После школы она устроилась на работу в регистратуру медсанчасти. Работа была сменная: день – утро, день – вечер. Отличный график. Да и работа не бей лежачего – найти в картотеке карту больного и, собрав их с десяток, разнести по кабинетам врачей. Правда, и платили копейки – но на чулки, сигареты, польскую тушь и помаду хватало. Матери она ни копейки не отдавала. Та была не слишком довольна, но молчала. Спорить с Милочкой, на чем-то настаивать? Да что вы, о чем?

В медсанчасти за Милочкой принялся ухаживать доктор Ваня – так его называли сотрудники. Был он парнем симпатичным и веселым, без конца травил анекдоты, на взгляд строгой Милочки – пошлые и несмешные.

Робея и краснея, пробовал пригласить на свидание. Милочка, осмотрев его в головы до пят и почти заморозив ледяным и презрительным взглядом, усмехнулась:

– И что?

Растерянный Ваня молчал.

– А дальше-то что? – повторила Милочка с еще большим презрением.

– В каком смысле? – наконец выдавил неудачливый кавалер.

– Да в прямом! – жестко ответила та. – Что ты, например, можешь мне предложить?

Ваня удрученно молчал, лихорадочно думая, чем бы удивить эту красивую и необычную девушку.

Понимая, что попадет в немилость, жалко пробормотал:

– Ну… В кино, например. Или в кафе! А хочешь – в Москву мотанем! А, Мил?

Милочка рассмеялась:

– В кино? На рваных креслах слушать, как впереди и сзади сношаются? Как катаются бутылки между рядов? Мат трехэтажный? Нет уж – уволь! – Она помолчала. – В кафе, говоришь? Тоже дело! Липкий стол, портвешок и пирожные с кислым кремом? И та же компания, что и в кино. Здорово, да? Ну просто мечта всей моей жизни! Ну, допустим – у нас все получится. Слюбимся, как говорила моя бабка Нюра. Ну а что потом?

Опустив глаза в пол, Ваня молчал.

– Так вот, про потом, – оживилась Милочка. – Соберем мы на свадьбу, предположим, хотя и трудно будет. Зарплата-то у тебя – сам понимаешь. На дешевое платье соберем, на дешевый костюм. На дешевые кольца. Сыграем свадьбу – все в той же вонючей «Ромашке». Все напьются, набьют друг другу морды, потом помирятся. Потом снова набьют – ну ты же знаешь, как это бывает. А потом, Ванечка… Потом мы переедем к тебе! Да-да, к тебе – в общежитие! Ко мне-то некуда – места нет, да и мама. А у тебя – комнатуха в шесть метров. Ни мебели – да и куда ее ставить? – ни люстры, ни тумбочки и ни шкафа. Где брать? Снова копить! И ждать – долго ждать, когда тебе выделят комнату! Не в общежитии, а в бараке – там-то будет своя! Своя, Вань! Возможно – побольше! Метров восемь или, допустим, десять.

А дальше? А дальше – всё! Ну и начнем мы копить – на шифоньер. На телевизор. На холодильник. На сапоги и пальто. На отпуск не хватит – какой уж тут отпуск? Ну мотанем к твоей родне в деревню – милое дело! А там – огород, хлев, дороги размыты, потому что дожди. Да! Ребеночек народится – куда ж без него? Так ведь положено, правда? Без него будут косо смотреть соседи, родня. Мне-то, Ваня, конечно же, наплевать… А тебе? Ну и дальше будем колотиться – в той же лачуге, в той же нищете. Только теперь – с ребенком.

Ты когда меня начнешь ненавидеть, Ваня? Молчишь? А ты подумай! Хорошо, я скажу сама. Я тебя – месяца через два после свадебки этой убогой. Ну а потом ты запьешь – здесь у нас по-другому и не бывает, потому что жизнь такая собачья, ты мне поверь! Все пьют, Вань! Оглянись! Ну и еще, – она недобро усмехнулась, – знаешь, в кого я превращусь? А, не знаешь! В склочную и мерзкую бабу. Как Лидка-санитарка. Как тетя Дуся – повариха. Как соседки мои и твои. А ты… Ты, Ваня, ты тоже… Брюхо наешь – обязательно, на картошке-то, а? Полысеешь. Озлишься. На все – на эту жизнь, на меня. Потому что тоже начнешь меня ненавидеть: ною, как пила. Придираюсь. Недовольна всем и всегда. Ты – меня, я – тебя… Такие дела. – Милочка замолчала и громко выдохнула. – Ну как, Вань? Хорошо?

Он, не глядя на нее, коротко мотнул головой:

– А по-другому, Мил? Не бывает?

– Нет, Ваня! – уверенно ответила она. – Здесь – не бывает. Я всю жизнь здесь живу! И вижу, что происходит вокруг. Не бывает! Потому что, – она помолчала, – в хлеву и живут по-скотски. Иначе нельзя. Ты вот как хочешь, а я… Я, Ваня, буду жить по-другому! Ты меня слышишь? А не получится – лучше в петлю. Не по зубам я тебе, доктор Ваня! Ты уж прости. Не по зубам.

– А кому по зубам? – зло спросил он. – Подобрала уже?

– Нет пока! – рассмеялась Милочка. – Но подберу! Ты не волнуйся!

– Наполеоновские у тебя, Мила, планы! – усмехнулся он.

– Ага! – беспечно ответила Милочка. – Именно так! А что тут плохого?

Ваня кивнул:

– Ну да! Рыба ищет, где глубже. Я понял. А человек…

Она его перебила и повторила:

– А что тут такого? На то он и человек, а не рыба. На то у него и мозги!

И, круто развернувшись, Милочка пошла прочь.

Обескураженный молодой доктор Ваня растерянно смотрел ей вслед. Ваня, лучший и перспективный жених в поселке. А тут… такой вот конфуз…

* * *

Милочка тосковала. Она знала и понимала, что рядом – совсем рядом, только протяни руку! – есть совершенно другая, радостная и прекрасная жизнь. Но как? Как выйти на эту дорожку? Как попасть туда, в это волшебное Эльдорадо, где вкусно пахнет французскими духами, хорошими сигаретами, натуральной кожаной обувью, шоколадом и спелой клубникой? Ах, если бы она была студенткой… Например, Института иностранных языков, что на Остоженке. Как хороши они, эти девицы! Как одеты, как держат себя – королевы! Как важно потягивают «Шампань-Коблер», затягиваясь тонкой сигаретой! А если честно, ни одна ей не годится в подметки.

Там, в институте, в кафе, эти девицы и знакомятся со своими кавалерами. А где знакомиться ей, Милочке? В медсанчасти, где шаркают тапками вонючие деды?

А ее наряды? Это мама думает, что ее дочь – куколка. Заблуждается мама. Все эти юбочки из дешевого ситца, сатиновые кофтюльки – жалкая подделка! А обувь? Счастье, если румынская или чешская. И ее не достать. А эти чертовы духи, пахнущие дешевым мылом? А жизнь, между прочим, проходит…

Вырваться бы из этой серости, тусклости, затхлости. От этой убогости, из этого ада! От этих тетьгаль, иванвасильевичей, марьиванн. От их нестерпимых запахов щей и котлет, от сохнущего в ванной омерзительного, потрепанного, перештопанного белья. От их склок, зависти, нищеты. Бедная мама… Чему она радуется? Отрезу ситца, тощей курице, «оторванной» в очереди? Новым набойкам на босоножках? Клеенке в пошлый цветочек, пахнувшей всеми химзаводами мира? Мама, мама… Как нелепо ты прожила свою жизнь. Но я, твоя дочь, достойна лучшего. И оно, это лучшее, у меня будет! Поверь.

* * *

В восемнадцать Милочка прижала мать к стенке:

– Давай рассказывай! Все без утайки – кто мой папаша и где.

Тайная надежда, что вредная Нюра соврала, оставалась.

Но ничего не вышло. Мечты снова разбились в полный прах. Мать долго сопротивлялась, а потом рассказала: случайная и короткая связь. В Полтаве, у родни, куда ее отправили на летние месяцы. Там и случилась ее первая любовь. Как потом оказалось – первая и последняя. Звали его Виталий.

– Господи, какое пошлое имя! – сказала Милочка и скривила губы.

– Почему? – удивилась мать. – А по-моему, очень красивое!

– Витася, Виталя, Витек – ужас, мам! Очень пошло. Вот если бы Эдуард! Или Аркадий!

В общем, погуляли по красавице Полтаве с месяцок, и уехал Виталька. Куда и на сколько? Сказал, что на пару недель и по делам. Ну а уж когда вернется, там и распишемся.

И мать, дурочка эта, поверила. Виталька, Витасик, Витуля не вернулся. Никогда. Пошла она к его тетке, сестре по отцу. А та удивилась:

– Виталька? Да он же женат, девка! Гуляла с ним? Ох, кобелячья порода, весь в отца! – Кажется, тетка этим гордилась. – Да и жена у Виталика беременная – ребеночек должен вот-вот появиться, – продолжила она. – Езжай, девка, до дому! Вот тебе мой совет. И не ищи его, у него таких, как ты, огород!

А дома Вера обнаружила, что беременна. Тогда и поехала к тетке Нюре в деревню – совета просить. Родня ведь. Та, естественно, в крик. На аборте настаивала – две недели пилила, со свету сживала. Ну а потом смирилась – что с тебя, дуры, взять? Ладно уж, как-нибудь. Переберусь к тебе, дуре. Буду помогать. Как ты одна, с ребенком? Только в петлю.

Все правильно, в те дни Вера часто думала о петле. Вот бы разом, мигом – и все! Но испугалась.

– А кем он был, твой Виталька? – презрительно перебила ее дочь.

– На заводе работал. Наладчиком, кажется…

Наладчиком. Вот уж правда, подарок! Наладчик Виталька. Хотя а что она ожидала от своей матери? Что дурочка эта подцепит профессора или летчика? Смешно. Наладчик Виталька – вот короткое и светлое мамино счастье.

А мать, громко всхлипнув, тихо сказала:

– Ты, доченька, вся в него! Копия просто! Он ведь красавчиком был, мой Виталя.

Ну хоть за это спасибо. Низкий поклон. Эта ведь дурочка могла бы меня и от урода родить – с нее-то станется! Пожалела бы какого-нибудь убогого и…

– Ну а дальше что было? – спросила Милочка, сведя брови. – Договаривай!

Мать вздрогнула, испуганно посмотрев на суровую дочь.

– Дальше? А что?

– Не прикидывайся! – оборвала ее Милочка. – Дальше он сел! Так или нет?

Мать опустила голову.

– Сел. Я потом, с тобой, с маленькой, в Полтаву ездила – вдруг… К тетке его снова ходила. Ну, та все и рассказала. Про пьянку, про драку. И про топор… Жалко его было, дурака. Так жизнь загубить.

Милочка истерично расхохоталась.

– Тебе его жалко? Этого подонка и урода? Ну ты даешь! Тогда… – Она на секунду задумалась. – Тогда мне не жалко тебя! Слышишь, не жалко! Совсем!

Мать не ответила.

* * *

На выходные Милочка уезжала в Москву. Иногда ночевала на вокзале – возвращаться домой не хотелось. По Москве просто гуляла – мороженое, кино, Парк культуры. А однажды повезло, сказочно повезло – встретила бывшую одноклассницу Лильку Цветкову. Встретила и обалдела – ничем не примечательная Лилька превратилась в роскошную, сногсшибательную красавицу. Прическа, косметика, платье, туфли. Господи, и это Лилька? Даже не верилось.

Лилька тоже всегда хотела вырваться из поселка. Но это была совершенно другая история. Во-первых, у Лильки была семья: папаша – начальник цеха и мамаша – заведующая парикмахерской. Во-вторых, они не жили в бараке, а в отдельной квартире.

А в-третьих, Лилька прекрасно училась, везде успевала.

Что сравнивать несравнимые вещи – Милочкину жизнь и Лилькину?

Лилька тоже с интересом оглядывала ее. Правда, интерес быстро погас, уступив место легкому сожалению – весь Милочкин вид этому сильно способствовал.

«Где ты? Как ты? Что ты?» – задавались обычные вопросы, исключительно из любопытства.

Лилька рассказала, что учится в Полиграфическом – она всегда хорошо рисовала, – живет бурно и весело, с компанией повезло. Ребята все солидные, из хороших семей. Ну и не бедные, «ты ж понимаешь!». Девчонки им под стать. Лилька снова скользнула взглядом по Милочке – с головы и до ног.

Милочка залилась бордовой краской от унижения и обиды. И еще – от злости. Так бы и послала эту Цветкову! Однако тут же сообразила: может, Лилька и есть тот самый ключ в ее новую, прекрасную жизнь? Чем черт не шутит?

Мозгов у Лильки не много – вряд ли сообразит, что Милочка ей будет соперницей. Да и самомненьице у нее – выше крыши! Как же, студентка!

И Милочка разлилась соловьем:

– Лилька, какая ты стала! Красавица просто. Нет, нет, конечно, ты всегда была хороша, но сейчас – расцвела! Расцвела, как майская роза, глаз от тебя не отвести, честное слово!

Ну Лилька зарделась – приятно, конечно, – и снизошла:

– Ну а как ты, Иванова?

И все глазами шарит, как по увечному инвалиду – с сочувствием.

Хвастаться Милочке было нечем:

– Так, работаю, ничего интересного. Лилька! А может, куда-нибудь сходим? Ну в смысле… – Милочка задумалась, что она может предложить столичной студентке.

Лилька скорчила обезьянью гримаску. В глазах читалось: «С тобой? Да со стыда сгорю, что ты! Видок у тебя, подруга…» Но тут же сообразила:

– Слушай, Иванова! Ты, говоришь, в медсанчасти? А справку мне сделать можешь? На год, освобождение от физры?

Милочка пожала плечом:

– Да запросто! Сделаю, мне это раз плюнуть! Ну и баш на баш – я тебе справку, а ты меня в свою компанию, а? Совсем я засиделась. – И Милочка притворно-лениво зевнула.

Лилька вздохнула и согласилась – в конце концов, плата не так велика.

Все оказалось в точности, как Милочка себе представляла.

Квартира на Кутузовском, куда позвала ее Лилька, была огромной: четыре комнаты, большущая кухня и просторный, длинный коридор – хоть на велосипеде катайся. Свет был притушен, а народу полная коробочка, не протолкнешься. То и дело кто-то вваливался «на новенького», входная дверь на замок не закрывалась. На столе и подоконнике в изобилии толпились бутылки всех мастей и фасонов – невиданные, заморские, с яркими этикетками. В плотном сигаретном дыму были неразличимы фигуры и лица – как в фантастическом кино. Никого не разглядишь, а разговоров почти не слышно – гремит музыка. Видны только взмахи рук, и иногда сквозь музыку прорывается смех. Мир теней. Кто-то общается, кто-то дремлет в кресле, кто-то варит кофе на кухне, кто-то слушает музыку, а кто-то танцует, топчется на свободном пятачке ковра, плотно сплетясь телами. Похоже, никому и ни до кого нет ни малейшего дела. Все – по интересам. Хозяин квартиры – невысокий и щуплый парень, затянутый до скрипа в узкие джинсы, уже изрядно пьяный, громко и радостно приветствует приходящих, предлагая им выпить. Еле стоит на ногах. Какая-то девица уводит его в спальню – Бобу нужно поспать. Другая девица, в открытом сарафане на тоненьких лямках, роется в холодильнике и, найдя жестяную красивую банку, требует открыть ветчину: «Сейчас сдохну от голода!» Ветчину тут же вспарывают, и несколько человек, подоспевших на запах яичницы – ее жарит симпатичный толстяк в красной рубашке, – приступают к поспешной трапезе. Едят стоя, со сковородки, тыча в нее вилками.

«Золотая молодежь, – фыркает Милочка, – а жрут, как свиньи, хуже теть Гали с Васильичем!» Она выходит на балкон – вдохнуть свежего воздуха. Ей плохо – подташнивает от табачного дыма, выпитого сладкого вишневого ликера (хотя очень вкусно, очень!) и голода – ей тоже хочется есть. Но не полезет же она в общую сковородку хватать яичницу!

Еще Милочке хочется спать, но она понимает, что если сейчас отсюда уйдет… Хотя она очень разочарована. Ей представлялось, честно говоря, все по-другому. А здесь как-то очень по-свински. В эту минуту на балкон выходит парень, невысокий и крепкий, светлоглазый, кудрявый блондин.

«Симпатичный», – мелькает у Милочки.

– Скучаешь? – улыбнулся он.

Милочка пожала плечами.

– Слушай! А может, сбежим? Что-то здесь как-то невесело. И все уже напились. Зоопарк!

Милочка с минуту помолчала, очень хотелось спросить: «А куда?» Но она оробела, застеснялась, боясь показаться глупой, наивной, деревенской дурой. Вдруг ляпнет не то? Вдруг у них не принято отказываться от таких предложений?

Она осторожно пожала плечом:

– Ну я не знаю.

Он кивнул, взял ее за руку и увел.

«Куда?» – снова хотела спросить она. Было страшно. Куда он ее ведет? Может, в новую жизнь?

На улице уже было прохладно. Милочка поеживалась. Блондин тем временем ловил машину. Наконец одна из них остановилась, и новый знакомый махнул ей – мол, иди скорее. Она не спешила, по-прежнему раздумывая, – может, сбежать? Рвануть сейчас по проспекту – вряд ли он погонится за ней. Однако на дрожащих ногах она неуверенно подошла к машине и уселась на заднее сиденье, блондин плюхнулся рядом с ней.

За руки он ее не хватал, под кофту не лез, и Милочка слегка успокоилась. Ехали они недолго – минут пятнадцать.

– Командир, – обратился блондин к шоферу, – притормози у пятнадцатого!

Пятнадцатый – это номер дома, сообразила Милочка. Ее начало мутить от страха. Она держалась изо всех сил, но, выйдя из машины, тоскливо оглянулась – может, рвануть сейчас? Переулок тих и пуст – почти час ночи. Блондин же тем временем расплатился с шофером и властно взял ее за руку.

– Ну что, подруга? Вперед?

Милочка кивнула и обреченно пошла вслед за ним как на Голгофу. Дверь подъезда была высоченная, тяжелая – даже он с усилием открыл ее. Широкая мраморная лестница с коваными перилами. Чтобы глянуть на потолок, надо закинуть голову. Второй этаж, две квартиры на лестничной клетке. Массивная дверь в квартиру – деревянная, темная, с резными завитками и тускло поблескивающей латунной ручкой.

Блондин открыл дверь и кивнул:

– Проходи! Чего встала? Столбняк? Или робеешь? Не бойся, не съем – сегодня поужинал! – Он почти беззвучно засмеялся, а Милочку обдало горячим и тревожным жаром.

Она зашла вслед за ним и оглянулась, таких прихожих она не видела никогда: темные обои отсвечивали матовым серебром, высокий, до потолка, шкаф был плотно уставлен книгами. Ковер на полу, вешалка с завитушками, длинная люстра с цветными висюльками.

«Что же там в комнатах, если так здесь, в коридоре?» – подумала завороженная и обалдевшая Милочка.

Блондин развел руками и улыбнулся, теперь уже внимательно разглядывая ее:

– А мы ведь не познакомились, а? Ну, мать! Мы даем! Какие же мы идиоты. Точнее, я идиот! – Он протянул Милочке руку: – Сергей. Можно Серега.

– Мила, – хрипло ответила она и тоже протянула руку.

Рука у нее была холодная и влажная, и ей снова стало неловко.

– Слушай, а ты есть не хочешь? – неожиданно поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, снова рассмеялся. – Лично я голоден как волк! Хотя и поужинал! – Он вспомнил собственную шутку.

Милочке сразу стало так легко и просто, будто знала она этого Серегу сто лет, с самого детства. Она расплылась в счастливой улыбке и кивнула:

– Лично я – тоже! Ну в смысле – как волк!

– Ты – как волчица! – расхохотался он, качая кудрявой головой. – А ты волчица, Мила? – вдруг уточнил новый знакомый, глядя на нее с прищуром.

Милочка снова растерялась, не понимая, шутит он или всерьез, и лихорадочно размышляя, что ему ответить, чтобы не попасть впросак, не выглядеть смешной и не разочаровать своего нового и, кажется, приятного знакомого.

– Ты волчица, Мила, – ответил он за нее, – только пока, – он хитро прищурил левый глаз, – не знаешь об этом!

Она покраснела, не понимая, обрадоваться ей или все же обидеться.

– Я тут займусь, а ты отдыхай! – Он кивнул на дверь комнаты. – Располагайся!

Мила вошла и замерла как вкопанная. Дворец. Это дворец! Точно как когда-то в музее – те же бордовые, с золотом стены. Та же люстра – яркий, переливающийся хрусталь. Мебель – конечно, старинная – темная, тяжелая даже на вид. Вазы, картины. Старинные фотографии – подойти поближе она побоялась, вдруг зайдет Серега. Снова будет неловко.

Милочка присела на диван и от волнения и усталости заснула. Проснулась она лишь под утро и не сразу поняла, где она. Потом испуганно подскочила, поправила одежду и волосы и осторожно вышла в коридор. Там было тихо. Она на цыпочках подкралась к входной двери, но тут услышала голос хозяина:

– Куда собралась? Рано еще, даже метро закрыто!

Милочка обернулась. Сердце билось так сильно, что она боялась, как бы Серега не услышал его бешеный стук. А он стоял в коридоре – в трусах, с голым торсом и широко и громко зевал.

– Ну что? С добрым утром?

– С добрым утром, – ответила она тоненьким, чужим голосом.

Он снова зевнул.

– Ну что же ты, Мила! Нехорошо! Я вчера, как дурак, картошки пожарил. А ты? Раз – и уснула! Нехорошо.

Милочка покраснела и снова испугалась. Но, увидев в его глазах хитрые смешинки, тут же успокоилась и взяла себя в руки.

– А я ночью не ем! Слежу за фигурой! – выпалила она, чувствуя, как тут же вспотели ладони.

Он медленно и равнодушно с головы до ног ее оглядел:

– Фигуру? Ну это зря! У тебя и так все в порядке!

И у нее перехватило дыхание – от радости и даже от счастья.

Так начался их роман. С того самого раннего тихого утра в квартире на Патриарших прудах.