Волчье небо. 1944 год

Я, как обычно, умудрилась взять цикл с четвёртой книги. На сюжетное понимание книги это повлияло несущественно: осталось 1-2 вопроса, легко разрешимые при чтении по порядку. Не пострадало от этого и моё общее восприятие книги.
Неожиданно своеобразным оказалось это городское фэнтези времён Отечественной войны. В центре – ещё не семья из четырёх покалеченных войной человек и мечущаяся по родному городу в поисках потерянной семьи то в образе кошки, то в личине умершей девочки Таня. Дети-сироты, инвалид без точки опоры, прямолинейная и закомсомоленная завуч, волшебные куколки и инфернальные персонажи кажутся второстепенными (но важными!) на фоне побитого города. Где его парки? Где его каналы? Где его золото? Где его музыка? Где его смех? Таня, вернувшаяся из …(я же читала только чётвёртую книгу) не узнаёт его. В каждом переулке – темнота и смерть. В каждом доме – горе. Разрушенный и развороченный город отражается в таких же разрушенных и развороченных судьбах, в пустом рукаве красавицы Людочки, в диких глазах Шурки, в молчании Сары, в одиночестве соседки, в беспомощности дяди Яши. Город накрыло волчье небо, под которым дети вырастают в диких зверей.
Рваные короткие предложения поначалу с трудом складываются в стройный текст, а затем очень органично и созвучно, как отрывистый лай огрызающихся волчат, сопровождают события. Завораживающе перекликается мистика с реальностью, пугает Король игрушек своей потусторонностью, ожившие мифы вызывают мурашки. А Шурке не страшно: он ищет сестру. Ищет везде: рядом и по другую сторону. Бросается Бобка в спасительный фантазийный мир, где есть то, что дорого тебе. Кружит вокруг Таня.
И как странно всё обрывается свистом пуль. Но это значит, что будет ещё книга. Это значит, здравствуй, цикл.

Мне нравятся Ленинградские сказки, в целом.
Но... закончила только что читать.
Меня словно взяли и вдруг! окунули головой в ледяной прорубь, топили там долго, потом вытащили, и я глотаю воздух и давлюсь им и  собственным страхом, а потом опять!!! буль - буль - буль... и я просыпаюсь в холодном поту и верчу головой силясь понять что же сейчас произошло. Мне страшно. Больно. Жутко. Я ещё не поняла что это был сон.
Вот так же и здесь. Я дочитала. Но пока не поняла что же это было.

Но Самсон сказал им:
теперь я буду прав пред Филистимлянами, если сделаю им зло.
Суд. 15:3

1944 год. Третий год Великой Отечественной войны. Юлия Яковлева со скрипом признала за советским народом право на насилие. Вот только кому использовать это право, если советская армия выглядит пушечным мясом («Командир поднял руку. Строй перешёл на неслышный кошачий шаг. Теперь Шурка видел, как они все напряжены. Теперь различал: у одного страх, у другого отчаяние, у еще одного – безумную надежду: «Может, в этот раз не я… я не в этот раз». Командир резко махнул. Строй побежал»), а единственная батальная сцена выглядит как месть одиночки?
С мирной жизнью в сказке обстоит немногим лучше. Как-никак, среду обитания отстояли, а природные инстинкты при любой системе берут своё. Но всё же на первый план выходит бедность, дефицит мужчин, внезапные смерти «от истощения сердца», платное образование (в реальности таковое было, начиная с 8-го класса, а от платы можно было избавиться, став отличником, но зачем это объяснять, когда можно ворона-Сталина попинать?). А поскольку война неотделима от деградации, не удивляйтесь, дорогие родители, словам «ср*ть» и «пошла в ж*пу».
Чтобы хоть как-то разобраться в сюжете, надо прочитать «Краденый город» с моралью «в Блокаде виноваты ленинградцы» и «Жуки не плачут» с моралью «родина – мать-уродина». В центре всё те же Таня, Шурка и Бобка. Плюс ещё приёмная сестра Сара – без речей и сколь-либо активных действий (ну нужен был автору ребёнок войны, а что с ним делать она не знает). Судьба снова сводит их в Ленинграде. Дело за малым – найти друг друга. Прибегать к помощи государства бессмысленно: ребята живут двух мирах – действительном и призрачном (и иной раз ведут себя так, будто война их не коснулась). Остаются мистические силы и Король игрушек, разумеется.
Таня превращается из кошки в человека и цинично-практично идёт в армию с документами, взятыми у трупа: нужна легализация положения, еда, ночлег. Шурка и Бобка всё больше отбиваются от рук. (Война, конечно, заставляла преждевременно взрослеть детей, но только не этих). Впрочем, если история Тани даёт надежду на перевоспитание героини и раскрывает трагизм войны, то очередные приключения пацанов в параллельном мире выглядят таким бредом и маразмом, что даже не знаешь, смеяться над этим или плакать. Разбавляет этот маразм политический подтекст. С этой целью в сказку введена завуч мужской школы Капустина Елена Петровна – горластая, нахрапистая, искренне верящая в идеалы Партии и тупая, как пробка, посему задолбавшая соответствующими лозунгами всех - от читателей до персонажей.
Финала в сказке нет. Даже открытого. Всё обрывается на самом драматичном месте. А дальше будет уже другая история.