Punto

Этот дом должен был родиться в Питере: тяжелый, основательный, не очень высокий и угловатый, выстроенный массивным квадратом с узким двором-колодцем, – он выглядел чужим на московской улице. В городе, который даже сегодня иногда называют «большой деревней». Дом выглядел каменным гостем с берегов далекой Невы, некогда явившимся на дерзкий вызов древней столицы да заплутавшим среди Семи холмов. Выглядел сосредоточенным, подобно поднявшему щит рыцарю, выглядел готовым противостоять яростному ветру с залива, но вместо этого отмахивался от тополиного пуха да скучал, небрежно считая пробегающие годы.

Московское отражение Питера…

Особенно красивым дом становился в вечернем сумраке, опутанный таинственными тенями, резко подчеркивающими придуманные архитектором линии. Когда же ночь полностью вступала в права, запирая город в беспросветный мрак, дом становился крепостью. Арку перекрывали кованые ворота, запирались окна и двери, а тусклые фонари превращались в сторожей, не пускающих ночь во двор. Дом заботился о своих жителях, оберегал их, но получалось у него не всегда.

Далеко не всегда.

И в то полнолуние…

Нет. В то полнолуние жителям дома ничего не грозило, и он просто наблюдал: мрачный и молчаливый. Наблюдал, как заснули тусклые фонари-сторожа, сдавшись напору чернильной Тьмы. Как закружил по двору лютый ветер, меняя ткань привычной ночи на ее отражение, а на асфальтовом дне колодца вспыхнул нестерпимо-белым сиянием магический квадрат, внутрь которого вписался алый, как артериальная кровь, круг, испещренный черными символами заклинаний и защиты от них. Круг невиданной силы, собрать которую можно было лишь в Великое Полнолуние, круг удивительной и страшной трансформации.

Круг набухал вверх, беременный пузырем алого сияния, и когда он порвался – бесшумной вспышкой, заглянувшей в каждое окно зловещим отблеском, тучи неожиданно рассеялись, и прямо над колодцем встала удивленная Луна.

Огромная, очень близкая Луна.

Это было первое, что я увидел.

Отражение Солнца.

Красноватый шар, испещренный оспинами, висел надо мной, заливая двор ворованным светом. Тучи обегали шар, боясь задеть его раскаленные бока и тем нарушить магию Великого Полнолуния – одного из главных праздников Отражения, когда сильнейшие заклинания способны творить и жалкие неумехи.

Луна казалась такой огромной и висела так низко, что, взобравшись на крышу, я смог бы пнуть ее ногой.

Наверное.

Но тогда я просто смотрел на красноватый шар, не желая ему зла, а он отвечал равнодушно, не зная ни меня, ни моей боли, ни моей ненависти. Впрочем…

Я сам тогда их не знал.

А когда Луна наскучила, я попытался сделать шаг и выяснил, что ноги скованы холодными, как лед, колодками – невидимыми, но крепкими. Это стало неожиданностью. Я огляделся, изучая знакомый двор с пристальным вниманием. Двери и ворота заперты, огни погашены, городской шум запутался в темной вате магии и сна, и вокруг царит полнейшая тишина. Я стою в квадрате, нарисованном на асфальте двора светящейся белой краской. В квадрат вписан алый круг, испещренный черными символами и вскрытый кесаревым скальпелем, чтобы я смог вырваться наружу. Обрывки круга испускают алое сияние, в котором прячутся мои ноги ниже колен. Видимо, там же прячутся и колодки. В углах квадрата догорают свечи. Их свет призрачен, ведь свечи заняли его у Луны. Воск вампирически бледен, потому что взят взаймы у Смерти и сейчас возвращается к ней, пропадая в асфальте двора.

Воск не плачет, он убегает.

Он меня боится. Не Смерть, а ее воск. Он убегает от меня, хочет вернуться к Смерти, ведь там безопасно – Смерть я не трону.

Во всяком случае, не сегодня.

Справа лежит мужчина. Лица не видно, но по фигуре и одежде я понимаю, что он молод. Скорее, юноша, чем мужчина. Навскидку – лет двадцать.

Мертвый.

Рядом с юношей стоит золотая чаша, до краев наполненная темной жидкостью. Похоже, он сцеживал в чашу кровь, ослаб, повалился на правый бок и умер. Поза свидетельствовала, что перед смертью юноша ерзал ногами по асфальту, но чашу, к счастью, не перевернул.

Чаша меня притягивает. Но она далеко, за границей круга.

Я поднимаю голову и осматриваю окна первого этажа. Они темные. В обычную ночь окна слились бы со стенами, но сегодня – Великое Полнолуние, тучи спрятались, красноватая Луна щедро делится ворованным светом, и стекла даже блестят, готовые разбиться или раствориться по моему желанию. Но я не желаю. Я поднимаю голову выше и осматриваю окна второго этажа, мимоходом пробегаю взглядом по третьему и… И неожиданно для себя замираю.

Что-то не так…

Я пристально смотрю на второе окно слева по дальней стене, а через несколько секунд вспоминаю:

– Ольга! – Мой голос оказывается хриплым и слабым, я откашливаюсь и повторяю с нежностью: – Ольга.

А в следующее мгновение вижу ее отчетливо. Ольга распахнула створку, чуть подалась вперед, грудью навалившись на подоконник, помахала мне рукой и крикнула: «Привет! Я сейчас!»

Я машинально машу в ответ.

Я поднимаю руку, улыбаюсь, машу несколько раз и замираю, как идиот, глупо таращась на поблескивающий стеклом прямоугольник. Второй слева.

Пустой.

Как будто мертвый.

Почему пустой?

Потому что ночь?

Я вновь смотрю на Луну, словно спрашиваю о происходящем. В ответ Луну равнодушно тошнит серебряными лучами.

В окне никого нет. Во дворе никого нет. Мир стал пуст и холоден.

Мне хочется выть.

– Ольга…

Одна из свечей догорела, алое сияние погасло, и магический круг помертвел, колодки исчезли, я выхожу из квадрата, делаю несколько шагов, с удовольствием разминая застоявшиеся ноги, подхожу к мертвецу, наклоняюсь и беру чашу.

В ней действительно кровь.

Теплая.

– Спасибо за твой дар, – произнес я слова, которые сами пришли в голову. – Я принимаю его и клянусь блюсти договор, чего бы мне это ни стоило: силы, времени или живота. Я сделаю, что обещал. Я поклялся.

Тогда я понятия не имел, что означают слова. Но если бы знал – все равно бы произнес, ведь в этих словах была моя суть.

Кровь оказалась густой и сладковатой, пить ее не доставляло удовольствия, но пришлось. А когда я одолел последний глоток, темный асфальт втянул в себя и квадрат, и круг, и символы, и свечи, и пустую чашу, которую я отшвырнул.

Остался лишь мертвец.

Неинтересно.

Я сделал шаг.

Смерть, собирающая воск, отошла в сторону, в тень. Решила вернуться за своей собственностью чуть позже.

Разумно.

Я огляделся.

«Где Ольга?»

Чутье подсказывало, что в квартире, которой принадлежит второе окно слева по дальней стене, ее нет. Но где она?

Почему не встретила?

Зажглись тусклые фонари. Над каждым подъездом и один – в арке. И в их свете я разглядел на стене искусное граффити: тяжелую собачью морду, грозную на вид, но при этом – неуловимо мягкую. Сторожа, а не бандита, сильного, но не злого. Я подошел к изображению, постоял, разглядывая собаку, затем протянул к морде руку и… И вовремя ее отдернул, не позволив себя цапнуть.

– Хитрый, – проворчала призрачная тварь.

Заклинание отпускало ее не дальше чем на полметра от стены, так что я находился в безопасности.

– Проголодался?

– Я не ем мяса, – ответил пес. – Я его рву.

– Я не чужой.

– Тебе здесь не рады.

– Ответь, где Ольга, и я уйду.

Пес посмотрел мне в глаза, оценивая искренность, рыкнул коротко, а потом неохотно протявкал:

– Я давно не видел Ольгу.

– Она переехала?

– Говорят, умерла.

У меня задрожали пальцы. Ее нет в окне, потому что она умерла? Может ли призрачная тварь лгать мне? А если может, то зачем?

– Ты видел похороны? – хрипло спросил я.

Пес понял мое состояние: в лающем голосе появились сочувственные нотки.

– Днем я сплю, – прогавкал он с сожалением.

– Ты видел похороны? – повторил я, глядя на дрожащую руку.

Мою. Правую. Руку.

Когда я думал, что Ольги нет, рука начинала дрожать. А внутри появлялось нечто настолько черное, что я боялся его больше, чем воск боялся меня.

– Я не видел похороны, – ответил пес.

– Закрой глаза и расслабься. Я не причиню тебе зла.

Он подчинился. И не цапнул, поскольку знал, что я могу навсегда стереть его со стены.

Он подчинился. Я положил руку на теплый лоб, почувствовал мягкость короткой шерсти, но заставил себя отвлечься от мешающих ощущений и сосредоточиться на том, что видел сторож арки, когда спал.

Дом тоскливо рыдает. Необычно мрачный, притихший от ужаса двор. Гроб. Люди в черном и белые цветы в их руках. Только белые цветы. Ольга любила белые цветы. Кроме одежды людей, все белое: цветы, гроб, рубашка, лицо, волосы… Все белое, кроме одежды людей и их настроения – они черные.

Ольга умерла.

Моя белая принцесса осыпана белыми цветами. Люди в черном плачут, молчат, некоторые переговариваются, но только для того, чтобы высказать горе. Люди ошарашены. Я пытаюсь разобраться в обрывках фраз, но это трудно. Я слышу горе, однако эти слова меня не трогают и не интересуют. Мне нужно другое.

Мне нужен след.

И я его получаю: «Преображенское кладбище», – произносит кто-то, и я узнаю, где ждет меня принцесса.

Моя любовь.

Преображенское кладбище.

Я делаю шаг назад. Пес открывает глаза и со страхом смотрит на меня. А я смотрю на руку. Она больше не дрожит. Она дрожала, когда я боялся услышать страшное. Я услышал. Страшное вошло в мою жизнь, изменило мою жизнь и сожгло все мои чувства, кроме одного.

А от ненависти я не дрожу.

Дом это понял и тихонечко вздохнул.

* * *

Какой была Ольга?

Красивой.

Веселой, доброй, нежной, ласковой, озорной, но в первую очередь – красивой. Настолько красивой, что щемило сердце. Настолько красивой, что невозможно было поверить в существование такой прелести. Настолько красивой, что собирала все-все-все взгляды вокруг. На нее оглядывались. Специально останавливались, чтобы полюбоваться. Ольга была прекрасным цветком старой Москвы.

Моя принцесса…

А еще она была чистой. В том самом значении, о котором вы подумали. Ольга так решила, и я не торопился, не желая разрушать наши отношения. Я был терпелив. Я знал, что Ольга предназначена мне. И Ольга это знала. И все вокруг. И мне казалось, что нет на свете силы, способной нас разлучить.

Мне казалось.

Я был глуп.

Зло все время таилось рядом, наблюдало, выжидало и однажды нанесло сокрушительный удар. Зло разрушило мою жизнь и сделало тем, у кого не дрожат от ненависти руки. Зло положило мою принцессу в белый гроб, и ему придется за это ответить.

Злу.

Зря оно со мной связалось.

Кем бы ни было это зло, со мной оно связалось зря. Потому что сегодня, в Великое Полнолуние, дорогу мне уступает даже Смерть.

– …не поздно? – прозвучал вопрос, и только сейчас я понял, что человек за рулем о чем-то говорит.

И, кажется, он говорит мне.

Я поморщился.

Человек потребовался, чтобы оказаться на кладбище. Пешком до него далековато, поэтому я вышел на улицу, остановился на тротуаре, поднял руку, и на желтой машине подъехал человек. Я сказал: «Преображенское кладбище», он назвал какую-то цифру… Я не помню, какую. Да это и не важно. Я кивнул, показывая, что принимаю условия, и мы поехали. Было тихо, я задумался, погрузился в мысли о принцессе, а теперь он меня отвлек.

Оторвать ему голову?

А кто будет вести желтую машину? Я-то не умею.

– Повтори… пожалуйста, – попросил я, поняв, что человек ждет ответа.

Он не заставил себя упрашивать:

– Говорю: не поздно на кладбище ехать?

– Мне еще рано.

Несколько секунд человек непонимающе таращился на меня, совершенно позабыв об управлении, но, к счастью, ночная дорога была пустынной, и мы ни в кого не врезались. Затем он рассмеялся:

– Это понятно.

– Уверен? – не сдержался я.

Человек поежился. Желтая машина слегка вильнула. Я понял, что человеку стало тревожно и, если продолжить в том же духе, он может выпрыгнуть из машины. От страха. А я не умею ее водить. Поэтому я улыбнулся – это должно было успокоить человека – и ответил на заданный пару минут назад вопрос:

– Не поздно.

И увидел, что мне удалось чуть-чуть снять напряженность: человек неуверенно улыбнулся в ответ, а машина перестала вилять. Пришлось добавить:

– Я по делу.

– А-а… – протянул человек.

Мне не очень хотелось говорить, но сейчас в том была необходимость.

– Деловая встреча. – Я поразмыслил еще. – Срочная.

– Тогда понятно.

Тут необходимо отметить, что мой рост в макушке немного превышает два метра, я широк в плечах, у меня крупная кость, на которой много мышц, и довольно тяжелое, не очень приятное, если честно, лицо. Я редко улыбаюсь. А сейчас у меня настолько плохое настроение, что улыбаться нет сил. Добавьте к этому прямые черные волосы до плеч. Черные глаза. Черную одежду: футболка, джинсы, ботинки и легкий плащ. Чокер из черной кожи, на котором болтается маленькая черная ладанка. Черные перстни: два на правой руке и три на левой.

Я выглядел мрачно, но затеянный разговор позволил сгладить возникшую напряженность.

– Скоро приедем, – сказал человек.

– Очень хорошо, – смиренно отозвался я, глядя на желтые от фонарей улицы. Искусственный свет бросал искусственные тени, создавая третий мир – ненастоящий. Не имеющий отношения ни к Дню, ни к Отражению.

Хорошо, что третий мир мертв, иначе бы я сошел с ума.

– У тебя есть деньги? – спросил человек.

– Гм…

Я знал, что такое деньги, понимал, что их потребуют, но не представлял, есть ли они у меня. Человек снова насторожился, и я опять задумался над тем, стоит ли его убивать. Или достаточно избить? Или напугать? Но кладбище совершенно точно не станет последним пунктом моего маршрута. В самом лучшем случае придется отправиться еще в одно место – к убийце, а скорее всего, не в одно. Человек из желтой машины был нужен, несмотря на приставание с разговорами и требование денег.

– Ты уснул?

Машина поехала заметно медленней, чем пару минут назад.

Вместо ответа я провел рукой по груди, нащупал бумажник во внутреннем кармане плаща, достал его, раскрыл и положил на торпедо три купюры, совершенно не представляя их ценность.

– Мы и обратно поедем? – Человек повеселел.

– Не сразу. – Я легонько потряс бумажником. – Тут есть еще.

Он сгреб банкноты и деловито поинтересовался:

– Тебя подождать?

– Да.

– Долго? – и тут же добавил: – За деньги, что ты заплатил, я могу стоять целый час.

– Вполне достаточно, – уверенно ответил я.

– Вот и договорились. – Мне было приятно чувствовать его радость и расслабленность. Это были первые положительные эмоции, которые я «поймал» в Великое Полнолуние, и я мысленно поблагодарил за них человека. А он спросил: – Тебя к главным воротам?

– Они открыты?

Человек посмотрел на меня, как на идиота.

– Ты вообще знаешь, сколько времени?

– Ночь.

В этом я был уверен на сто процентов.

– Ты обкурился?

– Просто соскучился, – брякнул я первое, что пришло в голову.

– Тогда понятно. – Человек помолчал. – Тебе в какую часть кладбища? Оно большое.

– Приедем – вспомню.

Я ведь не был на похоронах, поэтому не смог ответить насчет частей. Разве что насчет тех частей, на которые я порву зло, спалившее мою душу. Но вряд ли сейчас нужно об этом говорить: человек еще не до конца мне поверил, он испугается.

– Я знаю проход внутрь… Он открыт в любое время дня и ночи.

– Буду благодарен.

В желтой машине установилась тишина, но долго ее терпеть человек не смог и через минуту осведомился:

– Кто у тебя там?

– Ольга, – ответил я, неожиданно не почувствовав неприязни к его любопытству, ведь человек спросил мягко. Понимая, что царапает.

– Девушка?

– Моя принцесса.

– Она умерла?

Я поднял руку и с удивлением посмотрел на дрожащие пальцы. Чужая мягкость вновь сделала меня слабым. Сочувствие напомнило, что, кроме ненависти, есть горе, и как бы я ни старался убедить себя в обратном, это не одно и то же. Я отвернулся к окну, вызвал в памяти прекрасную принцессу, спящую в белом гробу, и ровным голосом ответил:

– Она умерла.

Рука перестала дрожать.

– Прими соболезнования, парень, – проникновенно произнес человек. – Я вижу, ты ее любил.

– Нет, – с обретенным спокойствием ответил я. – Ольга была смыслом моей жизни.

И потому я без труда отыскал ее могилу.