Цитаты из книги «Ключ из желтого металла»

в Москве время хлещет из меня как кровь из рваной раны

Но это оказалось вовсе не так просто, как я себе представлял. Хотя, по идее, тоже мне проблема – понять, чего хочешь. Желание – до сих пор я был в этом совершенно уверен – весьма агрессивное ощущение. Игнорировать его трудней, чем сформулировать, по крайней мере, так мне казалось всего два часа и полдюжины сигарет назад, когда я включил компьютер, легкомысленно решив: сейчас все быстренько запишу и лягу спать. Ага, как же.

Оказывается, если человека лишить необходимости восемнадцать часов в сутки бороться за выживание, он тут же начинает думать, зараза такая. По большей части, о смысле жизни, а такие размышления добром не заканчиваются. Не успеешь опомниться, а уже стоишь на краю мира, голенький, беззащитный и до отвращения невежественный, не понимая, что делать со всей этой сомнительной роскошью.

Быть живым человеком и не быть при этом сумасшедшим – нереально, невыносимо страшно и больно.

Во многой мудрости, как известно, много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь.

В детстве чудеса были для меня самым обыденным делом. То есть я даже не знал, что это и есть «чудеса» – выбирать сны по своему вкусу, а в некоторые находить лазейки наяву и всегда возвращаться обратно, даже не успев толком испугаться; получать желаемое, не озвучивая просьбу, а неуловимым волевым усилием заменяя текущую картину мира новой, в рамках которой вожделенное событие не может не случиться; препираться с невидимыми для всех остальных существами, обитающими в темноте, когда им казалось, будто я нарушаю границы их территории; говорить разбитой коленке: «А ну, не боли!» – и бежать дальше, а вечером с недоумением разглядывать уже зарубцевавшийся след – откуда это? когда успел? Я думал, со всеми так время от времени случается

и я почувствовал, как на мой затылок ласково ложится ледяная рука паники

Я встал, распахнул окно пошире, по пояс высунулся наружу, в прохладную, душистую весеннюю ночь. Вдохнул, улыбнулся, выдохнул, улыбнулся еще шире, снова вдохнул. И понял: вот чего-то в таком роде я и хочу. Чтобы так было всегда. Чтобы любое мое действие было простым, радостным, естественным и в то же время совершенно необходимым – как дыхание. И не только мое. Всякое действие. Жизнь. Вообще. Любая. Везде. А все остальное несущественно.

– Я не знаю, что такое «всегда», – мягко сказал человек в кепке. – И вы забудьте. Сейчас – так. А завтра наступит какое-нибудь другое «сейчас». Возможно, оно будет похоже на сегодняшний день, возможно, на позавчерашний. Но, скорее всего, вообще ни на что не будет похоже. Это все, что я могу вам сказать по данному вопросу.

– А ничего. Сам подумай, что я могла увидеть четырнадцать лет спустя? Для него-то время не останавливалось. Он и прежде был старше меня лет на десять, но такой красавец – сердце обмирало. А теперь передо мной предстал стареющий выпивоха. Рожа красная, щеки обвисли, живот вырос, взгляд погас. Мое глупое девичье сердце не могло простить ему этих перемен. По всему выходит, придурь это у меня была, а не любовь всей жизни. Любила бы, приняла бы его и таким. Живой – и хорошо, остальное поправимо, теперь-то я знаю, как бывает, когда любишь… А тут все закончилось – для меня в тот миг, когда я его увидела, а для него, надо думать, ничего и не начиналось толком. Хотел бы, нашел бы выход. Выкрал бы меня из дома, увез куда-нибудь – да хоть в Америку, где никто нас не знал. Мало ли что грех, люди, когда любят, еще и не такое творят… В общем, я поблагодарила Господа, что уберег меня столь причудливым способом, и уехала в Краков. А тут у меня началась совсем новая жизнь.