Цитаты из книг автора «Лена Элтанг»

В шесть лет она вдруг стала хуже видеть и полюбила трогать вещи — все, что было в доме, покорилось ей и жило теперь ожиданием ее пальцев: столешница в наплывах воска, мраморные шарики дверных ручек, сухие чешуйки мертвых мотыльков. Слух тем временем чудесно обострился, ей чудилось, что она слышит все — как сквозняки полощут плеть соседских кружев в саду, как закат подсыпает золотой золы на подоконник, как желуди за домом разбегаются прочь от старого дуба.

«Пусть никто не выходит в сандалиях, подбитых гвоздями». Эту жестяную табличку я повесила на ворота, хотя постояльцев она приводит в недоумение. Табличку о собаках я сняла еще на той неделе, от нее как раз остались два гвоздика. Если мистер Элдербери пройдет мимо наших ворот, он поймет, что я посылаю ему сообщение: в этом мире мы должны ходить тихо, почти крадучись, потому что мы не такие, как надо. Он — профессор античной истории, уволенный со скандалом, король-пастух, не умеющий улыбаться, чокнутый лондонец, собирающий мусор на берегу Ирландского моря. И я — хозяйка разоренной гостиницы, поджигательница лавки древностей, чудом не убившая ее хозяина, одинокая банши, сидящая в старой лодке, которая никуда не плывет, воображая, что ее корабль несется по морю в грозу без руля, полный перепившихся фракийцев.

Луэллин съехал от нас, оплатил номер через банк, и больше от него ни слуху ни духу. Я знаю, что травник у него, и значит — я должна быть спокойна, как спокоен человек, беседующий с надежным другом за плотно закрытой дверью. Он взял его без спросу, но я не держу на него зла — так Джек Догерти взял шапку чешуйчатого мерроу, чтобы выпустить пленные души со дна моря. Освободив меня от травника, Лу выпустил мою пленную душу, теперь я не говорю и не пишу — просто смотрю по сторонам.

С учителем она навсегда осталась бы угрюмой девчонкой из школы миссис Мол, дурочкой в кожаном пальто, с набитым ватой лифчиком, с вечно розовым кончиком носа. Учитель был частью ее детства, свидетелем того, что она хотела забыть.

Римский чердак сменялся парижской гарсоньеркой, потом появился домик на калабрийском берегу — Саша листала буклеты, оставленные на конторке рекламными агентами, выбирая город, где она смешается с толпой, сотрет прилипшую к рукам чешую, невидимую, но издающую особенный запах, будто руки Нели, рыбной торговки в порту, вечно протиравшей ладони лимонами.

Она могла бы сказать мне, что ждет ребенка, но она промолчала, взяла конверт с деньгами, и крышка колодца со стуком захлопнулась. Глядя на важно шествующую сестру в окно гостиной, я подумала, что она поедет в Кумараком, но нет, куда там, она собралась к тому, кто мог оказаться отцом, а потом шесть лет получала оплеухи, пинки и зуботычины. Из этого колодца выбраться было труднее, чем из индийской пещеры ее бедной матери.

а теперь я думаю о посторонней женщине, как medvědь о медовых сотах, я готов лежать лицом в ее коленях, хотя она знать меня не хочет и ведет себя как очумевшая банши, играющая в футбол змеиным яйцом

почему я живу, как будто в бычьем пузыре, за слюдяной оконницей, почему меня никто не видит, хотя я столько лет хожу по этим улицам и пью эту известковую воду? Почему меня не приглашают петь в хоре, играть в крикет или хотя бы на конкурс поедания лавербреда? Почему все верят нянькам, а я сижу на конской привязи?

между невинным поступком и нечаянным такая же разница, как между вином и чаем

простите меня, милая, и прощайте, мы с вами круглые сироты, говорящие с тенями умерших﹗ а я — еще и круглый дурак, я должен был догадаться еще на первой странице: все это вымысел, химера, потому что с первой страницы по последнюю вы с дреслером разговаривали! вы щебетали как птичка, и некоторые ваши слова — и действия — должен признаться, были на вас не похожи