– Получается, хорошо, что у меня такое шило в заднице? – обрадовался я.

– Не преуменьшай, сэр Макс, их там, по самым скромным подсчетам, несметные тысячи. Что, разумеется, хорошо. Жадность к жизни всегда была твоей сильной стороной. И, надеюсь, ею останется. Это более чем вероятно – при условии, что ты не сойдешь с ума от переутомления. Доводить до такой крайности я тебе не советую. Одна из самых малоприятных разновидностей безумия. И пользы от нее никакой.

– Ай, ну да, – спохватился я. – Ты же не просто так переводишь на меня камру, а потому, что должен научить ставить этот грешный защитный барьер от Безмолвной речи. Джуффин говорит, ты ему твердо пообещал. Надеюсь, вы не поспорили на деньги? Не хотелось бы нанести разоренной Орденской казне последний сокрушительный удар.

– Нет, мы не поспорили на деньги, – совершенно серьезно ответил Шурф. – И я думаю, зря. Когда еще представится возможность так легко заработать.

– Легко?!

– Легче легкого. Я наконец-то понял, почему у тебя не получается. В глубине души ты очень сильно не хочешь ставить этот барьер, потому что боишься пропустить что-нибудь важное. Которое, как тебе кажется, непременно случится, как только ты закроешься для Безмолвной речи. И без тебя, конечно, все рухнет.

– Надо же, я ровно то же самое понял. Совсем недавно. Пока скучал в камере. Все-таки длительное тюремное заключение активизирует мыслительные процессы. Страшно даже представить, до чего бы я успел додуматься, если бы отмотал весь срок… Но как ты собираешься распорядиться своим великим открытием? Бояться пропустить что-то важное я вряд ли вот так сразу перестану. И что без меня все рухнет, заранее совершенно уверен. Джуффин говорит, у меня наконец-то появилась мания величия. Возможно, он прав.

– Похоже на то. Тот факт, что мы неплохо справлялись в твое отсутствие, не производит на тебя никакого впечатления; впрочем, это я как раз очень хорошо понимаю: тебе проще думать, будто нам все эти годы случайно везло, чем согласиться, что без тебя легко обойтись. Звучит абсурдно, но в твоем случае вполне может оказаться правдой; по крайней мере, лично я не готов проверять, так оно или нет. Поэтому не беспокойся, с твоей манией величия я бороться не намерен. Напротив, постараюсь вносить посильный вклад в ее дальнейшее формирование.

– Просто говори мне время от времени, что я властелин Мира, – посоветовал я. – Часто не надо, дюжины раз в сутки вполне достаточно. И аргументацию можешь особо не продумывать, я тебе верю, ты знаешь. Как мало кому в Мире. Собственно, как больше никому.

– Вот именно на это я и решил сделать ставку, – невозмутимо кивнул мой друг. – Я имею в виду, на то, что ты мне целиком доверяешь. А кроме того знаешь, что я, если надо, могу пробиться с Безмолвной речью через любой защитный барьер.

Это правда. В искусстве сокрушения чужих защитных барьеров сэр Шурф Лонли-Локли великий мастер. То есть он много в чем великий мастер, но в этом деле по-настоящему страшен. В смысле, кого угодно способен достать. Даже сэр Джуффин Халли не мог спокойно поиграть в карты со старыми приятелями, когда в нем внезапно возникала неотложная надобность и за дело брался Шурф. У него несгибаемая воля, помноженная на сверхчеловеческую концентрацию. Проще говоря, он упрям, как адский осел из ослиного ада. Мне до него пока далеко.

– Можешь, – согласился я. – И?..

– Если я твердо пообещаю, что в случае любого из ряда вон выходящего происшествия непременно тебе о нем сообщу, ты мне скорее всего поверишь.

– Пожалуй, поверю, – подумав, согласился я.

– И наконец-то перестанешь неосознанно сопротивляться обучению. А ничего по-настоящему сложного в создании защитного барьера от Безмолвной речи нет. Это даже проще, чем сам разговор; для тебя так точно гораздо проще. Ты же, насколько я знаю, не любишь Безмолвную речь. Есть опасение, что ты быстро войдешь во вкус и вовсе перестанешь ею пользоваться, но тут придется положиться на твой здравый смысл.

Про мой здравый смысл он сказал без тени иронии. Поразительный человек.

…Но еще более поразительно, что я сумел не возненавидеть его в течение последующих трех с половиной часов. В смысле пока предавался блаженству усвоения новых знаний, несколько более немыслимому, чем я был готов пережить вот прямо сейчас.

Однако мои страдания были не напрасны. Шурф и правда зря не поспорил на деньги. В его нынешнем положении главы Ордена, беззастенчиво разоренного предыдущим Великим Магистром, пари – один из немногих способов поправить свои финансовые дела. А еще ограбления и шантаж. Но у него вечно нет времени на удовольствия, вот в чем беда.

* * *

Весь вечер я понятно как развлекался. Ставил свой новенький, только что обретенный защитный барьер – надолго, на целых десять минут. И сидел, восхищаясь титанической силой своего духа и заодно магическим мастерством. Потом у меня не выдерживали нервы, я снимал защиту и начинал опрашивать всех подряд: «Ты меня только что не искал?», «Я тебе случайно вот прямо сейчас не нужен?», «Все в порядке?» Понятно, что мне отвечали: «Нет», «Не откажусь, но это не срочно», «Да». И так далее. Интересно, а чего еще я ждал?

Ну как – чего. Всеобщей паники, наступления вечной ночи, воскрешения злопакостных мертвецов на кладбище Кунига Юси, мятежа на границах, эпидемии анавуайны, а также, вероятно, нашествия саранчи. Все-таки я очень смешной, если знать меня достаточно близко. Особенно изнутри.

…Не то с горя, не то на радостях я наконец отправился домой. Хотя бы для того, чтобы наконец избавиться от вещей, которые забрал из Холоми и до сих пор таскал за собой в пригоршне – уменьшенными и невесомыми, но все равно непонятно зачем. К тому же, спокойный вечер в домашней обстановке – это для меня, пожалуй, одно из самых экзотических приключений. Реже, чем дома, я бываю, вот разве что, в куманских притонах – при том, что в глубине души я домосед. Просто непоследовательный. Исполненный неразрешимых противоречий, которые расточительная природа зачем-то в меня насовала, как изюм в кекс.

Открывая дверь, ведущую в гостиную Мохнатого Дома, я всегда на всякий случай заранее готовлюсь к худшему. Но и к лучшему тоже готовлюсь. То есть, вообще ко всему. И правильно делаю: практика показывает, что в моей гостиной может происходить что угодно, начиная с неофициального визита Его Величества и заканчивая локальным ураганом, аккуратно расставляющим по местам им же самим перевернутые кресла.

Единственное, в чем я могу быть более-менее твердо уверен, стоя на этом пороге, – что меня непременно повалят на пол. Такой теплый прием гарантирован каждому, в чьем доме живет любвеобильная овчарка Пустых Земель.

Однако на этот раз Друппи не бросился мне навстречу, сметая все на своем пути. Он вообще не тронулся с места. Только ушами приветливо взмахнул.

Его ближайший друг, единственный в Мире синхронный переводчик с собачьего языка на человеческий и наоборот, говорящий пес Дримарондо, самый популярный преподаватель новейшей угуландской словесности столичного Королевского Университета – хотя бы потому, что о возможности погладить профессора и угостить его леденцами прямо во время лекции мечтает любой студент – тоже вел себя странно. Не развалился на диване, обложившись книгами и студенческими сочинениями, как у него это принято, даже никого не поучал, а смирно сидел рядом с Друппи на специальной собачьей подстилке, занимать которую обычно считает ниже своего достоинства – примерно на триста восемнадцать этажей.

Вид у обоих псов был собранный и обреченный, как у молодых солдат, отправленных охранять командира во время переговоров в стане врага.

Примерно такой же вид был у Базилио. Ну, правда, она хотя бы сидела не на собачьей подстилке, а за столом. В звенящей тишине ее тихий голос звучал набатом, хотя говорила она просто какую-то вежливую ерунду, что-то вроде: «Позвольте предложить вам напитки». А гость, к которому она обращалась, молчал столь выразительно, словно его уже многократно пытались здесь отравить. Хотя на моей памяти сэр Корва Блимм заявился в Мохнатый Дом впервые. А что яды мы расходуем экономно и кому попало в камру не подливаем, любому здравомыслящему человеку должно быть заранее ясно: в большой семье без бережливости никак нельзя.

Базилио и собак было жалко; за кошек и призрака великого математика леди Тайяры, которые благоразумно не стали соваться в гостиную, оставалось только порадоваться. С другой стороны, мои домочадцы давно могли бы привыкнуть, что в нашем доме периодически появляются разные странные существа. Собственно, мы тут и сами тоже довольно странные существа – кроме, разве что, добряка Друппи, тот просто очень большой.

Не то чтобы сэр Корва Блимм был таким уж чудовищем. Строго говоря, он вообще не чудовище, даже не какой-нибудь Мятежный Магистр в завязке, а просто человек. Теоретически даже вполне приятный – если сделать скидку на его манеры, которые с непривычки могут огорошить кого угодно. Старая аристократия Соединенного Королевства, слишком родовитая, чтобы считать ровней самого Короля, в личном общении мягка и приветлива только с собственными слугами. А с остальными они обычно щеголяют прямолинейностью, граничащей с грубостью, высокомерием, плавно переходящим в лютую спесь, и умением называть вещи своими именами, в смысле шокировать неподготовленных собеседников крайне нелестными определениями, заранее заготовленными для всего сущего, кроме, может быть, супа, приготовленного любимым поваром, недавно переманенным от соседей – вот о чем с ними легко и приятно говорить.

Мне такое безобразное поведение скорее нравится, я бы даже сказал, близко по духу, но здешним обычаям, включая правила хорошего тона, меня обучал сэр Джуффин Халли. А он, как и положено провинциальным выскочкам, довольно вежливый человек.

Поэтому моим манерам недостает аристократической изысканности. И, боюсь, всегда будет недоставать. Настоящий аристократ на моем месте сейчас прямо спросил бы: «Корва, какого драного лешего вы здесь забыли? Я вас не звал». А я зачем-то пожелал ему хорошего вечера. Несмываемый позор.

Но сэр Корва Блимм был настолько великодушен, что не стал отвечать обычной для человека его воспитания репликой: «Вам, может, и хорош, а как по мне, дрянь». А просто сказал:

– Нам надо поговорить.

– Пойдемте в мой кабинет, – предложил я, заранее предвкушая, как бедняга будет тащиться по лестнице на самый верх, в мою башню. Сто двадцать восемь ступенек, не менкал чихнул.

Я-то сам обычно хожу туда Темным Путем и горя не знаю, а Корве хочешь не хочешь, придется поработать ногами. Магию, насколько мне известно, он никогда всерьез не изучал, хотя, если верить моим ощущениям при всякой встрече, имеет к ней большие способности. Однако когда сэр Корва был молод, ни один из Великих Магистров не пришел валяться у него в ногах, умоляя милостиво соизволить стать его учеником, а вступать в какой-либо магический Орден на общих условиях сэр Корва Блимм, разумеется, не пожелал. Его брат Кима, поступивший в Орден Семилистника и быстро дослужившийся там до высокого звания главного смотрителя Орденских винных погребов, по моим сведениям, до сих пор считается в семье славным парнем, но размазней.

Интересно, на какой по счету ступеньке Корва пожалеет, что не освоил Темный Путь? – злорадно подумал я.

На самом деле я вовсе не злой человек. Просто у меня развито чувство комического. Вот без него я бы пожалуй вполне мог бы сделаться злым, благо темперамент подходящий. Но злым я уже несколько раз в жизни был, оказалось, это совсем не увлекательно. И следовательно, не имеет смысла, по крайней мере, для меня. Гораздо интересней искать и находить хоть что-нибудь смешное во всех, кто меня сердит. Непростая задача, но я справляюсь примерно в девяти случаях из десяти. Например, вот прямо сейчас.

Пока мы поднимались по лестнице, я сообразил, что надо убрать защитный барьер. Я с ним уже наигрался, в смысле неоднократно убедился, что все получается. И теперь могу благополучно отправить это умение в сундук пассивной памяти, где хранятся всякие условно полезные знания вроде таблицы умножения и чудесной способности посылать в дальний полет нагруженную пирогами тарелку.

Вовремя спохватился. Базилио тут же прислала мне зов и сказала: «Макс, с тобой почему-то стало очень трудно связаться. Я уже испугалась, что разучилась пользоваться Безмолвной речью, но с другими получается легко, как раньше».

«Извини, – покаялся я. – Это я защитный барьер учился ставить, чтобы спать не мешали. И не сообразил, что надо сперва тебя предупредить».

«Ничего. Леди Тайяра говорит, что людям умственного труда иногда бывает полезно поволноваться за близких. А иначе мы, чего доброго, и не вспомним, что они у нас есть. Мне кажется, она права. Когда я решаю по-настоящему интересные задачи, забываю даже… Неважно. Вообще обо всех».

«Вот и у меня вечно та же история. Добро пожаловать в клуб».

«Больше не буду тебе мешать, – пообещала Базилио. – Просто хотела сказать спасибо, что ты так быстро увел своего гостя. Он… Ну, в общем, довольно странный. Звери его боятся. А на меня даже когда я выглядела чудовищем никто с такой неприязнью не смотрел».

«Это не на тебя лично, – утешил ее я. – Он вообще на всех так смотрит, включая собственное отражение в зеркале и единственную дочку. Собственно, начиная с себя и нее».

С сэром Корвой Блиммом меня связывают крайне сложные и запутанные отношения. То есть, если бы я просто перерезал всю его родню в разгар Смутных Времен, нам обоим было бы гораздо проще: мы бы демонстративно не здоровались при встрече, возможно, время от времени организовывали бы ни к чему не обязывающие покушения друг на друга, и на этом все. Но о такой легкой жизни нам остается только мечтать.

Дело не в том, что у меня был – и теоретически продолжается – роман с Корвиной дочкой. Уж чем-чем, а романами нашу аристократию не шокируешь, каков бы ни был состав участников и выбранные ими способы выражать свою страсть. Там, где простой обыватель беспомощно всплеснет руками: «Да что же это творится, люди добрые?!» – любой из потомков знати времен Древней Династии с досадой поморщится: «Вечно одно и то же», – и призовет садовника, чтобы спросить, когда в этом году расцветут уандукские фийорфины – событие, заслуживающее куда более пристального внимания, чем любовные похождения соседей, знакомых, королевских придворных и членов их собственной семьи.

Поэтому мой роман с леди Меламори Блимм шокировал ее отца и остальную родню не самим фактом, а только рекордной продолжительностью. Правила хорошего тона велят девушкам из аристократических семейств бросать любовников не позже, чем через дюжину дней после первого свидания. Но с тех пор, как Меламори поступила на государственную службу, да еще и в Тайный Сыск, что по меркам ее родни немногим лучше, чем продать себя в рабство на одном из подпольных рынков Куманского Халифата, от нее заранее ожидают сколь угодно разрушительных выходок. То есть, будь наш до неприличия затянувшийся роман единственной проблемой, Корва бы это как-нибудь пережил.

Гораздо труднее ему смириться с тем фактом, что однажды, давным-давно я вылечил от безумия его любимую жену, предварительно простив ей покушение на мою жизнь, спланированное и осуществленное, как нам всем хочется верить, в помрачении и бреду^[4]. Причем почти нечаянно вылечил: метнул в нее Смертный Шар и приказал выздороветь; в ту пору я вовсе не был уверен в результате да и сейчас отношусь к собственной способности исцелять, мягко говоря, настороженно.

Не могу сказать, что выздоровление улучшило характер леди Атиссы и прибавило ей здравого смысла; как по мне, даже наоборот, но безумием от нее больше не пахнет, а значит исцеление действительно произошло. С тех пор сэр Корва Блимм мой вечный должник, и я могу представить, насколько это для него невыносимо. Ну то есть только теоретически могу. Я-то человек совсем другого склада: когда меня спасают, говорю «спасибо» и спокойно живу себе дальше в полной уверенности, что регулярное спасение друг друга – неотъемлемая часть нормальных взаимоотношений между людьми.

Но и это вполне можно было бы пережить. Тем более, что быть моим вечным должником легко и удобно: я не болтаю о своих добрых поступках на всех углах. И не донимаю сэра Корву требованиями деятельно выражать мне благодарность – например, низко кланяться при всякой встрече или держать на стене в гостиной мой парадный портрет.

Однако есть еще одна проблема. В семействе Блиммов существует легенда, будто их единственная дочь регулярно сбегает в далекий Арварох не просто ради собственного удовольствия, а спасаясь от ужасного меня.

Беда в том, что поначалу леди Меламори действительно меня побаивалась – много лет назад, в самом начале нашего знакомства, когда я за ней крайне неуклюже ухлестывал, а она никак не могла решить, что делать с этаким счастьем. В смысле насколько далеко меня можно послать, чтобы потом вернуть, если вдруг понадоблюсь. Однажды она пожаловалась родителям, что новый коллега ее иногда пугает; ляпнула и забыла, а они запомнили навсегда.

С тех пор многократно изменилось все, начиная с самой Меламори, к чьей врожденной способности мотать мне нервы прибавились чрезвычайно полезная привычка регулярно спасать мою жизнь и удивительное умение привносить в нее радость, однако Блиммы по-прежнему считают, что в моем лице их дочь обрела вечный кошмар, от которого одно спасение – смотаться в Арварох. А тот факт, что Меламори стала первой за всю обозримую историю магии Соединенного Королевства ученицей тамошних буривухов, которые, по идее, такому могут научить, что самому Лойсо Пондохве в страшных снах не снилось, ее родители полагают просто предлогом, придуманным, чтобы сохранить лицо. Люди часто выбирают считать правдой самую неприятную из возможных версий. А когда она одновременно еще и самая понятная, вцепляются намертво, чтобы никто не смог эту страшную якобы правду у них отнять.

Таким образом, в моем лице сэр Корва Блимм обрел злейшего врага, которого следовало бы придушить собственными руками. И одновременно вечного благодетеля, спасшего его любимую жену. Жить с такой непростой композицией в голове и правда не сахар, я ему от всего сердца сочувствую. Но изменить ничего не могу. Разве что на глаза пореже попадаться; впрочем, до сих пор это у нас получалось как бы само собой.

Интересно все-таки, какого лешего он пришел?

Одолев пятьдесят пять ступенек – да, я шел следом и злорадно считал – сэр Корва внезапно остановился и спросил:

– Ваш кабинет на самом верху?

– Да, в башне, – жизнерадостно подтвердил я.

– Нелепо так высоко карабкаться ради нескольких слов, которые можно сказать прямо здесь, – решил он.

Я так восхитился его здравомыслием, что наступил на горло своему пресловутому чувству комического, которое подстрекало меня забубнить: «Говорить о делах следует в кабинете, обедать в столовой, спать в спальне, а по лестницам можно только ходить вверх и вниз». Еще, чего доброго, поверит, что для меня это важно, вздохнет и пойдет дальше – мне же тогда за ним тащиться, умирая от любопытства, еще семьдесят три ступеньки, четко осознавая, что сам виноват.

Поэтому я кивнул:

– Как хотите.