Читать книгу «Уважаемые отдыхающие» онлайн полностью📖 — Маши Трауб — MyBook.
cover

Вот Федор, тот злой. Маньяк. Ему нравилось над людьми издеваться. Когда дежурил, то всё, считай, всех изведет. Прямо наслаждался властью. Увидев отдыхающих, которые шли на пляж или на завтрак, он тут же хватал телефонную трубку и изображал важный разговор. Делал знак отдыхающим – мол, подождите. Отдыхающие покорно останавливались, потому как администратор просто так не остановит, значит, что-то важное. Федор еще пару минут имитировал телефонный разговор и затем с важным видом утыкался в какую-то писульку – лежавший на столе листок.

– Вы из седьмого номера?

– Да, – снова пугались отдыхающие.

– Тогда вам смена не положена. Через два дня.

Он дожидался следующих отдыхающих и снова хватался за телефон. Тут уже было поинтереснее, но начало разговора оставалось неизменным.

– Вы из десятого?

– Да.

– Вам сегодня положена смена, – объявлял наконец Федор.

– Смена чего?

– Как чего? Белья! Ждите, сейчас я вызову уборщицу, вы с ней все обговорите.

– А что тут обговаривать? – удивлялись отдыхающие.

– Ждите. Потом чтобы без претензий!

Настю Федор никогда не звал. Она бы не пришла, да еще бы и обматерила так, чтобы все слышали. Настя Федора ни во что ни ставила, ни в грош. За мужика вообще не держала. Федор злился, но Настю побаивался. У них была своя, давнишняя история.

Когда Настя только появилась, а она появилась в пансионате позже, чем все остальные, Федор ее прижал. Настя, впрочем, была не против. Но Федор ничего не смог по мужской части. Настя не то чтобы удивилась, и не на такое напарывалась. Но Федя решил, что в его бессилии виновата новая горничная, и начал ей мстить. Он ходил к Ильичу и передавал жалобы на Настю от отдыхающих. Требовал ее уволить. Но Ильич, которому Настя нравилась за легкость и добрый, отходчивый нрав, за бесхитростность и язык без костей – она сначала говорила, потом думала, – увольнять ее не собирался. Настя же про хождения Федора не знала и даже не подозревала. Федя же с горя напился и опять начал приставать. Настя опять была не против, но опять не сложилось. И Федор в ярости двинул Насте кулаком в скулу. Ее ударом по морде было не удивить, но она привыкла получать от мужиков настоящих – за дело, за то, что с другим гуляла, а не от импотентов всяких. Пока Настя в шоке потирала скулу, Федор возбудился и начал к ней лезть. Настя от такой наглости обалдела и шваркнула Федю по голове настольной лампой.

На следующий день она, замазывая синяк тоналкой, всем немедленно сообщила, что Федор-то импотент да еще извращенец – руки распускает, по мордасам бьет и только после этого у него встает. Насте все немедленно поверили – ей какой смысл врать? И Федю прозвали Федор Полшестого.

Один сезон сменялся другим, но отдыхающие отчего-то сразу узнавали Федину кличку, а дамочки брезгливо морщились и совершенно его не стеснялись.

Сначала Федор бесился, ерепенился, но постепенно смирился. Настю он демонстративно не замечал.

Поэтому, когда дежурил, звал Светку.

Светка приходила:

– Чё звал?

– Не звал, а вызывал, – отвечал Федор, – обговори с отдыхающими уборку.

– Чё обговаривать? – огрызалась Светка.

Федор злился. Вот ведь дура, даже подыграть не может. Надо бы этой козе рога обломать. Ходит тут, задом вихляет. Перед каждым молодым мужиком крутится. Да была б его воля, он бы ей… он бы ее быстро… к ногтю… через колено… чтобы даже не пикнула… Волосья опять выкрасила. Шалава малолетняя. Вся в мать.

Конечно, свои мысли Федор держал при себе. А если бы попытался рот открыть и хоть слово сказать из того, что думал, то у Галины Васильевны не задержится – махнет и припечатает. Рука у нее тяжелая. Еще и Настя поможет. Да и Ильич будет на Галиной стороне, как всегда. Нет, Ильич никуда не годится. Какой из него начальник? Вот Федор бы тут порядок навел. Тут бы все по струнке ходили. И никакой Европы. Он бы вернул сюда порядок, как раньше. Чтобы место свое знали. Рот не раскрывали. Боялись. Людей надо в страхе держать, тогда порядок будет.

Федору было тридцать восемь лет, из которых он двадцать проработал в этом пансионате. Сначала был на побегушках – унеси, принеси. Дорос до администратора. Ну, как дорос? Других администраторов как бы и нет. Галина Васильевна – главный администратор, а Федя обычный. Как же он хотел этой должности! Чтобы хоть мизерная, но власть. Чтобы хоть за своей конторкой, но начальник. Поиздеваться хоть малость, но так приятно. Такая сладость в душе образуется. А то, что Настя ему репутацию такую обеспечила, так сама дура. Сколько лет, а все в горничных. Так ей и надо.

Но Федору мало было назначения. Он хотел, чтобы все видели, кто он.

– Виктор Ильич, мне бы табличку, – канючил Федор при каждом удобном случае.

– Тебя и без таблички все знают, – отмахивался Ильич.

– Я не для себя, для удобства отдыхающих.

Федя чуть не плакал от отчаяния, и Ильич сдался. Собственноручно напечатал бумажку крупными буквами – ФЕДОР, распечатал на принтере и отдал Феде. Тот, высунув от волнения язык, принялся обрезать, чтобы вставить листочек в рамку, стоявшую на стойке. Выходило криво, и Федор еще дважды просил Ильича напечатать снова.

Рамка, кстати, была большая, красивая, массивная, с позолотой, с прежних времен осталась. Надпись шрифтом с вензелями «Дежурный администратор» и пустое оконце для имени. Федор вставлял бумажку в оконце и любовался. Правда, любование скоро уступило место раздражению. А всему виной то, что Федор много думал. Так про себя и говорил какой-нибудь зазевавшейся отдыхающей дамочке, которая вдруг задерживалась перед плакатом по технике безопасности.

– Я часто думаю… – тут же начинал откровенничать Федор. А он, надо сказать, был болтлив, любил посплетничать и очень ценил таких вот интеллигентных дамочек. Такие не пошлют. Будут стоять, кивать и слушать. Им будет неловко прервать монолог Федора, потому что они «воспитанные». А Феде того и надо. – Я думаю много… мне бы поменьше думать, а я не могу. Мыслей у меня много, аж голова трещит.

Федор и вправду иногда страдал от обилия мыслей. Вот сейчас, как и вчера, как и позавчера, он думал о том, что просто имя, пусть и в красивой рамке с золотом, выглядит не так достойно. У Галины Васильевны как? «Галина Васильевна». Солидно. Сразу все уважать начинают и обращаются по имени-отчеству. А к нему только по имени. Надо поговорить с Ильичом, пусть он тоже будет с отчеством. И новую бумажку потребовать. Или хотя бы с фамилией. А как лучше? Федор Соловьев или Федор Николаевич? Конечно, Федор Николаевич Соловьев – звучит. Но Ильич не позволит, точно. Поэтому надо просить или фамилию, или имя-отчество. Вот это надо еще обдумать хорошенько, прежде чем идти к Ильичу. А на Светку стоит пожаловаться. Она на него смотрит так, будто он прыщ какой-то. А ведь он администратор. А эта ссыкуха нос задирает. Да должна при нем мухой летать, а то, малолетка наглая, встанет, молча выслушает, фыркнет и уйдет, вихляя жопой. Но про Светку лучше потом, после таблички. Со Светкой успеется. Вот бы ее… да завалить… да чтобы вырывалась и орала… а он бы ей пару раз съездил, тогда бы знала свое место.

Часто Федор думал о том, что бы он сделал со Светкой. Иногда даже на ночь думал, и тогда приходилось вставать и мастурбировать, от чего злоба на Светку только усиливалась. Импотентом он не был – тут Настя ошиблась. Когда с отдыхающими про уборку или смену белья разговаривал, так возбуждался. Когда ворота не открывал, тоже. Когда думал, как Светке морду ее красивую разбить, чуть ли не на стену лез.

Но к своим тридцати восьми годам он умудрился остаться холостым и бездетным. Как ему такое удалось при большом дефиците мужиков, когда даже самые завалящие, никудышные шли в дело, рвались бабами на части, непонятно. Федор считал, что все из-за того, что он слишком умный и ему не нужна абы какая. Нет, бабу под боком иметь хотелось. Но не так чтобы очень. Куда больше он мечтал об имени с отчеством и даже фамилией в табличке. О том, чтобы задать жару Светке и стать главным администратором вместо Гальки, а то и место Ильича занять. Конечно, Галькой Федор называл главного администратора только в своих бурных фантазиях. А так обращался к ней Галина Васильевна».

Как Федор каждый день думал о Светке, так и Галина Васильевна каждый вечер ложилась с мыслью о дочери. Волосы зачем-то покрасила. Теперь с красной головой ходит. Ведь такие красивые волосы – блондинка натуральная, коса с руку толщиной, чего ей еще надо? Фигурка ладненькая. Грудь, попа, ноги длинные. Молодость всегда упругая, красивая, пышущая, зовущая, звонкая, летящая. Вот и Светка такая же – в самом соку. Но взбрыкивает. Придумала в красный покраситься. Смотреть тошно. Как бурак. И только фыркает, если что-то скажешь. Спасибо, что хоть пока под приглядом. Вдруг захотела работать в пансионате, сама попросилась. Да как попросилась – перед фактом поставила. Буду работать, и точка. Мое дело, я так решила. Сезон отработаю, потом поступать в институт буду. С детства такая. Слова поперек не скажи. Все равно по-своему сделает. Спасибо, хоть Ильича слушается. Мать жалеет. Работает, надо признать, хорошо.

Галина Васильевна переживала, что дочь начнет романы крутить с отдыхающими. Молодежи-то много было – и художники приезжали, и актеры, и поэты. Но Светка цену себе знала. Нет, принца не ждала, но и на каждого встречного-поперечного, заезжего-приезжего не кидалась. Настя-то попроще была. Все в сказки верила. Что приедет принц, влюбится и замуж позовет. И вот ведь дурища – сорок лет, а ума нет. Ждала свое счастье, которое ей на голову свалится. Не валилось. А то, что валилось, быстро заканчивалось. Через неделю или две, уж на сколько принц приезжал. Настя каждый раз рыдала навзрыд, переживала искренне.

– Не надоело тебе? – однажды резко спросила Светка.

– Что? – не поняла Настя.

– Рыдать не надоело? Да я б к таким вообще не подошла. По морде же все видно.

– Что видно? – Настя даже плакать перестала.

– Ты себе не мужиков выбираешь, а баб. Все твои хахали как бабы истеричные. Они даже думают как бабы.

Настя снова начала плакать, а Галина Васильевна по-новому посмотрела на дочь. Да, та была из другого теста. Вроде как и не местная. С характером. И в мужиках разбиралась лучше любой Насти. Да и в бабах тоже. Знала, кому улыбнуться, с кем пошутить, кому что сказать, а с кем лучше промолчать. Светка обладала редким женским качеством – интуицией. Она чувствовала людей.

Галина Васильевна знала – или Светка встретит своего принца, или влюбится по уши, как дура, и пустит всю жизнь под откос. Галя видела, что дочь в нее. Она сама такая в молодости была. И что? Влюбилась – и под откос. Только Светка осталась. А то, что осталась – судьбу надо благодарить. С принцем же Галя промахнулась. Хотя как сказать? Светка-то не в ее породу пошла, в принцеву. Все от отца – и ноги, и скулы высокие. Характер Галин, а упертостью опять в отца. И легкостью. Она легко по жизни шла. Тоже редкое качество, когда женщина легко идет. Обычно тяжело тащится: еще молодая, а уже насупленная, согнутая, недовольная. Светка хоть и упертая, упрямая, категоричная, но смешливая, дурная. Энергии – через край. Вот и выплескивает, как может, – волосы красит, иногда Федора задирает нарочно.

Много лет Галина Васильевна старалась забыть прошлое, но оно всплывало снова и снова – со Светкиными вдруг проявившимися высокими скулами, внезапно выросшими длиннючими ногами. Прошлое напоминало о себе Светкиным поворотом головы и привычкой крошить хлеб на тарелке, узким запястьем, светлыми волосами, которые выгорали на солнце и становились белыми. По-настоящему белыми. Ну вот зачем эта дуреха испортила волосы? Зачем перекрасилась?

Светка с детства была самостоятельной. Даже слишком. Жизнь заставила. Галина Васильевна с дочерью не спорила. Если та втемяшила себе что-то в голову, то хоть тресни – не мытьем, так катаньем своего добьется. Упертая, как сто ослов. Вот как с работой. Галина Васильевна не знала что и думать. Светка пойдет уборщицей? Ее Светка? Ильич сказал: «Раз сама хочет, пусть идет».

С формой одни мучения были. Да что были? До сих пор. Уже Ильич вмешался, а что толку-то? Ну что ни напяль на нее, все равно и грудь, и попа, и ноги… И молодость, которая из-под любого хламья и балахона выпирает, не удержать. Светке-то «пофиг», так и говорит, хмыкая, а у Галины Васильевны – головная боль и бессонница.

Халатик белый, по середину колена, Светке выдали. Днем жарко, Светка под халатиком в лифчике и трусах. Так срамота – мужики-отдыхающие, солидные, с женами, бошки сворачивают. Светка над мусоркой наклоняется, чтобы вытряхнуть, а мужики слюной истекают. Жены, конечно, недовольны. А недовольные жены – самый сложный контингент. Они если скандалить начнут, так не остановятся. Светка, дурища, черные трусы и черный бюстгальтер нацепила. Конечно, все просвечивает, все лямки видны.

Галя дочери, конечно, выговорила по первое число. Но не помогло. Пришлось Ильича просить – Светка если кого и слушает, то только Ильича. Тот мягкий, деликатный, вежливый, что-то ей там шепотом в кабинете сказал. Светка на следующий день трусы с бюстгальтером сменила с черных на телесные. И опять все не слава богу. Будто голая под халатом. Ничего не видно, ничего не просвечивает, а мужики еще больше дуреют. Таращатся уже при женах живых, которые рядом стоят. Опять одна скандал закатила – что горничная чуть ли не стриптиз устроила.

Ильич с Галей нацепили на Светку синий халат уборщицы. И опять беда – нужного размера не нашлось, а нашлось на два больше. Светка покорно надела, только хмыкнула. И что? Стало только хуже. Грудь из разреза вываливается так, что до пупа все видно. Еще этот синий, оказывается, просвечивает. Хуже, чем белый, оказался. Мужики уже с высунутыми языками вслед смотрят, додумывают то, чего под халатом и нет. Фантазию им дали этим халатом. Светка ходит, хмыкает, но видно, что довольна. Пока жены не видят, мужики ей в карманы халатика деньги суют – за смену полотенец якобы. Светка делает вид, что не замечает. Стриптиз чистой воды. Она попой молодой крутит перед мужиком, тряпкой елозит, наклоняется, дотягивается, а он ей в карман деньги пихает. Спасибо, что не в трусы. Вот что с ней делать?

Галя иногда по ночам плачет. Но дочь зарабатывает больше, чем она.

– Светочка, ты бы переоделась. Нельзя так. Неприлично. Что о тебе подумают? – пыталась вразумить дочь Галина Васильевна.

– Наплевать. Лишь бы платили, – с молодым цинизмом отрезала Светка.

А теперь вот покрасилась в красный.

– Зачем? – ахнула Галя.

– А что?

Светка часто отвечала вопросом на вопрос. От этого вызывающего «А что?» Гале становилось страшно за дочь. И за себя, конечно же. Ведь у нее, кроме Светки, никого.

– Светочка, у меня же, кроме тебя, никого! – говорила Галя.

– У тебя Ильич есть, – отвечала Светка и была права. Да, у Гали был Ильич.

А у Ильича – сын Славик. Но об этом потом.

Пансионат переименовали в Дом творчества. Для работников культуры. Комнаты уплотнили и разделили по категориям. Стандартный номер, повышенной комфортности, директорский, он же под звездочкой, люксы. Двухместные, трехместные. В небольшие комнатки с огромными балконами-лоджиями втиснули кровати, обозвав их койко-местами. Три в ряд у стенки в комнате, еще одна на балконе. Тумбочка у каждой кровати персональная, шкаф же один – общий. Подсобные помещения превратили в душевые – тоже общие – и уборные. Сортиры, туалеты, клозеты – кому как нравится. На дверях появились обозначения – два нолика. Или две буквы «о» – тоже кому как нравится. Или два очка, и так тоже можно. Туалет. Узкий, как конура. Не повернешься, не развернешься. А зачем, скажите на милость? Сел или встал, пристроился и нечего крутиться.

На душевой так и написали – «Душевая». По утрам по коридору люди спешили занять очередь. Лучше, конечно же, было подружиться с соседкой, и тогда очень хорошо и удобно – одна стоит в душевую, другая – в туалет. Одна держит рулон туалетной бумаги, у каждого свой, персональный, другая – полотенца, вафельные, стираные-перестираные, страдающие от отсутствия синьки, крахмала и хозяйственного мыла и потому быстро пришедшие в негодность. Отказываются впитывать, хоть ты тресни. Трешься, а все равно мокрая. Так вот меняешься, в зависимости от того, чья очередь быстрее подошла. И не занимаешь надолго, потому как стучать в дверь начнут. В туалет очередь всегда длиннее. Некоторые в море моются или под шлангом, который на пляже. Мыло берут с собой и там намываются. Но это мужчины в основном.

В душевой неприятно. Смыться и бегом вон. Два душа прямо напротив двери. Ни загородок, ни отгородок. Стоишь голым задом к двери, чтобы поприличнее было. А дверь все равно хлопает – душ-то общий. Но пристроились, организовались, сообразили – женщины по две заходят, следующие за ними караулят. Мужчины тоже по двое. По одному – бабы выпихнут из очереди – нечего всю душевую занимать. А окно прямо на соседнюю столовую выходит. На кухню ихнюю. Из кухни такой вид открывается, что аж дух захватывает. Со всеми подробностями, так сказать. Повариха тетя Валя только успевает гонять Олежу – сына тринадцатилетнего. Парень немножко ку-ку. К нему привыкли. Внимания не обращают. Ну, стоит пацан, пялится. Он и с виду дебиловатый. Пусть хоть какая-то радость. Больной, что с него взять? Говорят, у таких только два инстинкта – пищевой и половой. Но точно никто не знает, что у Олежи в голове. Тетю Валю все жалеют из-за сына. Она целыми днями в столовке, а по выходным по горам ходит, травы собирает. Потом Олежа на набережной стоит и лавандой торгует.

– Лаванда! – кричит Олежа, но не так, чтобы зазывно. Ему бы к окну побыстрее вернуться.

Он как к окну прилепится – не отлипает. И рука сразу в штанах. Тетя Валя его полотенцем шваркнет, от окна отгонит, отвернется, повернется, а он опять перед окном.

– Да чтоб у тебя рука уже отсохла! – орет тетя Валя.

На крики тети Вали на Олежу уже никто не реагирует. Своих похабников хватает. Заглянут в дверь и кричат:

– Девки, кому спинку намылить, потереть?

Ну, бабы, которые следующие в очереди, их выпихнут, конечно. Но все равно стоишь задом, чтобы прикрыться хоть как-то. И выйти нужно непременно с соседкой, чтобы следующей паре очередь уступить. Тут как уж повезет – если соседке только ополоснуться, то и ты не намылишься толком. Если нормальная, то и подождать может. А еще надо лифчик с трусами простирнуть по-быстрому.

Еще успеть убрать надо – вещи разбросанные в шкаф засунуть, кровать застелить. Потому что сегодня уборщица придет. Вроде бы сегодня. Неделя прошла. Как? Уже неделя? Перед уборщицей обязательно прибрать надо. Попросить полотенце поменять? Или не просить? Самой в тазике простирнуть. Да, в тазике проще. Если соседка не займет. Она если устроит постирушку, то все, тазика не видать. Еще и одеяло забрала – мерзнет. Простыня отдельно, одеяло толстое, тяжелое – отдельно. Под ним только задохнуться. И всю ночь проворочаешься. Простыня короткая и шершавая. По телу скребет. Неприятно. Или грудь прикроешь, или ноги. Одеяло колючее, аж как током бьет. Под простыней еще ничего, а если ноги оставляешь открытыми, то колет ноги, если грудь – то всю ночь прочешешься. Дверь если открыть, то вечером разгоряченному телу хорошо – ветер обдувает, простыни хватает. К утру же зуб на зуб не попадает. Укрываешься одеялом и задыхаться, чесаться начинаешь. Встаешь мокрая как мышь. Простыня к телу липнет, потом пахнет. А если четыре женщины в комнате, то дышать вовсе нечем. Мужики, как кобели, на запах идут. Дурные совсем становятся. Если еще бухие, то совсем беда.

...
6