За второй чашкой кофе ему пришла мысль проверить «Скандинавские мифы». Тут-то она и обнаружилась: полуполосная цветная иллюстрация, на которой три блондинки – здесь они звались норнами – прядут нити жизни у основания мирового древа. Урд, Верданди и Скульд. Если забыть про имена и цвет волос, они были абсолютно идентичной заменой своих греческих аналогов.

Сразу после школы Ричард сбежал в Канаду, не получив высшего образования, и нигде потом не учился, но из книг знал, что мифология накапливается как осадочные слои. Видимо, здесь был именно такой случай. Задолго до древних греков и скандинавов некая культура заложила мойр-норн в фундамент, на котором потомки затем строили свое. Соответственно, они всегда воспринимались как дополнительные компоненты к более развитой мифологии. Или даже наоборот. Они настолько просты, что их лучше не трогать. Ричард, сделавший состояние в цифровой индустрии, видел в норнах, мойрах, или как их еще называют, базовые функциональные средства операционной системы. Зевс не имел над ними власти. Они знали прошлое и будущее. В легендах к ним прибегали только тогда, когда что-нибудь кардинально разлаживалось на метафизическом/космологическом уровне, либо с целью заткнуть сюжетные дыры. В греческой версии Клото была пряхой – создательницей нитей. Лахесис отмеряла длину. Собственно, та же кнопка «дремать» – все время, пока Додж лежал в постели, в руках у Лахесис была девятиминутная мерная лента. Атропа орудовала ножницами. Древнегреческий вариант Мрачного Жнеца. Хотя по теории, которую выстраивал Додж, обрыв сознания при переходе ко сну – по сути та же смерть, с той разницей, что можно проснуться.

Завтракать Ричард не стал, потому что ассистент, записывавший его на процедуру, сказал что-то про желательность прийти натощак. Вместо этого он пошел в душ. Выйдя из душевой кабины, он был зачарован странным освещением – холодным, кружевным, не искусственным, но и не солнечным. Ощущение было сюрреалистическое, как будто попал в кадры сна, снятые режиссером, который не добыл денег на серьезные спецэффекты, поэтому обошелся световыми трюками. Странный свет шел из северного окна. Сварщик, что ли, снаружи работает? Наконец Ричард сообразил, что солнце, встающее над Каскадными горами на востоке, отражается от зеркальных окон офисного небоскреба в нескольких кварталах отсюда. Додж прожил в этом пентхаусе пять лет, и все равно порой отражение солнца от соседних зданий устраивало ему фантастические сюрпризы. Астроном, наверное, оттянулся бы, рассчитывая углы, как они меняются от часа к часу и от сезона к сезону.

Из-за странного света отражение в зеркале тоже выглядело необычно. Ричард повертел головой, отыскивая новые родинки. Рыжий и веснушчатый, он десятилетиями готовился к завершающей схватке с меланомой, которая, по мрачным прогнозам дерматологов, ожидала его почти неизбежно. Раньше он проводил ежемесячный самоосмотр с почти параноидальной тревогой, однако годы шли, а схватка не начиналась. Ричард почти досадовал, что страшный враг, для битвы с которым он препоясался, вроде бы про него забыл.

Затем он приступил к бритью, поскольку заметил трехдневную рыжеватую щетину. Медики скоро будут проводить манипуляции с его бесчувственным телом. Смогут разглядывать его, сколько захотят, примечать, в чем он себя запустил. Он в какой-то мере знаменитость и должен за таким следить. Может, это повлияет на акции его компании или что-нибудь в таком роде.

Он ждал, что странный свет будет краткосрочным, и приятно удивился, что тот с каждой минутой становился все сильнее. Противоестественная бледность приобрела теплый оттенок, как от живого огня. Свет озарял маленькую раковину и фартук за ней. Для бритья Ричард, как всегда, пользовался мылом – особенным, которое покупал у компании на юге Франции. Оно пахло приятно, не парфюмерно, и запах не оставался надолго. Сейчас он только что положил мыло обратно в мыльницу, и оно было еще в пене. Через несколько минут пузыри высохнут и полопаются, но сейчас они вспыхивали в свете, преодолевшем девяносто три миллиона миль от исполинского термоядерного пекла в центре Солнечной системы и отразившемся от окон небоскреба. Каждый пузырек давал исключительно яркий блик, не белый, а радужный, поскольку мыльная пленка в силу каких-то там свойств (тут Ричард был слабовато подкован) разлагает цвет на чистые спектральные тона. Невероятно красивое, но совершенно обыденное явление не дало бы столько пищи для размышлений, если бы его компьютерно-игровая компания не вбухивала уйму денег и человеко-лет в задачу, как с помощью компьютерного кода более совершенно изобразить воображаемый мир. А это явление было как раз особенно сложно передать. О, существует множество способов сжулить, например нанести на куски мыла специальные шейдеры, чтобы в течение шестидесяти секунд после использования они были как будто в пене. Но это не более чем уловка. По-настоящему воспроизвести физику мыла, пузырей, воздуха, воды и прочего чудовищно дорого, и при его жизни этого не произойдет.

Дело это трудное, даже если моделировать каждый пузырь не как маленькое чудо динамики жидких сред, а просто как отражающую сферу. Несколько лет назад один из инженеров Корпорации-9592 (классический гуманитарий, подавшийся в программеры ради приличного заработка) назвал это проблемой «Руки с зеркальным шаром» и уел коллег-технарей, показав одноименную эшеровскую литографию. Это автопортрет художника – отражение в металлическом шаре, которую тот держит в левой руке. Лицо Эшера посередине, но геометрически искажено, так что по краям виден его кабинет. На заднем плане окно, сквозь которое, разумеется, проникает свет, прошедший не менее девяносто трех миллионов миль. Суть доклада заключалась в том, что для точного 3D компьютерного изображения такого простого объекта, как блестящий шар, нужно учесть каждый объект во вселенной. Инженер-гуманитарий – новый сотрудник по имени Корваллис Кавасаки – добавил, что проблема зеркального шара восходит как минимум к немецкому гению и ученому-энциклопедисту Г. В. Лейбницу, который изложил это все в терминах теории монад. Тут программисты рангом повыше зашикали паренька, и Ричард сделал мысленную отметку выдернуть того из нынешнего подразделения в свой личный отдел Заумных исследований. Так или иначе, в данном случае суть была в том, что каждый пузырик на куске мыла по меньшей мере так же сложен, как эшеровский шар. Отрендерить такое реалистично невозможно. Ричарда, впрочем, проблема не злила, а, наоборот, успокаивала – он даже чуточку гордился, что живет во вселенной, чья сложность не поддается алгоритмическому воспроизведению.

Умываясь, он закрыл глаза, потом снова глянул в зеркало. Посредине поля зрения было маленькое пятнышко там, где его ослепил яркий свет от пузырей. Обычно оно скоро исчезало, сменяясь тем, что глаз должен видеть на самом деле.

Однако сейчас этого не произошло. Когда Ричард снова закрыл глаза, чтобы вытереть лицо, крохотное пятнышко осталось. Это было ничто, но иное ничто, чем красноватая чернота при закрытых веках. Ричард знал, что́ это, поскольку такое приключалось с ним несколько раз в году. Минуту назад солнечный блик включил в его мозгу глазную мигрень, безболезненную и неопасную. «Ауру» вызывало временное нарушение кровоснабжения зрительной коры головного мозга. Она всегда начиналась с такого вот пятнышка, которое не желало уходить. В следующие полчаса оно вырастет, так что невозможно станет читать, затем постепенно сместится вправо и будет некоторое время мешать периферическому зрению, прежде чем исчезнуть без следа.

Слепая область была не черной, как вы могли бы подумать. Когда Ричард закрывал глаза, то есть действительно видел черное, она проступала как узор из нечетких желтых и черных полос, вроде тех, которыми обозначаются опасные зоны на производстве, только еще мерцала и плыла, как экран старого телевизора со сбитой синхронизацией кадровой развертки.

За всеми этими соображениями он продолжал выстраивать оборону против вероятной фланговой атаки со стороны Поликультии, одной из Муз-Фурий, утверждавшей, что любые идеи Ричарда культурно обусловлены. В данном случае она могла ждать тактической поддержки от Церебры, непреднамеренно вредной МФ, имевшей привычку указывать, что любая якобы умная Ричардова мысль – на самом деле ухудшенный вариант более умной мысли, пришедшей ей в голову давным-давно. Предполагаемая линия атаки Поликультии-Церебры была такая: о’кей, поскольку у Ричарда вышла из строя часть зрительной коры, он видит в этой области «ничто». Его мозг постоянно выстраивает своего рода трехмерную модель вселенной, позволяющую, например, с закрытыми глазами найти телефон на прикроватном столике. Он не может вынести «ничего» среди понятной в остальном реальности, а потому заполняет ничто кое-чем. Это просто визуальный эквивалент звона в ушах.

Но почему это конкретное кое-что? Ричард воспринимает «ничто» как черно-белые предупредительные полосы, разлаженный телевизор и так далее, но лишь потому, что он белый мужчина определенного возраста из штата Айова. Маорийская повитуха, римский центурион-гомосексуал или синтоист одиннадцатого века, столкнувшись с тем же неврологическим явлением, поместили бы на место «ничто» другие страшилки из собственного набора культурных отсылок – например, стену холодного колдовского пламени, окружающую владения Гюмира в Ётунхейме (согласно «Скандинавским мифам»).

Временная слепота дала предлог не окунаться в Галдеж. В прошлом десятилетии он бы сказал «не проверять почту», однако, разумеется, электронная почта – наименее назойливый способ из всех, какие Миазма (как Ричард называл интернет) изобрела для кражи нашего внимания. Ричард объединял их под заголовком «Галдеж». Он не ждал, что сегодня в Галдеже есть для него что-нибудь важное, поскольку с помощью секретарей оградился системой чар и заклятий вроде автоматических сообщений «нет на рабочем месте» и так далее.

Таким образом, ему предстояло убить время до визита к врачу. Ричард убрал д’Олеров обратно в сумку и (раз уж в нынешнем полуслепом состоянии все равно ничего другого сделать не мог) обошел пентхаус, проверяя, не забыла ли София что-нибудь еще, а затем спустился на лифте в вестибюль здания. Между лифтовым холлом и выходом располагалось кафе-пекарня. Ричард собирался купить «Нью-Йорк таймс» и, когда зрение прояснится, решить кроссворд. Не то чтобы он любил кроссворды как таковые, но само сознание, что у него есть на них время, помогало ощутить себя свободным человеком.

Во, хозяин пекарни, вышел поздороваться. Это был вьетнамец на седьмом или восьмом десятке, достигший вершин пекарского мастерства благодаря французскому колониальному присутствию на своей родине. Заведение было серьезное – не мини-духовка за кассой, а целый комплекс мраморных разделочных поверхностей, миксеров размером с лодочный мотор и огромных печей в глубине здания. За стеклом пожилые азиаты и хипстеры в сеточках на волосах раскатывали тесто и вручную лепили круассаны. Во не считал свой бизнес успешным, если всякий в радиусе полкилометра не шел каждый вечер домой с багетом под мышкой.

В торговом зале стояло пять-шесть столиков, а со стороны тротуара было окошко с кассой. Отдельный вход соединял пекарню с вестибюлем. Ричард вошел в эту дверь, взял еще чашку кофе и «Нью-Йорк таймс». Во старался втолковать, что вчера через знакомых на рынке Пайк-Плейс получил бушель спелых яблок из долины Якима^[1] – всего на несколько тарт татен, которые он приберег для особо любимых постоянных покупателей. Не то чтобы это был такой уж секрет, поскольку весь первый этаж благоухал яблоками. Во подкрепил вербальное сообщение наглядной демонстрацией, возможно, по привычке, выработанной за десятки лет, пока он мучительно осваивал английский. Мягко придерживая Ричарда под локоть, Во отвел его за прилавок и показал картонную коробку, до половины наполненную яблоками. Порылся, отыскал достойный образец и показал, держа в пальцах. Жест явственно напомнил Ричарду эшеровскую «Руку с зеркальным шаром», только, разумеется, вместо шара было яблоко. Американские покупатели старой закалки в местном супермаркете брезгливо отвернулись бы. Оно было вполовину меньше твердых, блестящих ред делишес, которые обычно продаются в таких местах, темно-красное с одного боку и желтовато-зеленое с другого, в темных точках и с двумя листиками на черешке, однако до того круглое и налитое, что, казалось, вот-вот лопнет. Во поднимал яблоко все выше, поглядывая то на него, то на Ричарда.

– Вот это я понимаю, настоящее! – сказал наконец Ричард.

Не самое глубокомысленное высказывание, но иначе Во бы не унялся. В награду тот настоял, чтобы Ричард захватил яблоко на перекус. Ричард взял подарок с должной церемонностью, словно японский бизнесмен, принимающий визитную карточку, огладил пальцами бока, повертел туда-сюда, восхищаясь цветом, и аккуратно убрал в сумку. Скоро он оказался за всегдашним столиком с кофе, кроссвордом и куском тарта.

Только съев две трети ломтика, Ричард внезапно вспомнил, что доктор велел не есть перед процедурой. Утром помнил и не позавтракал, но начисто обо всем позабыл перед соблазном тарт татен, минуту назад вынутого из печи.

Он виновато глянул на оставшуюся часть – лучшую, поскольку там была хрустящая корочка, – и в конце концов решил ее съесть. Вряд ли прийти не натощак действительно так уж страшно. Это просто что-то вроде рекомендации выключать мобильный, когда заправляешь машину, раздутой юристами до истерического предупреждения. А в той мере, в которой опасность все-таки есть, сделанного не воротишь. Три трети ломтика в желудке не могут быть хуже двух третей. А если оставить недоеденное на тарелке, Во заметит, неправильно поймет и, возможно, лишит его статуса особо любимого постоянного покупателя.

Куда важнее потенциальных медицинских осложнений был вопрос: не следует ли считать забывчивость тревожным звоночком, первым признаком старческого маразма? То, как стремительно он расправился с кроссвордом, вроде бы опровергало опасения. Но тут работает долговременная память, верно? Ричард не мог сказать точно. В детстве он не ведал о существовании маразма, пока старший двоюродный брат на семейном сборище не открыл ему глаза и не привел краткий (и, как задним числом стало понятно, чудовищно неточный) список симптомов, выразительно поглядывая на бабушку. После этого Ричард с избытком компенсировал прежнюю наивность, высматривая эти симптомы у всех сколько-нибудь пожилых родственников.

2

Медики очень твердо стояли на том, что после процедуры он не сможет вести машину из-за сильнодействующих препаратов, которые ему введут, что в практическом смысле он будет полным инвалидом и что процедуру не станут даже начинать, пока он не назначит ответственного, который заберет его из больницы и не допустит до управления транспортным средством. Поэтому сейчас Ричард прошел два квартала до остановки, сел в автобус, который шел к медицинскому центру на холме за центром города, и удобно устроился на сиденье в середине салона.

Он разблокировал телефон. Экран покрывала красная сыпь кружочков с укоризненными циферками – следствие двенадцатичасового пренебрежения Галдежом. Ричард заставил себя не смотреть на уведомления, открыл адресную книгу, пролистал до буквы «К» и нашел пять разных контактов для Корваллиса Кавасаки. Некоторые были с маленькими картиночками, и это помогло угадать, которые из них устарели. По большей части они накопились за годы, когда Корваллис плотно работал с Ричардом в Корпорации-9592, компьютерно-игровой компании, сделавшей Ричарда миллиардером, а Корваллиса, на лексиконе ИТ-индустрии, децимиллионером. На снимках он был с кружкой пива в баре либо в комических/ликующих позах, связанных с успехами компании в онлайн-игровой отрасли. Впрочем, имелась и очень официальная, почти как на документ, фотография Корваллиса с тщательно уложенными волосами, в костюме и при галстуке. На этой фотографии, сделанной всего несколько месяцев назад, значилась и должность Корваллиса – технический директор «Нубилант индастриз», компании, которая занималась облачными вычислениями. Она возникла несколько лет назад в результате «ролл-апа», как на ИТ-жаргоне называется приобретение и слияние нескольких компаний, работающих в одной нише. Корваллиса переманили из Корпорации-9592 жирным фондовым опционом. Ричард жалел о его уходе, но вынужден был признать, что решение очень правильное: Корваллис руководил переездом Корпорации-9592 со старомодных серверных шкафов в облако и получил за это не такое щедрое вознаграждение, как те, кому повезло больше. С тех пор как Корваллис ушел в «Нубилант» (офис компании располагался почти в центре Сиэтла), они с Ричардом несколько раз обменялись сообщениями, что хорошо бы встретиться и пропустить по глоточку, но пока все никак не срасталось. Сегодня Додж, прокручивая их переписку, нашел в конце тучу сообщений от воскресного вечера: Корваллис соглашался уйти с работы после обеда, забрать одурманенного Ричарда из клиники и посидеть с ним в кафе или где-нибудь еще, пока он не оклемается.

«Еду в больничку», – отбил Ричард, затем выудил из сумки тяжелые наушники и нахлобучил на голову. Звуки автобуса стали приглушенными. Ричард воткнул наушники в телефон и включил, поскольку они были электронные шумоподавляющие. Они тут же начали гнать ему в уши антишум, отчего все стало еще тише.

Корваллис ответил «ок». В окошке появилось многоточие, означающее, что тот продолжает набирать.

Додж активировал музыкальное приложение и начал прокручивать плей-лист до буквы «П». Звон в ушах усилился из-за противоестественной тишины, созданной активным шумоподавлением.

Корваллис добавил: «Могу отвезти тебя на работу. Хочу показать, что мы тут делаем. Это суперкруто».

Ричард решил не отвечать. При всем дружеском отношении к Корваллису он ненавидел долгие экскурсии по ИТ-компаниям. Он вбил в окошко поиска «Помпезус Бомбазус». Уши наполнил роскошный звук симфонического оркестра в полном составе, поддержанный хором и усиленный энергичной секцией перкуссии. «Помпезус Бомбазус» была любимой группой Ричарда. Очевидно, она состояла всего из одного человека в какой-то немецкой студии: оркестр, хор и все остальное создавалось синтезатором. Чувак несколько лет назад заметил, что во всех малобюджетных ужастиках саундтреком служит одна и та же музыка, «Кармина бурана» Карла Орфа. Эта кантата превратилась в клише, способное скорее насмешить, чем напугать. Немецкий чувак, который влачил голодное существование свободного художника в попытках выстроить карьеру диджея, родил гениальную мысль, преобразившую его жизнь. Судя по кинорежиссерам, есть неудовлетворенный спрос на музыку, единственным образцом которой остается «Кармина бурана». Рынок (если можно назвать так мир композиторов и музыкантов) не откликается на спрос. Почему бы не записывать собственную музыку, которая будет звучать как саундтрек к таким киноэпизодам, которые всегда идут под «Кармина бурана»? Она не должна быть такой же, но обязана вызывать те же чувства. Немец взял себе имя «Помпезус Бомбазус» и выпустил одноименный альбом, который тут же с энтузиазмом спиратили и выложили на торренты, откуда его принялись бесплатно качать начинающие режиссеры, объединенные чувством, что если еще раз услышат «Кармина бурана», то проткнут себе барабанные перепонки карандашом. С тех пор «Помпезус Бомбазус» выпустил еще пять альбомов. Все их Ричард скачал легально и слил в один длинный плей-лист. Душераздирающий надрыв этой музыки превращал разгрузку посудомойки в эпохальное событие масштаба заключительной сцены «Космической одиссеи 2001 года». В данном случае это было мягкое ехидство в адрес Си-плюса (как Додж называл Корваллиса). Он не хотел говорить этого прямо из страха, что Си-плюс неверно его поймет, но в последние годы их профессиональных отношений Си-плюс был для Ричарда не столько техническим экспертом самого широкого профиля, сколько интеллектуальным помощником и подсказчиком. Когда дело доходило до всего, что Ричард не выучил в свои исключительно бурные восемнадцать – двадцать пять лет, Корваллис был его Вергилием и его мистером Пибоди^[2].