Я вошел в кофейню «Молодость», находившуюся на площади перед вокзалом, где некоторые из моих приятелей по кварталу все еще собирались по вечерам и играли в карты, смотрели по телевизору футбол или просто приходили, чтобы встретиться друг с другом, – они сидели там часами. Мой знакомый студент университета, работавший в лавке своего отца-сапожника, и еще один мой приятель по кварталу, игравший в футбол в любительской команде, сидели за столом у самой стены и болтали. На их лицах играли блики черно-белого телевизора. Я заметил прочитанные газеты с растрепанными страницами, два чайных стаканчика, сигареты и бутылку пива, которую они купили у бакалейщика, а теперь спрятали под столом на одном из стульев. Мне нужно было с кем-то поговорить, и проговорить не один час, но я сразу же понял, что с этими двумя не смогу разговаривать. Меня внезапно охватила такая печаль, что на глаза навернулись слезы, но я гордо вытер их: людей, которым я открою свою душу, мне предстояло выбрать из тех, кто уже жил в мире книги.

Так мне удалось поверить, что я являюсь полноправным хозяином своего будущего, но я знал, что сейчас моим хозяином была эта книга. Книга не только проникла в мое сердце, точно какая-то тайна и грех, из-за нее я утратил возможность говорить – я жил словно во сне. Куда исчезли похожие на меня тени, с которыми я мог бы поговорить, где находится страна, в которой я смогу обрести мечту, взывавшую к моему сердцу, куда пропали те, кто читал эту книгу?

Я перебрался через железнодорожные пути, прошел по переулкам, наступая на опавшие желтые листья, прилипшие к асфальту. Внезапно я ощутил прилив сил: если бы я все время так шел, шел быстро, не останавливаясь, если бы я отправился в путь, то, наверное, я бы добрался до мира книги. Однако новая жизнь, чье биение я ощущал в своей душе, была где-то очень далеко, в стране, которую, видимо, невозможно разыскать, хотя я чувствовал, что приближаюсь к ней. По крайней мере, я пытался оставить прежнюю жизнь позади.

Когда я дошел до песчаного берега, я с изумлением увидел, что море кажется совершенно черным. Почему я раньше не замечал, что Мраморное море по ночам такое темное, такое жестокое и безжалостное? Все вокруг словно разговаривало на своем языке, и в том мимолетном безмолвии, куда влекла меня книга, я вдруг начал различать этот разговор. На миг я почувствовал, сколь торжественно тихо море, словно ощутил неотступность собственной смерти, которую увидел внезапно, читая книгу, но сейчас у меня не было ощущения того, что «всему пришел конец», как бывает, когда действительно приходит смерть: скорее, это было любопытство и волнение человека, который только начал жить.

Я бродил по песчаному берегу. В детстве с ребятами из квартала мы всегда что-то искали здесь среди консервных банок, пластмассовых мячей, бутылок, пляжных тапочек, прищепок, электрических лампочек и резиновых пупсов, что кучами выносило на берег море после штормов. Мы искали волшебный клад, что-то сверкающее, удивительное, а что именно – мы не знали. На мгновение мне показалось, что, если мои глаза, озаренные светом книги, заметят и внимательно посмотрят на любой предмет старого мира, они смогут превратить его в ту волшебную вещь, которую мы искали детьми. В то же время я вдруг почувствовал столь пронзительное одиночество, навеянное книгой, что я подумал: темное море сейчас поднимется и поглотит меня.

Тревога овладела мной, и я зашагал быстрее, но не для того, чтобы с каждым шагом видеть реальность нового мира, а для того, чтобы как можно скорее оказаться в комнате наедине с книгой. Я почти бежал к дому, я уже казался себе неким существом, созданным из струившегося из книги света. И это меня успокаивало.

* * *

У отца был хороший друг, его ровесник, который много лет проработал на Государственной железной дороге и дослужился до должности контролера; кроме того, он писал в журнал «Железная дорога» полные энтузиазма статьи о профессии железнодорожника. Более того, он писал, сам иллюстрировал и издавал детские комиксы в серии «Детская неделя приключений». В те дни я часто прибегал домой и с головой погружался в комиксы вроде «Питер и Пертев» или «Камер в Америке», подаренные мне дядей Рыфкы, но у историй этих был одинаковый конец. На последней странице всегда, как в кино, было написано пять букв: «Конец» – и, когда я читал эти пять букв, я не только оказывался за гранью страны, в которой мне так хотелось остаться, но и с болью понимал, что эту волшебную страну выдумал контролер железной дороги, дядя Рыфкы. А сейчас я знал, что в книге, которую я спешил вновь почитать, все было настоящим, и поэтому я нес ее в своем сердце, а мокрые улицы, по которым я бежал, казались мне нереальными, – они были частью какого-то скучного задания, данного мне в наказание. Ведь книга – мне так казалось – говорила о том, для чего я существую в этом мире.

Я прошел железную дорогу и уже огибал мечеть, как вдруг заметил, что сейчас наступлю в лужу: я попытался перескочить через нее, но нога за что-то зацепилась, я споткнулся и растянулся на грязном асфальте.

Я тут же поднялся и уже было собирался идти дальше, как вдруг какой-то бородатый старичок, видевший, что я упал, сказал:

– Ой, как ты плохо упал! Тебе больно?

– Да, – ответил я. – Вчера у меня умер отец. Сегодня похоронили. Был он настоящим дерьмом, все время пил, бил мать, не хотел, чтобы мы здесь жили, и я много лет прожил в Виран-Баге.^[2]

Откуда я взял этот город, Виран-Баг? Наверное, старик понял, что я вру, но я вдруг почувствовал себя жутко сообразительным. Я не понял – то ли из-за быстрой лжи, то ли из-за книги, то ли из-за растерянного лица старика, но я сказал себе: «Не бойся, не бойся, иди вперед! Тот мир, мир из книги, – истинный мир!» Но мне было страшно…

Почему?

Потому что я слышал, что бывало с людьми вроде меня, у которых жизнь пошла под откос из-за одной лишь книги. Я слышал истории о тех, кто, прочитав за одну ночь книгу «Основные принципы философии» и поверив каждому ее слову, на следующий день вступали в ряды «Пролетарских революционных пионеров», а через пару дней их ловили во время ограбления банка, и на ближайшие десять лет с ними все было ясно. Я знал и о тех, кто, начитавшись книг вроде «Ислам и новая мораль» или «Коварство европеизации», тут же перебирались из пивной в мечеть и на холодных, как лед, коврах, вдыхая аромат розовой воды, начинали терпеливо ожидать смерть, которой предстояло прийти лишь пятьдесят лет спустя. Я даже был знаком с некоторыми, кого увлекли книги под названием «Свобода любви» и «Познай себя», – хотя они были из тех, кто больше доверяет знакам зодиака, даже они могли совершенно искренне сказать: «Эта книга за одну ночь изменила всю мою жизнь!»

На самом деле меня беспокоило не это: я боялся одиночества. Я боялся того, что вполне может натворить такой дурень, как я: боялся, что неправильно понял книгу, боялся, что поверхностно восприму ее или, если надо, не смогу воспринять поверхностно, боялся быть не таким, как все; я боялся, что буду задыхаться от любви, боялся познать тайну всего сущего, но выглядеть при этом смешным, всю жизнь рассказывая об этой тайне тем, кто вовсе не хотел ничего знать; я боялся попасть в тюрьму и боялся казаться чокнутым, боялся понять, в конце концов, что мир гораздо несправедливее, чем я думал; боялся, что не смогу заставить красивых девушек влюбляться в меня. Ведь если все написанное в книге правда, если жизнь такая, как написано о ней на тех страницах, если такой мир возможен, то совершенно непонятно, почему люди все еще ходят в мечеть, тратят свою жизнь на болтовню в кофейнях и каждый вечер, чтобы не умереть от скуки, сидят у телевизора, не желая и занавески-то на своих окнах задернуть полностью только лишь потому, что на улице может произойти что-то интересное: например, промчится автомобиль, или лошадь вдруг заржет, или какой-нибудь пьяница устроит драку.

Я не помню, когда я заметил, что квартира на втором этаже, на окна которой я уже долгое время смотрю сквозь неплотно задернутые занавески, – дом дяди Рыфкы с железной дороги. Сам того не понимая, я, кажется, подсознательно передавал ему привет в преддверии начала моей новой жизни. У меня появилось странное желание – еще раз взглянуть на все предметы, что я видел у него дома, когда мы с отцом в последний раз приходили к нему: на канареек в клетке, на стенной барометр, на развешенные по стенам фотографии с железной дороги в аккуратных, изготовленных на заказ рамочках, увидеть еще раз буфет со стеклянными дверцами, часть которого занимали рюмки для ликера, миниатюрные вагоны, серебряная сахарница, компостер контролера, медали за службу на железной дороге, а в другой части были расставлены несколько десятков книг; стоявший на буфете самовар, которым никогда не пользовались, игральные карты на столе… Сквозь приоткрытые занавески я видел отсвет телевизора, но самого телевизора в комнате не видел.

Внезапно я почувствовал странную решимость и забрался на забор, отделявший сад у дома от улицы, и увидел телевизор, который смотрела вдова контролера дяди Рыфкы, тетя Ратибе. Глядя в телевизор, развернутый под углом сорок пять градусов к пустовавшему креслу ее мужа, она ссутулилась, совсем как моя мама, но мама всегда вязала, а она курила, сильно дымя.

Дядюшка Рыфкы умер два года назад, на год раньше моего отца, скончавшегося от сердечного приступа, но он умер не своей смертью. Однажды вечером его застрелили, по дороге в кофейню, убийцу так и не поймали. Говорили, что это убийство на почве ревности, но мой отец никогда не верил в эти сплетни. Детей у них не было.

* * *

Глубоко за полночь – мама уже давно заснула, я сидел за столом как истукан и смотрел в книгу, лежавшую передо мной; волнуясь и испытывая воодушевление, я забывал обо всем, что каждую ночь делало наш квартал моим: я забыл гаснущие огни квартала и города, печаль пустынных и мокрых улиц, выкрики проходившего последний раз по кварталу торговца бузой,^[3] некстати раскаркавшихся ворон, терпеливый стук колес длинных товарных поездов, тронувшихся в путь только после того, как прошла последняя электричка, и всецело отдался свету, льющемуся из книги. И все то, что до этого дня составляло мою жизнь и питало мое воображение, полностью стерлось из моего сознания: кинотеатры, однокурсники, ежедневные газеты, газировка, футбольные матчи, столы в аудитории, стамбульские паромы, красивые девушки, мечты о счастье, моя будущая возлюбленная, жена, мой стол на будущей работе, утренние часы и завтраки, билеты на автобус, незначительные проблемы, задания по статике, которые я не успевал делать, старые брюки, лицо и пижамы, ночи, возбуждавшие меня журналы, сигареты и даже верная кровать, ожидавшая меня за спиной, чтобы даровать самое надежное забытье, – все это исчезло из моего сознания, и я увидел, что я гуляю – гуляю там, в стране, рожденной из света.