Глава 3. Младотурок

Карета свернула в узкую улочку, на которой находился отель «Савой», и через несколько минут остановилась рядом со старым двухэтажным зданием. Хозяйка пансиона открыла Джевдет-бею дверь и почтительно отошла в сторонку, краем глаза поглядывая на карету. Потом, стараясь не упустить благоприятной возможности, она побежала вслед за ним по лестнице, на ходу жалуясь на поведение Нусрета: он-де все шумит, не дает покоя другим постояльцам и, хоть и больной, ведет себя безнравственно. Понимающе кивая в ответ на угрозы хозяйки выставить беспокойного постояльца из пансиона, Джевдет-бей думал, что, должно быть, дела обстоят не так уж и безнадежно. Быстро взбежав по каменным ступеням, он постучал в дверь. Последний раз он был здесь две недели назад, сразу после помолвки.

Как он и ожидал, дверь открыла армянка. Увидев ее, Джевдет-бей, по обыкновению, покраснел. Чтобы скрыть смущение, напустил на себя задумчивый вид, точно пытался вспомнить что-то важное, и быстро прошел в комнату.

– Как Нусрет? – спросил Джевдет-бей и тут же увидел брата, лежащего в кровати, привалившись спиной к подушке. «Все с ним в порядке!» – подумал он.

– А, это ты? Каким ветром тебя сюда занесло? – поприветствовал Джевдет-бея брат.

Тот улыбнулся, пытаясь по голосу понять, каково состояние больного, потом подошел ближе и склонился к изголовью, чтобы обнять его и расцело вать в щеки.

– Туберкулезных не целуют! – сказал брат, но все же позволил себя поцеловать – с таким видом, будто оказывал Джевдет-бею благодеяние.

– Как ты? – спросил Джевдет-бей, усаживаясь на стул в углу комнаты.

Вместо ответа брат задумчиво протянул:

– Что это, интересно, надоумило тебя сегодня ко мне заглянуть? – Потом подозрительно взглянул на присевшую рядом женщину и спросил: – Мари, уж не ты ли его позвала?

– А зачем мне его звать? Ему самому захотелось тебя повидать, – ответила Мари. Голос у нее был нежный и мелодичный.

– Неужели, чтобы я тебя навестил, меня нужно обязательно звать? – спросил Джевдет-бей и покраснел, потому что, как всегда в присутствии брата, его стали мучить угрызения совести. – Как ты? Как самочувствие?

Нусрет раздраженно повернулся к армянке:

– Нет, это ты его позвала. Он уже второй раз справляется о моем здоровье. С чего бы это?

– Боже мой, Нусрет! – простонала Мари и подошла к кровати, чтобы успокоить его. Поправляя одеяло, обернулась к Джевдет-бею. – Вчера вашему брату было очень плохо, он терял сознание… Сегодня ему чуть получше, но не нужно обманываться, положение тяжелое.

– Ничего подобного! Я в полном порядке! – выкрикнул Нусрет. Хотел было еще что-то сказать, но дыхания не хватило, и он смолк. Какое-то время он смотрел на них презрительным и обвиняющим взглядом.

– Доктора не вызывали? – спросил Джевдет-бей, повернувшись к Мари.

– Не нужно мне доктора! Я сам доктор… Медицина – враг человечества! – пробормотал Нусрет.

Мари беспомощно взглянула на Джевдет-бея, словно спрашивая: «Ну что я тут могу поделать?»

«Стало быть, доктора придется вызывать мне», – подумал Джевдет-бей. Его глаза встретились с глазами Мари, и он смутился. Красавицей ее назвать было нельзя, но все же она была очень симпатичной. Чем, интересно, мог такой женщине приглянуться пьяница Нусрет, не имеющий и гроша за душой? Джевдет-бей обвел взглядом комнату. На столе стояли тарелки, стаканы и кувшин – судя по всему, их часто использовали и часто мыли. В углу лежали свежевыстиранные, отутюженные простыни и рубашки. Все в комнате сияло чистотой: вещи, стены, окна; напоминала она не больничную палату, а только что прибранную перед приходом гостей залу в каком-нибудь богатом доме. Как же хотелось Джевдет-бею жить в таких чистых, прибранных комнатах с женой и детьми! Поймав себя на этих мыслях, он еще раз взглянул на Мари и снова покраснел. Потом повернулся к брату и заметил, как медленно и тяжело тот дышит. «Эти двое здесь на своем месте, а я – лишний», – подумал Джевдет-бей, и тут ему пришло в голову, что за всю жизнь он никогда не был любим такой женщиной – да что там, вообще никогда не был любим.

– Ты когда-нибудь видел Зийю? – спросил Нусрет. Он имел в виду своего сына, которому было уже девять лет. Жил он у родственников в Хасеки.

– Нет, – удивленно ответил Джевдет-бей.

Брат знал, что он никогда не бывает в Хасеки. Единственной ниточкой, которая еще связывала обоих братьев с жившими там родственниками, была Зелиха-ханым, но она в последнее время о Зийе ничего не рассказывала.

– Я думал, не отправить ли его в деревню, к матери, – сказал Нусрет. – Но передумал. Пусть лучше живет здесь. Хоть и среди идиотов, да все-таки в городе, а? – Он отдышался и продолжил: – Мы с тобой оба перестали общаться с родственниками, но, правда, по разным причинам. Я – потому что не хотел быть для них обузой, а ты – потому что не хотел, чтобы они были обузой для тебя! – Нусрет снова замолчал, восстанавливая дыхание. На лице у него появилось столь знакомое Джевдет-бею выражение обвинения. – В про шлый раз ты приезжал в карете. Твоя?

– Нет, не моя. Нанял.

– И что, нынче такие кареты стоят на каждом углу, ждут седоков?

– Нет, – смутившись, ответил Джевдет-бей. – Я ее взял на три месяца.

– А, чтобы пофорсить? Некоторые берут напрокат галстук или костюм, а ты, выходит, карету? – сказал Нусрет и, взглянув на Мари, улыбнулся.

Джевдет-бей почувствовал себя униженным и жалким.

– Как ты сегодня, однако, разоделся, – продолжал Нусрет все с той же презрительной усмешкой на губах и, не ожидая от брата ответа, повернулся к Мари. – Я тебе говорил, что он помолвлен с дочкой паши? – И снова Джевдету: – Что, хорошая девушка?

– Хорошая!

– А откуда ты знаешь? Сколько раз ты ее видел-то?

Джевдет-бей почувствовал, что по лбу и по шее у него течет пот, и встал. Пошарил по карманам, вспомнил, что забыл платок дома, и снова сел.

– Два, – сказал он слабым голосом.

– Ах, два? Два раза увидел и уже понял, что она за человек? Да ты хоть с ней поговорил?

Джевдет-бей нервно покачивался на стуле.

– Говорили вы с ней, спрашиваю? Как ты понял, что она хорошая девушка? О чем говорили-то?

– Так, о том о сем…

– Э, да не конфузься ты так! Ты ведь не виноват, что не говорил с ней. Эти дурные обычаи – следствие здешней грязной, убогой, скверной жизни. Понимаешь, о чем я говорю? Понимаешь, в каком месте мы живем? Не-е-ет, не понимаешь, не кивай! И с тобой такое может случиться! Хотя нет. Ты не из таких. У тебя будет семья… Но вот такая женщина тебя никогда не полюбит!

Они оба одновременно посмотрели на Мари. Джевдет-бей понял, что, пока он сидит рядом с братом, от смущения ему не избавиться и от пота не спастись.

– Да не красней ты, не красней! – бросил Нусрет и, снова кивнув в сторону Мари, спросил: – Она ведь тебе нравится, а? Ты ею восхищаешься, не так ли?

– Нусрет, пожалуйста! – вмешалась Мари, но не похоже было, чтобы она смутилась. Выглядела спокойной и гордой.

– Видишь, ты ему нравишься. Он тобой даже восхищается! – улыбнулся Нусрет Мари. – Это потому, что ты ему кажешься вполне европейской женщиной. Мой брат любит все европейское… Кроме… – он помолчал немного, будто подыскивая нужное слово, – кроме революции! Ты хоть знаешь, – спросил он, повернувшись к Джевдет-бею, – что такое революция? А? Когда льется кровь и гильотина работает без передышки? Хотя откуда тебе знать! Ты только об одном и думаешь, только одно и любишь… – Договорить он не смог или не захотел. Просто сделал пальцами знак, будто пересчитывает купюры.

Джевдет-бей не мог больше это переносить. Ему было сейчас хуже, чем ночью, во время того кошмара. Вскочив со стула, он сделал два неуверенных шага в сторону кровати и простонал:

– Нусрет, я же тебя люблю! Ну почему мы так… – Такого приступа искренности с ним не случалось уже многие годы. Смутившись, он криво улыбнулся и посмотрел на Мари. «Ну и зачем я это сделал? Господи, как же я вспотел! Хуже, чем во сне…»

Внезапно грудь Нусрета выгнулась, голова упала на подушку, и он зашелся в приступе хриплого, страшного кашля. Джевдет-бей с ужасом смотрел на конвульсии брата, не зная, что делать. Мари бросилась к Нусрету и обхватила его за плечи. Тут Джевдет-бею пришло в голову открыть окно. Пока он пытался справиться с защелкой, Нусрет немного пришел в себя и, увидев, что хочет сделать брат, заорал:

– Нет, нет, не открывай! Не хочу, чтобы эта гадость проникла в мою комнату! Эти грязь и убожество, пошлость, мерзость, деспотизм – прочь, прочь, не хочу этим дышать! Нам и так хорошо… – Казалось, он бредит. – Никому не позволю открывать окно! Здесь мое убежище, моя Франция, и пока не сгинет эта тьма, пока не сгинет Абдул-Хамид, пока не станет все светлым, чистым, хорошим – не позволю открывать окно! – И снова его начал сотрясать кашель.

Чтобы хоть что-нибудь сделать, Джевдет-бей попытался поправить подушку, на которую откинулся брат, поднял упавший на пол край одеяла и встретился глазами с отчаянным взглядом Мари.

– Доктора… Пожалуйста, приведите доктора! Я не могу. Он мне запретил…

– Хорошо, – пробормотал Джевдет-бей и, испуганно избегая взгляда брата, который все еще продолжал кашлять, выскочил за дверь.

Из-за захлопнутой двери было слышно, как брат кричит:

– Куда он пошел? За врачом? Да что он сделает, этот врач? Не нужно…

Глава 4. В аптеке

«Умрет! – подумал Джевдет-бей, выйдя на улицу. – Не сегодня, так завтра умрет!» Испугавшись этих мыслей, он попытался себя успокоить: «А может, и ничего страшного.

Разве с мамой не так же было?» Кучер, покуривая, рассматривал Джевдет-бея с типичным кучерским выражением на лице. «Но Нусрет понимает, что скоро умрет. Поэтому и говорит такие ужасные вещи!» Не желая воскрешать в памяти сцену, только что разыгравшуюся в комнате брата, он решительно сказал себе: «Нужно срочно найти доктора!» Выйдя из переулка, задумался, где здесь может быть аптека. «Должно быть, ближайшая – „Канзук“. Та, где Клонаридис».

Проспект^[15], ведущий от Туннеля к Таксиму, несмотря на жару, был заполнен народом. Натыкаясь на прохожих, Джевдет-бей поспешно пробирался сквозь толпу, словно опасаясь, что, если он задержится, брат умрет и он, Джевдет, будет в этом виноват. Ему хотелось даже пуститься бежать, но он понимал, что это было бы глупо. Прохожие, люди степенные и неторопливые, расступались перед ним, с ленивым любопытством оглядывая куда-то спешащего в такую жару неучтивого господина.

Войдя в аптеку, Джевдет-бей увидел аптекаря Матковича и толстого аптечного мальчика:

– Доктор на месте?

– Занят, – бросил аптекарь, указав на дверь в глубине помещения.

– Но я не могу ждать! – жалобно сказал Джевдет-бей и, не обращая внимания на ждущих своей очереди пациентов, распахнул дверь кабинета и вошел.

В кабинете, кроме врача, сидела женщина с ребенком. Доктор, вооружившись ложкой, рассматривал его горло. Заметив незваного гостя, он нахмурился, вытащил ложку у ребенка изо рта и строгим голосом сказал:

– Будьте добры, подождите за дверью.

– Доктор, это очень срочно! – пробормотал Джевдет-бей.

Врач снова засунул ложку ребенку в рот и пробурчал:

– Я же сказал: подождите за дверью! – Потом, обращаясь к женщине, произнес что-то по-французски.

– Больному очень плохо, – пролепетал Джевдет-бей, но, взглянув на женщину и ее сына, вдруг поверил, что Нусрет не умрет. – Очень плохо… – сказал он снова, на этот раз потому, что не хотел надолго здесь оставаться.

– Хорошо, иду-иду, – сказал врач. – Но вам придется немного подождать.

Джевдет-бей вышел за дверь и хотел присесть на стул рядом со ждущими своей очереди пациентами, но передумал и принялся расхаживать по аптеке из угла в угол. Затем, отойдя в сторонку, закурил. Аптекарь, сидя за стойкой, смешивал какие-то порошки, заглядывая в рецепт; мальчик что-то взвешивал на маленьких весах. Закончив работу, аптекарь пересыпал смесь в пузырек и вручил его мужчине в шляпе. Потом в дверь ввалился рослый пузатый весельчак, потребовавший шампанского. Аптекарь узнал его, улыбнулся и показал рукой на угол, где стояли две пирамиды: одна из бутылок с шампанским, другая из бутылок с минеральной водой. Спокойно, не торопясь, как это свойственно людям, которые располагают и временем, и деньгами, толстяк начал рассматривать этикетки: «Эвиан», «Виттель», «Виши», «Аполлинарис»… Ни с того ни с сего Джевдет-бей подумал, что Ашкенази, опоздавший сегодня в лавку из-за тумана, тоже наверняка пьет эти вина, доставленные сюда из Франции. «И шоколад ест, – думал он, глядя на шоколадки „Тобле“, выложенные на столике рядом с бутылками. – Как и все паши в своих особняках… А я? Я работаю, мне жениться нужно. Брат у меня болеет – да не умрет, не умрет, он крепкий… Армянка эта… У меня столько дел, что на любовь нет времени. Как утомительно сидеть здесь и ждать… Ну-ка, что написано на витрине? Наоборот тоже можно прочитать: „Готовые лекарства из Европы“. А пониже – „Лекарства местного изготовления“». Улыбчивый толстяк отобрал бутылки, поставил их на прилавок и сказал, что пришлет за ними слугу. «А потом он это шампанское у себя дома выпьет. Вместе с семьей сядет за стол, и они будут есть, пить, разговаривать, улыбаться друг другу… И у меня будет то же самое после свадьбы. „Эликсир бодрости Этхема Пертева“… „Крем Пертева“… Да что он там так долго копается, этот доктор? Как только дверь откроется, сразу зайду в кабинет. „Одеколоны Аткинсона“… „Микстура от кашля Катрана Хаккы Экрема“… „Слабительное Гунияди Яноша“… Помнится, когда я в детстве заболел дизентерией, думал, что умру. Но, кроме меня, никто так не думал. А что, если бы умер? Нет! О, вот и дверь открылась!»

Едва не налетев на женщину с ребенком, Джевдет-бей бросился в кабинет и, сам не веря своим словам, проговорил:

– Больному очень плохо. Умирает! Пожалуйста, быстрее!

– Кто умирает? Где? – спросил доктор, стоявший у раковины в углу и мывший руки.

– Да здесь, совсем близко, в пансионе. Пойдемте скорее, увидите. Совсем близко!

– А сюда больной не может прийти? – спросил доктор, неторопливо вытирая руки невероятно белым и чистым полотенцем.

– Нет, не может. Он умирает! Но может быть, есть надежда? В двух шагах, всего в двух шагах отсюда. Пойдемте быстрее, медлить нельзя!

– Ладно-ладно! – проворчал доктор. – С вашего позволения, я возьму свой чемоданчик.

Сказав ожидающим у двери кабинета пациентам, что придется немного подождать, доктор вышел на улицу вслед за Джевдет-беем и только тут спросил, что стряслось с больным. Джевдет-бей рассказал про приступ кашля и, поскольку не знал, что еще сказать, добавил, что у больного туберкулез. Доктор разочарованно нахмурился, но быстро пришел в хорошее расположение духа – должно быть, обрадовался возможности ненадолго покинуть свой кабинет и отвлечься от скучной рутины. По пути он смотрел на витрины и разглядывал прохожих. Потом, купив в табачной лавке сигареты, сообщил Джевдет-бею, что от туберкулеза сразу не умирают, и рассказал об одном своем пациенте, который умирал-умирал да и выздоровел. Проводив внимательным взглядом проходящую мимо женщину, спросил, чем занимается Джевдет-бей, и, узнав, что торговлей, не стал скрывать удивления. Когда они уже сворачивали в переулок, им встретился какой-то знакомый доктора. Они обнялись и начали быстро-быстро говорить на каком-то иностранном языке (Джевдет-бей решил, что это итальянский). На часах было уже четверть четвертого.

Когда они вошли наконец в пансион, доктор пожаловался на жару. Заслышав его голос, Мари открыла дверь.

– Не нужно мне доктора, закройте дверь! – послышался голос Нусрета. – Не пускайте сюда мрак!

Доктор прошел в комнату вслед за Мари. Бросил взгляд на больного, продолжавшего что-то бормотать, поставил чемоданчик на пол и, обернувшись к Мари, внимательно вгляделся в ее лицо.

– Je vous reconnais^[16], мадемуазель Чухаджиян! – сказал он и, неожиданно склонившись, поцеловал ей руку. Медленно поднимая голову, добавил, на этот раз почему-то по-турецки: – Я восхищаюсь вашей игрой в «Счастливом семействе»!

– Кто это? Что происходит? – спросил Нусрет. Заметив улыбающегося доктора, подошедшего к постели, бросил: – Ты не доктора привел, а какого-то шута горохового!

Доктор, не обращая внимания на его слова, продолжал улыбаться:

– На что жалуетесь, эфенди?

– Туберкулез у меня! Умираю.

– Ну-ну, почему же вы так в этом уверены?

– Потому что я сам врач! Тут и осмотр не нужен – любой медик с первого взгляда поймет, что это туберкулез в последней стадии. Видишь, как щеки впали? Ты гражданское училище оканчивал?

– Стало быть, мы коллеги, – сказал доктор, продолжая благодушно улыбаться.

– Что из военной академии, что из гражданского училища – после выпуска умные идут в революционеры, а дураки – в доктора, – выкрикнул Нусрет.