Глава 1,
в которой Бааламестре ссорится с уважаемыми людьми, Агафрена познаёт Камнегрядку, Сада злится на Руди, губернатор Лекрийский любопытствует, а Мерса потряхивает ящиком

«Вы её видели?

Пустоту.

Ту самую, о которой столько рассказывают. О которой спорят и пишут поэмы. Которую боятся. Ненавидят. Проклинают и снова боятся.

Вы её видели?

Нет, не сидя в безопасном цеппеле… Заткнитесь! Я знаю! Я знаю, чтоб вас всех в алкагест окунуло, что безопасных цеппелей не бывает! Я знаю! Но когда астринг несёт твой корабль к другому миру, а между тобой и Пустотой прочный корпус или закалённое стекло иллюминатора – это одно. Присутствие Пустоты щекочет нервы или вызывает ужас, Знаки могут тебя убить или свести с ума, но за тебя играют математические вероятности, и есть надежда остаться живым. Пустота в шаге, но преодолеть его ей так же трудно, как адигену стать чиритом.

И совсем другое дело…

Когда…

…она рядом. Дышит в лицо. Не в затылок… Хотя в затылок тоже… Дышит со всех сторон, потому что Пустота всюду и бежать некуда – приходится встречать. И лицом, и затылком, и всем телом. Прикасаешься к ней… Осязаешь…

Холодеешь…

Когда…

…она дышит, а ты дышать не можешь, потому что её дыхание с нашим не дружит. Или она, или мы…

Вот что значит видеть Пустоту.

И я, чтоб вас всех в алкагест окунуло, ни разу не хвастаюсь. Я рассказываю, как было.

Я видел.

Я холодел.

Я не цепарь, но не думаю, что многим цепарям довелось пережить то, через что мне с ребятами довелось пройти. Нет, вот так: вряд ли кто-то ещё пережил то, что выпало на нашу долю. Не думаю, что кому-то, кроме нас троих, приходилось нырять в чужой переход на расстрелянном паровинге, предпочитая смерти неизвестность. Слышать свист уходящего воздуха и тишину работающих двигателей. И спокойно осознавать, что, даже преодолев переход, мы, скорее всего, уйдём в глухое пике. Ведь паровинг – не цеппель, он тяжелее воздуха…

И когда я говорю «спокойно», я снова не хвастаюсь. Мы – учёные, мы знаем, что далеко не всякий эксперимент обязан завершиться цветами, игристым, восхищением коллег и податливыми лаборантками, мы знали, что можем проиграть, и тот факт, что на кону стояли наши жизни, ничего не менял. Паники не случилось. Мы с Бааламестре заспорили о правильном положении штурвала во время выхода из «окна», а Гатов, стервец, расхохотался: «Заткнитесь, братья, мы не разобьёмся. Точнее, разобьёмся, но потом, после того, как задохнёмся».

Я уже писал о свисте, с которым воздух покидает кабину?

Самый паскудный звук из тех, что я слышал. Звук полной безнадёги и, что самое противное, бессилия. Щелей полно, ведь стандартный паровинг не герметичен. Плюс дырки от пуль. Много дырок, вы уж мне поверьте: приотцы лупили по нам как заведённые. В общем, не заделаешь все отверстия, чтоб меня в алкагест окунуло, никак не заделаешь.

Да мы и не пытались.

«Четыре минуты, – сказал тогда Бааламестре. – Больше не протянем».

Четыре поганые минуты. И это при том, что «быстрые переходы», которые тридцать секунд-минута, случались крайне редко, стандартные начинались от трёх и до четырнадцати. Пятнадцатой, кстати, никогда не было, все зарегистрированные переходы укладывались в четырнадцать минут, это время жизни, но у нас, к сожалению, отсутствовала возможность продержаться настолько долго.

Четыре минуты.

Если путешествие затянется, мы потеряем сознание, не сможем вывести паровинг из пике и погибнем. Нет, погибнем раньше, когда задохнёмся…

«Кажется, я видел канистру».

Каронимо Бааламестре пошёл в десантный отсек паровинга, в надежде отыскать хоть что-нибудь, способное нас спасти.

Дышать в канистру? Почему нет?

Я поднялся, чтобы присоединиться к поискам, но сидящий за штурвалом Гатов махнул рукой: «Смотри, какая красота, Олли! Сто цехинов против кучи дерьма, что ты никогда не видел ничего подобного».

Я собрался огрызнуться, но вовремя прикусил язык, поняв, что Павел полностью отдался в руки судьбы. Мы не управляли переходом. Никто в Герметиконе не способен управлять переходом и точно сказать, сколько времени он продлится. От нас ничего не зависело, и потому Гатов предался созерцанию.

«Согласись, красиво!»

«Очень», – подтвердил я, дуя на руки. В кабине постепенно холодало.

И становилось меньше воздуха.

Мы летели вслед за грузовым цеппелем, лигах в трёх от его гигантских рулей, и напоминали, наверное, дохлую кошку, которую сорванцы привязывают к каретам и автомобилям…

Дохлая кошка… Странно, что тогда мне пришло в голову именно это сравнение.

Как бы там ни было, мы летели в кильватере здоровенного грузовика, но, несмотря на то что наш нечаянный проводник полностью закрыл фронтальный обзор, насладиться было чем: Пустота предстала перед нами во всей красе. Наверное, специально улыбалась перед тем, как погубить.

«Необыкновенно…»

Обычно Пустота видится путешественникам серой, немного размазанной, как будто неумелый художник упражнялся в создании оттенков, невнятной… Но сейчас всё было иначе. Я видел алые разводы, окружающие переход так, словно он проткнул живую плоть. Видел жёлтые штрихи, слетающиеся на красное с тем, чтобы вновь обратить его в серое. Видел голубые, размером с хороший стог сена искры, что, переливаясь, формировали контур цеппеля.

«Так выглядит переход со стороны», – прошептал Гатов.

«Я догадался. – А потом, чтоб меня в алкагест окунуло, зачем-то сообщил: – Минута».

И тем разрушил удивительную магию момента, растоптал тот зачарованный миг, который навсегда отпечатался в моей памяти.

«Минута».

«Кто умеет задерживать дыхание?» – хмыкнул Павел.

«Канистры нет, – бодро доложил Бааламестре. – Вообще ничего нет, чтоб меня пинком через колено».

«Даже презерватива?»

«Гений!»

Я помню, как Павел улыбался, глядя на судорожно распечатывающего презерватив Каронимо. Я помню, как спешил толстяк. А потом я широко и заразительно зевнул. День получился совершенно сумасшедшим, и я устал. Мне надо поспать.

«Даже если ни хрена не получится, было весело, – произнёс Гатов, легко трогая меня за плечо. Он знает, почему меня клонит в сон. Он немного печален. – Извини, что втянул тебя во всё это…»

Две с половиной минуты.

Я больше не слышу свист.

Бааламестре из последних сил надувает презерватив. Я громко говорю какую-то пошлость, но фраза не выходит из меня даже в виде шипения. Каронимо медленно валится на бок. Гатов не дышит. Снова созерцает Пустоту и улыбается с закрытыми губами. Его руки устало лежат на штурвале. Руки дрожат от холода.

«Почему он не хочет спать?»

Я закрываю глаза.

Я не вижу, как наш паровинг вылетает из Пустоты…»

Из дневника Оливера А. Мерсы alh.d.

* * *

Все сферопорты Герметикона походят друг на друга, как счастливые семьи.

Не внешне, разумеется, походят, поскольку архитектурные пристрастия в разных мирах отличались разительно, зачастую образуя уникальные, ни на что не похожие стили, и спутать порты больших планет могли или неопытные, или крепко выпившие путешественники. Поэтому не внешне – внутренне, строением. Подобно людям: под кожей и костями одинаковый набор органов, исполняющих одни и те же функции, а снаружи собственный образ, который стараются украсить в меру способностей и возможностей.

Каждый межзвёздный причал Герметикона строился вокруг Сферы Шкуровича – негасимого монументального сооружения из астрелия, которое служит маяком для бредущих через Пустоту астрологов. Над Сферой, как правило, покачивался на длинном якоре или без оного ощетинившийся орудийными стволами вижилан, а вокруг, насколько того требовала необходимость, привольно раскидывалось посадочное поле, равномерно или изредка тыкающее в небо металлическими пальцами причальных мачт. В иных мирах мачт насчитывалось единицы, иногда – вообще одна, хорошо, если не проржавевшая, зато на богатых планетах, через порты которых проходил оживлённый поток пассажиров и грузов, мачты строили десятками, а то и сотнями.

На краю поля власти обычно располагают административные портовые сооружения, пассажирские залы, таможню и часовню Братства Доброй Дочери, медикусы которого внимательно осматривают прибывающих на предмет опасных инфекций. С двух других сторон к полю выходят эллинги для ремонта и хранения цеппелей, иногда прямо к полю подводят рельсы железной дороги, связывая воздушный и наземный транспорт в один узел, но в основном всё остальное окружающее сферопорт пространство занято складами. Зданиями, ангарами, элеваторами и цистернами, между которыми снуют телеги, грузовики и даже паротяги. Но главное – между ними снуют деньги, огромные деньги. Большой сферопорт – место торговое, вокруг него ежедневно заключаются сотни сделок, а поскольку далеко не все из них законны, то неподалёку от складов или же среди них всегда возникает территория Омута: кварталы тёмных дел, в которые крайне редко заглядывают полицейские и жандармы.

И именно здесь в полной мере проявлялось главное отличие Шпеева от собратьев с других планет: владения Омута – Пекарня Ли – занимали добрую половину сферопорта Менсалы, а по сути, им же и являлись. Что же касается полиции, точнее милиции, то она следила лишь за тем, чтобы бандиты не особенно злоупотребляли насилием и не лезли в Чистый Парк – территорию легальной коммерции и проживания приличных людей. При этом следует отметить, что на Менсале понятие «приличный человек» трактовалось крайне широко, и многие негоцианты жить предпочитали в Парке, а деньги делали в Пекарне. И деньги нешуточные.

Но грязные.

Пребывающая в состоянии перманентной гражданской войны и не имеющая собственной, сколь-нибудь заметной промышленности, Менсала в первую очередь импортировала оружие: разнообразное, в больших количествах, и потому торговцы Шпеева прекрасно разбирались в продукции лучших военных корпораций Герметикона. Они продавали бронетяги, эти огромные чудовища доставлялись на Менсалу с помощью специальных грузовых цеппелей. Продавали пушки и минометы, боевые газы – в одно время они стали весьма популярны, – а также новомодные бронеавтомобили и аэропланы. Через руки менсалийских торговцев прошло столько стрелкового оружия, что они определяли производителя по звуку выстрела и считались лучшими экспертами Герметикона в области совместимости боеприпасов. Другими словами, удивить менсалийцев было практически невозможно, но попытки предпринимались постоянно, и автором сегодняшней стал рослый мужчина с круглым простоватым лицом, абсолютно не вяжущимся с его энергичными манерами. Внешность белобрысого вводила в заблуждение: волосы светлые, но глаза тёмные, глуповатые, нос картошкой, губы и щёки толстые – он походил на увальня с ближайшей фермы, но при этом ухитрился собрать на испытание «чудо-оружия» самых авторитетных торговцев Шпеева.

– Итак, добрые синьоры, я рад приветствовать вас на нашей маленькой демонстрации и гарантирую, что она никого не оставит равнодушным. А кое-кто окажется в серьёзном выигрыше, в очень-очень серьёзном. – Белобрысый выдержал паузу, на мгновение приобретя удивительное сходство с балаганным зазывалой, после чего продолжил: – Один из вас, добрые синьоры, совершит настоящий технологический прорыв в деле истребления живой силы противника и сможет предложить своим клиентам…

– Чем гарантируешь? – перебил белобрысого Уру Клячик.

– Что? – не понял тот.

– Чем готов подтвердить свои сказки? – желчно повторил Клячик.

– Ах это… – Белобрысый простодушно улыбнулся, сменив маску зазывалы на образ хуторского болвана, и легко, как само собой разумеющееся, ответил: – Жизнью, разумеется. – Поразмыслил и на всякий случай, словно сомневаясь в интеллектуальных способностях собеседников, уточнил: – Своей.

Однако оскорбительный намёк прошел незамеченным.

Трое коллег Уру степенно кивнули, подтверждая согласие с обязательством белобрысого, кто-то из них даже шуточку отпустил, мол, никто дурачка за язык не тянул, а вот угрюмый Клячик помрачнел ещё больше. Он тоже не услышал оскорбления, но, в отличие от коллег, оценил скорость смены масок и недовольно отмахнулся от подлой мысли, что лохом в их скромном коллективе может оказаться отнюдь не белобрысый увалень, представившийся изобретателем с Кааты.

С другой стороны, как ему выкрутиться?

Бельгердейн – именно так представился якобы каатианец – назначил местом встречи укромную лесную поляну в трёх лигах от Шпеева. Тщательно оговорил время, состав участников и терпеливо ждал сбора, опершись на нечто, укутанное плотным брезентом. На охранников – а каждый из торговцев прибыл в сопровождении трёх боевиков – взирал равнодушно, словно двенадцать вооружённых до зубов громил ничего в его расчётах не меняли, и речь начал ровно, не сбиваясь, всем видом давая понять, что спокоен, как наевшийся удав. И столь же хладнокровен.

– До вас, добрые синьоры, наверняка доходили слухи об удивительном «Гаттасе», шестиствольном пулемёте, изобретённом Павлом Гатовым для кардонийской армии. Это мощнейшее оружие использует стандартный боеприпас «шурхакена» и прекрасно зарекомендовало себя как в воздушных, так и в наземных боях.

– Мы слышали, – коротко кивнул Уру. Упоминание «Гаттаса», производство которого пока не было налажено за пределами Кардонии, против воли заинтриговало Клячика, заставив позабыть о подозрениях. – Ты его привёз?

– Или можешь достать?

– Кардонийцы делают его только для себя! У них война идет!

– Поэтому я предлагаю не «Гаттас», а…

– Решил нас кинуть? – ощерился Рахи Лежан.

Двое боевиков неуверенно двинулась к белобрысому, но Уру, оценивший спокойствие Бельгердейна, жестом велел им остановиться. Коротким, решительным жестом, и боевики, несмотря на то что сопровождали Рахи Лежана, остановились: ни одна шпеевская шавка не смела противоречить Уру.

– У тебя есть что показать? – тихо осведомился Клячик, тяжело глядя на изобретателя.

– Разумеется, – с прежним хладнокровием отозвался тот. – Затем и пришёл.

Каатианец был одет по принятой среди учёных и механиков моде: поверх белой когда-то сорочки, рукава которой, по случаю тёплой погоды, были подвёрнуты до локтя, он носил кожаный жилет с накладными карманами, откуда торчали карандаши, блокноты, линейки и даже ручки какого-то мелкого инструмента. Из некоторых карманов не торчало ничего, однако сами они раздувались от чего-то мелкого и сыпучего, то есть тоже не оставались без дела. Штаны белобрысого стилистически продолжали жилет: те же карманы, петельки и застёжки для подсумков. Затем следовали перчатки с обрезанными пальцами, цепарские башмаки и круглая шляпа с загнутыми полями. Левую руку изобретателя украшали защищённые часы в массивной походной сбруе, левое ухо – золотое кольцо, а в правом поблескивал бриллиантовый «гвоздик».

Ничего странного. Ничего необычного. Ничего опасного. И настораживали Клячика лишь неподдельное спокойствие Бельгердейна и быстрая смена «масок» в начале разговора. Настораживали, но не пугали. В конце концов, мошенников за свою жизнь Уру повидал достаточно, и смерть ещё одного «хитреца» не станет ни первой, ни последней.

– Показывай, что у тебя есть, – распорядился Клячик.

Однако на каатианца магия его авторитета не действовала.

– Сначала я должен увидеть деньги, добрые синьоры, – широко улыбнулся белобрысый. – Позвольте напомнить, что у нас коммерческая встреча, а не благотворительная лекция в познавательных целях.

– Ты ничего не показал.

– Я один, я полностью в вашей власти, добрые синьоры. – Изобретатель растопырил пальцы, пытаясь как можно полнее представить чистоту помыслов, и выдал умильную улыбку деревенского пьяницы. – Так дайте мне сил продолжить выступление. Покажите золото.

Торговцы переглянулись, затем их взгляды устремились на самого авторитетного – на Уру, а тот, помедлив, кивнул.

Они ничего не теряли от демонстрации.

Собирая встречу, Бельгердейн особо подчеркнул, что его интересует аукцион: он предлагает нечто уникальное, торговцы соревнуются в выкладывании цехинов, победитель получает всё. Стартовый взнос определили в сотню монет, и теперь помощники торговцев выставили на походный столик шкатулки с золотом.

– Какое приятное зрелище, чтоб меня пинком через колено, – прокомментировал происходящее изобретатель. – Говорят, на золото можно смотреть бесконечно. Я, конечно, не пробовал, но…

– У нас нет лишнего времени, – грубовато оборвал каатианца Уру. – Ты увидел деньги, теперь продолжай.

– С удовольствием. – Тот легко прикоснулся к шляпе. – Так вот, добрые синьоры, «Гаттас» достаточно сложное в производстве оружие, и потому вы обречены покупать его в других мирах. Однако к нашей общей удаче, мне повезло побывать на Кардонийской военной выставке, а там – покопаться в устройстве этой удивительной машины, в результате чего я разработал упрощённый четырехствольный пулемёт, который можно производить даже здесь, на Менсале.

Клячик изогнул бровь, что означало крайнюю степень удивления. Лежан отпустил негромкое ругательство. Двое оставшихся торговцев переглянулись, мысленно подсчитывая возможные барыши. А довольный собой Бельгердейн откинул часть брезента:

– Встречайте, добрые синьоры: «Бельгер-4»!

Выглядел пулемёт внушительно. Четыре ствола, которые опытные менсалийцы определили как стандартные «шурхакенские», скреплялись меж собой двумя круглыми пластинами и уходили в чёрную коробку, хранящую основные секреты конструкции. Справа в коробку подавалась патронная лента, снизу приходили электрические провода, а сзади были приделаны рукояти, за которые сразу же взялся каатианец.

– Дистанция двести метров, – сообщил он притихшим торговцам. – Не забудьте про беруши и бинокли.

И открыл огонь прежде, чем удивленные зрители воспользовались советом.