Глава 2
Анклав

– Учитель, тебя Белый вызывает!

Сидящий перед тройкой детей массивный, совершенно лысый мужчина в выгоревшем «моро»^[1]отвел взгляд от потрепанной и уже крепко пожелтевшей страницы, которую держал в руках. С интересом, как и его ученики, глянул на задыхающегося гонца.

Его не удивил ни вызов, ни личность того, кто этот вызов принес. Лютик был порученцем Белого, одним из двенадцати членов гвардии, которые выполняли в анклаве функции полиции, а потому именно на нем или на ком-то из его коллег лежала обязанность сообщать людям, когда их вызывает предводитель этого сообщества.

Куда интересней ему показалось то, что Лютик прибежал в школу прямо в кожаной защите, которую носили во время ежедневных вылазок на поверхность. Броня его, к тому же, припахивала кровью и за километр воняла трупом.

Что-то наверняка случилось, и это «что-то» было действительно важным, если уж Белый отослал его сразу после того, как спустился с поверхности.

– Иду, – ответил Учитель, откладывая страницу потрепанного учебника в затертую коробку от обуви, в которой лежали остальные части ценного тома. – Передай Белому, что буду у него через пять минут.

Лютик покачал головой.

– Он приказал тебя доставить.

Бровь сидящего на разваливающемся стуле учителя поползла вверх. Вместе с нею задвигались вытатуированные на виске линии. Длинный шрам, идущий по правой щеке от линии волос до подбородка, слегка побелел, выдавая растущее раздражение. Однако учитель не произнес ни слова, лишь махнул рукой, отпуская учеников. Дети собрались мгновенно, понеслись к выходу и, порскнув мимо гвардейца, исчезли в полумраке за подъемом коридора. Они терпеть не могли школу, это было видно с первого взгляда. Мужчина, ответственный за их обучение, не слишком этому удивлялся. Здесь, под землей, кроме зубрежки и выполнения заданий, подопечные его должны были еще и трудиться. Причем – тяжело. В анклаве Иного ел лишь тот, кто на это наработал.

– Ну, тогда пошли, – проворчал Учитель.

Он поставил коробку с учебником рядом с другими картонками на верстак, сколоченный из пары кривых досок, осмотрелся в последний раз, тщательно погасил все масляные лампы и вышел из бокса, гордо именуемого школой.

Три стены из местами насквозь проржавевшей гофрированной жести, которую примотали проволокой к обычным стойкам. Старое армейское одеяло, служащее дверью. Так выглядела альма-матер анклава Иного. Над ее уродством насмехались бы даже в трущобах глубочайшего африканского зажопья, но здесь, в каналах Вроцлава, школой изрядно гордились. В «стенах» ее училось уже второе поколение людей, переживших атомный пожар. Еще пара лет – и в единственном классе сядут внуки тех, кто первыми закончил подземную школу жизни.

Лютик соскочил на уровень канала, идущего чуть ниже, в русло, которым перед Атакой текли стоки. Двинулся вперед, грозно покрикивая на немногочисленных прохожих. Не оглядывался. Хотя он и не принадлежал к излишне сообразительным, но знал, что Учитель пойдет за ним. В сообществе действовала железная дисциплина. Лютик даже представить себе не мог, чтобы кто-то сумел проигнорировать приказ Белого.

Учитель и его проводник покинули короткое боковое ответвление канала, в котором кроме школы располагалось еще несколько мастерских, где старшие ученики могли учиться по выбранной специальности. Миновав кузницу, устроенную точнехонько под канализационным колодцем, что служил естественным дымоходом, они повернули вправо, входя в туннель, ведший к главной артерии анклава. Здесь тянулся ряд «апартаментов», как именовали – некогда с иронией, а нынче всерьез – возведенные из того, что под руку попадется, боксы: тут гнездились восемьдесят четыре гражданина, из которых и состояло все их общество. Включая шестерых детей.

Дети…

Учитель ухмыльнулся. В этих подземельях в зрелый возраст вступали куда раньше, чем перед Атакой. В постъядерном мире человек достигал совершеннолетия уже после десятого дня рождения, хотя, если верить слухам, в южных районах Вроцлава все еще существовали анклавы, в которых относительно беззаботное детство длилось несколько дольше. Но здесь, на краю Запретной Зоны – так называли пояс наиболее пораженной поверхности, – ситуация выглядела совсем иначе, чем в более освоенных и менее пострадавших районах города.

Сорокасемилетний Учитель был старейшим гражданином этого сообщества и одновременно – последним из местных Помнящих, – как называли в туннелях людей, родившихся за много лет до Атаки и хорошо знавших обычаи погибшей цивилизации. Остальные обитатели анклава Иного пришли в мир уже в каналах – или попали сюда в первые годы жизни и не могли знать о тех временах слишком многого.

Взрыв, который оставил между Подвальем и Рынком кратер глубиной метров в тридцать и превратил в стеклоподобную гарь целые кварталы Старого Города, был лишь прелюдией кошмара. Кто-то некогда сказал, что те, кто выживет в атомной войне, позавидуют погибшим. Забытый автор этой сентенции был прав. Момент Атаки пережило много вроцлавцев – после тревоги в каналы и подземелья сумели сойти десятки тысяч людей, – но это был не конец, а лишь начало их долгой дороги страданий. Излучение, голод и атомная зима собрали богатый урожай. Особенно в первые годы после апокалипсиса. Уцелевшие в атомном пожаре «счастливчики» мерли в туннелях буквально как мухи; от голода, холода и болезней. Однако те, кому удалось выжить в худшее время, произвели под землей более сильное потомство. Ницше был прав, когда заявлял: «Что меня не убивает, делает меня сильнее». Люди эти были наилучшим тому примером.

Немногочисленные обитатели, мимо которых проходили Учитель и Лютик, поглядывали на двух мужчин с интересом. Их лица и фигуры Учитель видел или в бледно-голубом свечении, испускаемом вездесущими фосфоресцирующими грибами, которые в шутку звали неонками, или в золотом свете масляных ламп, которые разгоняли тьму в немногочисленных боксах, где пребывали люди, отдыхающие от трудов или готовившиеся к очередному выходу на поверхность. Жизнь в каналах была такой же монотонной, как отсидка пожизненного. По сути, здесь либо работали, либо спали. Да время от времени прикладывались к самостоятельно гонимой моче, недостойной зваться алкоголем.

Гвардеец и идущий за ним Помнящий добрались до самого широкого, транзитного туннеля, которым многие годы шли люди, несущие товары и новости из самых дальних уголков Вроцлава. Окрестные анклавы пульсировали жизнью – в лучшие времена Иной держал под своим управлением вчетверо больше душ, чем нынче было у его сына. Теперь старый путь из Купеческой Республики в просторы Шарикового поля был пуст. От комнаток для странников и мест для ночлега, нанимаемых пришельцами из отдаленных районов, не осталось и следа. Исчезли и почти все лавки местных купцов, а в тех, что все еще стояли, можно было найти лишь кучу малостоящего мусора.

В половине дороги между двумя жилыми туннелями, в стене слева, находился выложенный дополнительным слоем кирпича зев короткого технического коридора, который вел к четырем большим камерам. Три первые, прилегающие к боковым стенам прохода, служили складами. В последней – и наибольшей – пребывал предводитель сообщества. Единственный сын и наследник Иного, прозванный Белым из-за его альбинизма.

Часовые гвардейцы расступились, когда Лютик приостановился на миг, чтобы впервые проверить, где приведенный им Учитель. Тот же был всего в шаге за его спиной, потому они сразу прошли пост и, миновав охрану складов, добрались до некогда красной портьеры, что перегораживала коридор и у которой стоял еще один гвардеец. По знаку поручика парень отвел тяжелую ткань, открывая короткий, очень тесный проход и видимые в глубине, настежь распахнутые стальные двери, из-за которых бил яркий свет.

Прямоугольная, шесть на восемь метров, комната была очень высокой, особенно если сравнивать с окружающими ее туннелями; кроме того, потолок ее, видимый в мерцающем свете развешанных по стенам ламп, нисколько не напоминал привычные своды каналов девятнадцатого и начала двадцатого веков. В отличие от них, был он прямым и не кирпичным, а бетонным – на крошащейся, покрытой лишаями влажных пятен поверхности все еще виднелись следы опалубки. Но самый интересный элемент зала аудиенций, как звали это место, все же находился под ногами Учителя. Ведь помещение имело два уровня. Из дна водосборника, которым некогда оно было, до половины наполненного ранее водою или стоками, вырастала почти четырехметровая колонна, на которую опирались две скрещивающихся посредине балки шириной метра в полтора. Прямоугольные отверстия между ними и стенами были забраны тяжелыми чугунными решетками. Предводитель анклава правил наверху, а ниже устроили тюрьму, куда сажали осужденных за различные преступления граждан.

Белый пребывал на троне – как его отец привык называть слегка обгоревшее раскладное кожаное кресло, которое притянули сюда много лет назад, естественно, кружной дорогой, через сливные каналы, поскольку настолько крупная мебель черта с два поместилась бы в каком-то из канализационных люков. От входа его отгораживал уставленный на поперечном помосте стол, у которого иной раз сиживали судьи, доверенные советники или приглашенные гости. Сегодня все расшатанные стулья стояли под стенами, рядом с деревянными, грубой склейки плитами, которыми во время собраний закрывали часть решеток, чтобы ни с кем не случилось несчастье. А на столе… На столе, на военной палатке, лежало тело.

Учителю даже не пришлось вглядываться в изуродованные останки, чтобы понять, кто погиб во время нынешнего заманивания. Его лишь удивило, каким чудом Белый сумел получить останки любимой женщины. Шарики, котокаты и крылачи не позволили бы отобрать добычу, а сарлак не рвал жертву в клочья…

Лютик остался в дверях; заинтригованный Учитель спокойно обошел его, приблизившись к столу. Внимательно всмотрелся в располосованный плащ и разорванное пополам, почти лишенное внутренностей тело. Меловая белизна лица Ловкачки казалась такой спокойной, словно девушка и не почувствовала перед смертью, что сотворила с ней разъяренная тварь.

Помнящий перевел взгляд на сидящего в нескольких метрах предводителя анклава.

– Что случилось?

– Это ты мне скажи, Учитель, – ядовитым тоном ответил альбинос.

– Не понимаю.

Зал аудиенций наполнила гробовая тишина. Толстый полог и находящийся за ним коридор в несколько метров гасили звуки. В конце концов Белый не выдержал, вскочил с кресла и подошел к столу. Склонился над трупом, его лишенные пигмента радужки кроваво блеснули.

– Твоя ловушка не сработала, как нужно.

– Это невозможно, – пойманный врасплох Учитель снова опустил взгляд, чтобы присмотреться к ранам девушки. – Все было рассчитано точно. Если порвался один из тросов, ты не можешь иметь претензий ко мне. Не я их…

Белый ударил кулаком в стол с такой силой, что тело девушки вздрогнуло, словно внезапно вернув себе возможность дышать.

– Хватит нести херню! – заорал Белый, обрызгивая слюной себя, собеседника, труп. – Это все твоя вина!

– Не думаю, – мужчина с татуировкой на виске смерил предводителя гневным взглядом. – Не знаю, что случилось на поверхности, но я уверен, что мы можем спокойно все выяснить, если…

– Мы не можем и не станем ничего выяснять! – альбинос двумя кулаками уперся в край столешницы. Дышал он тяжело, словно едва сумел сбежать от шариков. – Мы сделали ловушку, поскольку ты утверждал, что она будет безопасной, и, как видно, хрен там получилось! – эту фразы он едва ли не прорычал.

Учитель тоже склонился над столом.

– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, – произнес, понижая голос так, чтобы Лютик и стоящие на краях помоста гвардейцы его не услышали. О заключенных думать не приходилось, камеры внизу стояли пустыми вот уже несколько месяцев. – Правда. Однако ты должен мне сказать, что там случилось, в противном случае…

Белый не слушал.

Взревел, запрокидывая лицо к бетонному потолку. Когда же наконец умолк, то отвернулся и, не глядя на собеседника, пошел к трону. И лишь с него окинул Помнящего кривым взглядом – а после ухмыльнулся так скверно, что Учитель почувствовал, как по спине у него поползли мурашки. Трагическая смерть будущей партнерши вызвала у этого неопытного восемнадцатилетнего паренька, не пережившего до сей поры ни единой трагедии, немалый шок. Матери он не знал, та умерла родами, а отец отдал душу после длительной болезни. Тогда у Белого хватило времени, чтобы смириться с фактом потери единственного родственника – да и не слишком-то он его и уважал. Зато Ловкачка…

– По твоему лицу, – захрипел альбинос, вырывая Помнящего из глубокого раздумья, – я вижу, что ты уже прикидываешь, какие словечки использовать, чтобы меня умилостивить. Но это не удастся. Не на этот раз. Не после того, что случилось во время заманивания.

– Ты так и не сказал мне до сих пор, что там, собственно, случилось, – татуировка на виске Учителя, когда он щурился, странно шевелилась.

– Я сказал.

– Тогда повтори, но на этот раз опиши, как все происходило, более подробно. – Помнящий с трудом удерживался от вспышки. Краем глаза он заметил, что гвардейцы покидают посты, а их ладони – ложатся на рукояти ножей. Пятеро… взгляд украдкой в сторону двери дал понять Учителю, что именно столько вооруженных людей находится в зале… он не справится, особенно учитывая, что никакого оружия у него с собой нету, а эти парни – по настоящему хороши в своем ремесле. Он об этом знал, поскольку сам же их и вышколил. Двое страховали оставшуюся троицу, держа наготове пращи. – Прошу тебя, – добавил он, переводя взгляд на предводителя.