфликт, все согласились.

На этот раз мы вооружились фонариками, так что нашим стремительно отросшим бородам поджег не грозил. Юрик сразу растворился в боковых ответвлениях, закутках и нишах, шурша и вынюхивая золото. Воха лизнул свисавшую с труб стекловату утеплителя огоньком зажигалки. Даня приблизился к телу существа, положил обе ладони на его грудь и застонал. Грудь, надо сказать, действительно казалась продолжением тела. На счет отсутствия пениса и мошонки сказать сложнее – так их видно не было, но зарываться в густые волосы, скрывающие лобок, я побрезговал. В своей жизни я видел не так уж много голых женщин, но твердо знал, что иметь пенис для них так же естественно, как мужчинам иметь два уха и два глаза. Красоту пристежных грудей я не понимал, но ребята постарше и взрослые мужики говорили, что просто тащатся от них. Впрочем, волна возбуждения накрыла меня и в этот раз, породив твердокаменную эрекцию. Пока Воха, Даня и Юрик развлекали собственных демонов, я решил заняться тем, зачем мы сюда пришли – поискать зацепки. Шаря лучом фонарика по полу, я постоянно натыкался на использованные презервативы, конфетные фантики, пустые бутылки, отжатые вазелиновые тюбики, окурки, пакетики из-под растворимого кофе и прочий мусор, какого полным полно в любой подворотне. Разочарованный, я бросил поиски и, крикнув ребятам «пока», отправился домой.