Парижские мальчики в сталинской Москве

Говорят, на детях гениев природа отдыхает. О Георгии Эфроне, он же по-домашнему Мур, так однозначно не скажешь. Хотя бы потому, что он был абсолютным, подчеркиваю. АБСОЛЮТНЫМ, порождением своей матери - Марины Ивановны Цветаевой. Во всем. Кроме ... уникального поэтического дара. Марина всегда мечтала о сыне. Но изначально судьба подарила ей двоих дочерей. То, что произошло с младшей, не объяснимо с человеческой точки зрения. А вот в рамки цветаевской личности, если в данном случае вообще уместно говорить о каких-либо рамках, вполне все укладывается. Она хотела сына. И две дочери ей были не нужны. Сына она себе вымолила. И именно такого, какого хотела.
На протяжении всего чтения Мур меня выбешивал так, как никогда ни один книжный или реально живший персонаж. Гипертрофированный эгоцентрик, практически нарцисс, мизантроп, совершенно равнодушный ко всем и всему, кроме себя. Его отношение к жуткому уходу из жизни матери шокирует не только Оксану Асееву, жену известного поэта, заботам которого Цветаева надеялась перепоручить сына после своей смерти, но любого, кто прочтет или услышит вот такое:

Узнав о смерти Цветаевой, она закричала, запричитала, как полагалось нормальной русской женщине: “Боже ты мой, ужас-то какой!” На что Мур, которому неприятно было делиться с другими своей болью, заметил: “Марина Ивановна <…> правильно сделала, у нее не было другого выхода…” Это для Оксаны, очевидно, было за пределами понимания: “…фашист, бездушный фашист”, – восклицала она даже много лет спустя.

Думаю, сама Марина Ивановна сказала бы на месте Мура тоже самое. Повторяю: они были духовными близнецами.
Кем бы вырос Мур, если бы его жизнь оказалась длиннее? Трудно сказать. Меня вообще изначально удивило, что подростку, прожившему на свете 19 лет, может быть посвящена почти что тысяча страниц книжного текста. Ничем выдающимся Мур не отличался. Да, он был очень высокоинтеллектуальным подростком, значительно опережавшим в развитии сверстников. Но, согласитесь, очень сложно оценивать будущее подростка пубертатного возраста. Да и сам Мур так окончательно и не смог, да и не успел, определиться со своим жизненным выбором. Он даже девушку так и не сумел себе выбрать. Да, судя по свидетельствам и дневникам, у него была очевидная способность к языкам и к филологическим наукам. Был практичный трезвый разум и аналитические способности, которые он мог проявить на журналистском или дипломатическом поприще. Но это всего лишь наш предположения и мечты самого Мура, которым не суждено было воплотиться в реальности.
Как ни странно, при своей физической неспособности к тяжелым нагрузкам, Мур за короткий период, все-таки сумел стать неплохим солдатом. Описание в книге его гибели вызывает ряд вопросов. И здесь опять-таи все базируется на версии Сергея Белякова. Свидетелей смерти Мура не осталось. Тела никто не видел. Кого-то похоронили под его именем. Но Мур ли это был на самом деле? Сие есть тайна, которую не дано нам разгадать. Я бы не стала так уж категорично отметать вот такую версию, тем более, если учитывать весь контекст этого документального романа. Во всяком случае, исключать ничего нельзя.

Мур якобы уцелел, и после войны его видели то ли в Праге, то ли в Берлине, то ли в Париже. Он-де попал в плен, а может, и добровольно сдался, “удрал к фашистам”.

Книга носит название "Парижские мальчики в сталинской Москве". Но Москву конца 30-х начала 40-х можно было бы вполне назвать полноценным персонажем повествования. И даже более весомым, нежели Дмитрий Сеземан, который, при всей своей близости к Муру, особой роли в книге не играет. Да, друг детства. Близкий друг. Даже с некоторым смысловым подтекстом, на который писатель, сознательно или нет, делает особый акцент. (Зная определенные моменты биографии Цветаевой, не исключаю. что Мур унаследовал и некоторые ее особые склонности).
Сергей Беляков разворачивает перед читателями масштабный бытовой срез жизни сталинской Москвы. Причем, делает это очень объективно, стараясь не скатываться ни в либеральщину, ни в истекающий маслом и медом панегирик. Да, Москва в те годы жила на очень широкую ногу. Это не значит, что так шиковала вся страна. И, если честно, то хотелось бы когда-нибудь прочитать такую же развернутую и объективную картину жизни всего Союза. Сергею Белякову удалось отправить своих читателей в настоящее временное путешествие на 80 лет назад. Как строилась и изменялась тогда Москва? Что ели? Как одевались? Что смотрели в кино и театрах? Каким был спорт и массовые зрелища? Лично мне эти страницы книги показались самыми интересными.
Но почему-то Чистопольско-Елабужскому короткому периоду жизни Марины Цветаевой места в книге не нашлось. В этом месте у писателя образовалась яма. Буквально, вот Цветаева с Муром садятся на пароход, отплывающий в Чистополь. И сразу же - сентябрь 1941, когда Мур возвращается в Чистополь после самоубийства матери. Лично у меня это сразу вызвало кучу вопросов. Неужели у автора не нашлось ни единой версии того, что привело к ужасу Елабуги? Почему Марина с сыном оказались именно там, тогда как все остальные писатели осели в Чистополе? Я так же не перестаю спрашивать, а где в это время был очень близкий Цветаевой Борис Пастернак? (Кстати, в книге ему уделено крайне мало места. Что тоже немного удивляет, если знаешь всю предысторию их отношений)
Скажу честно, я сторонница того, чтобы великих показывали не как отлитый из золота монумент, но прежде всего, как обычных люде, каковыми они и являлись, по большому счету. Но есть моменты, о которых лучше не знать. Встречаются такие эпизоды с великими и в этой книге. Уверена, что многих шокирует поведение Ильи Эренбурга. Да и Ахматова, хотя о ней здесь написано еще меньше, чем о Пастернаке, тоже может шокировать.
Читать/ не читать. Ну, конечно читать! Книга очень информативно насыщена, написана простым доступным языком. Для тех, кто любить творчество Марины Цветаевоц, но мало знает о ее жизни в СССР, будет весьма интересно.

В книге явно выражена читательская «вилка»: условные главные герои и время. И это хорошо. Ведь роман, как заметил автор – документальный, а не бульварный.
Условный главный герой – Георгий Сергеевич Эфрон. Широко известный в узких кругах молодой человек. Статус в обществе – сын Марины Цветаевой, по характеру – тяжёлый эгоист и му...ак (увы, в пубертатный период эта участь постигает многих), семейная кличка – Мур.
История не имеет сослагательного наклонения, поэтому нет смысла оценивать возможности Эфрона после войны. В ВОВ погибли тысячи потенциальных гениев, но они не вели дневников.
Уже с первой главы чувствуется колоссальный объём проделанной работы, и читателя ждёт множество открытий.

«В конце тридцатых в СССР приезжало от 13 000 до 20 000 иностранцев в год – в наши дни Антарктиду посещает вдвое больше туристов».

Тогда же из Франции приезжает Марина Цветаева с сыном. Мур несколько лет пытается стать советским человеком, но поздно. Он прожил во Франции определяющие годы.
Георгий Эфрон в книге оказался опорной точкой, вокруг которой автору получилось закрутить мир.
Картина предвоенной Москвы поражает. Нет смысла здесь рассыпаться в описаниях, нужно читать.

«В СССР газеты выпускали, и огромными тиражами. Их раскупали – газета всегда нужна. Завернуть вареную курицу, пару-тройку вареных яиц, палку копченой колбасы, пару кусков мыла… Можно сделать простой и удобный кулек для семечек, легкую и удобную летнюю шляпу. А стоит – 10 копеек! Наконец, вплоть до брежневских времен использовали газету и в качестве туалетной бумаги. При нехватке упаковочной бумаги и полном отсутствии бумаги туалетной спрос на газеты никогда не снижался».

Поклонники Цветаевой будут здесь читать о ней и её семье, остальные про жизнь в предвоенные и первые военные годы.

«Бабушка Мура, Елизавета Дурново, еще в детстве старалась доказать себе, что без Бога можно обойтись. Прочитав в книжке, что инфузории заводятся в грязной воде, она налила ее в бутылку и поставила в темный шкаф. Предварительно помолилась над бутылкой, попросила Бога, чтобы он не вмешивался в процесс. Через несколько дней нашла в воде (очевидно, под микроскопом) инфузорий и сделала “богоборческий” вывод: “…зародилась сама, без участия бога, жизнь”».

Возможно, вера в Бога могла в корне изменить судьбу Цветаевой, но её не было.
Иногда подробности жизни начинали казаться излишними, вспоминались «Намедни» Парфёнова. И постепенно устаёшь от еврейских фамилий везде. Вольно или не вольно, автор рисует картину, будто вся богема – еврейского происхождения. И они постоянно переиначивают свои имена-отчества на русский лад. Вот не было антисемитских мыслей, да теперь появятся!
Здесь вновь показалась вершина айсберга т.н. интеллигентско-светского круга, их перетекание друг в друга и метаморфозы. Новая советская элита. Это заслуга автора. Всё решается через знакомства и блат. В этом смысле ничего не изменилось от Романовых до Путиных.
16 октября 1941 года в Москве паника, якобы немцы уже почти в городе. Люди бегут.

«В женских парикмахерских не хватало места для клиенток, «дамы» выстраивали очередь на тротуарах. Немцы идут – надо прически делать».

И жгут партбилеты и собрания сочинений Ленина…

«Советская интеллигенция, как редиска, была “красной” только снаружи».

Мы помним поэтессу Цветаеву, поэтому помним, что у неё был сын.

Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
М.Цветаева

Мы ощущали себя соотечественниками, франкофильными эмигрантами в советской России.

Для кого "Парижские мальчики в сталинской Москве"? Наверно для всех, кто в детстве восхищался "Золотым ключиком", а позже читал и смотрел "Хождение по мукам". Стоп, ты о чем сейчас, где Красный Граф и где Цваетаева-Эфроны? Ну, на самом деле, все они сейчас примерно вместе, и уж точно, ближе друг к другу, чем можно было бы предположить, исходя из разницы в занимаемом при жизни положении. А общего, ну хотя бы, что все они репатрианты, все в своей время вернулись из эмиграции на родину.

Дмитрий Быков говорит, что всякая нация порождает свой устойчивый тип, по которому в значительной мере судят о ней: британский полковник, немецкий философ, французский любовник.  Русский эмигрант. Тот, что покинул страну и более-мере удачно ассимилировался в другой, но все продолжает грустить о родных берегах и березах. Абсолютное большинство предпочитает делать это издали но есть те, кто рискует вернуться, и вот тут предсказать результат сложно. Возможно окажешься вознесен к вершинам славы и благополучия, обласкан властью, увенчан лаврами и объявлен живым классиком, как это было с Толстым и Горьким.

Не менее реален иной вариант. бесприютные скитанья, арест допросы с пытками, лагеря, расстрел, петля (обещать, не значит исполнить, знаете ли). Как для Марины Ивановна и ее близких. Книга Сергея Белякова, в  общем, об этом, и в первую очередь заинтересует  поклонников Цветаевой, для кого не пустой звук имена ее близких и людей, вовлечённых в сферу притяжения ее личности. Признаться, к их числу не принадлежу, я люблю Ахматову, и конечно, спорить о вкусах бессмысленно. Но читала цветаевского много и ещё больше читала о ней. Так уж вышло, что на эту тему довольно интересного написано.

Книга Белякова не исключение, хотя посвящена в первую очередь Муру, таково было домашнее прозвище сына Цветаевой и Эфрона, под этим именем он вошел в историю русской литературы двадцатого века. Дмитрий Сеземан, второй парижский мальчик, о котором рассказывает книга, выглядит в сравнении с ним более, чем скромно, и не потому, что первый был сыном звезды русской литературы, а второй, хотя и внук академика принадлежал к числу людей куда мере публичных.

  Тут дело в том, что Мур все время вел дневники, это помимо тяготения к эпистолярному жанру и колоссального числа оставленных по себе писем. В то время, как Сеземан благородному греху графомании не был столь привержен, и знаем мы о нём гораздо меньше. Связывало двух этих подростков, кроме принадлежности по праву рождения к интеллектуальной элите, кроме того, что оба большую часть жизни прожили в Париже, ещё и то, что дружили, много времени проводили вместе, читали одни книги, слушали одну музыку, смотрели одни фильмы. Случалось, ссорились на всю жизнь, но позже всякий раз мирились.

  Я сказала, что  "Парижские мальчики в сталинский Москве" адресованы в первую очередь поклонникам Цветаевой и русской литературы середины прошлого века, но это не совсем так. Книга даёт живую красочную и яркую панораму московской жизни конца тридцатых, начала сороковых во множестве ее проявлений, и дарит удивительный эффект присутствия. Ты словно бы сама гуляешь по Парку Горького с его аттракционами, лекториями, зелёными библиотеками, очередями в столовые и уютными террасами ресторанчиков. А праздники, боже. как хороши праздники страны победившего социализма. А чего стоят сравнительный экскурс в заработки представителей различных сфер тогдашней жизни и того. что они могли себе на эти деньги позволить. И жуткое, от которого до сих пор потряхивает, описание московской паники шестнадцатого октября сорок первого. Что-то я об этом уже слышала, но так подробно и страшно - никогда.

И это главное достоинство книги. Она не только хорошо рассказывает о героях, но дарит объемный, насыщенный деталями и замечательно интересный взгляд на эпоху. И теперь, когда я знаю, насколько важна роль редактора в том, каким произведение  предстанет перед читателем, не могу не сказать, что все книги под редакцией Алексея Портнова дивно хороши.