Краткое содержание — женщина отлично проводит 19 век
Сразу скажу, что я не читала Eat, Pray, Love. Вообще, вы заметили, что любой разговор об Элизабет Гилберт невозможен без упоминания Eat, Pray, Love? С одной стороны, это очень грустно – ведь доведись Элизабет Гилберт получить нобелевскую премию по литературе, и то ведь скажут, пффф, намолила. С другой стороны, это очень хорошо, потому что если Элизабет Гилберт удалось написать книжку, которая понравилась большому количеству людей, то сразу понятно, что Элизабет Гилберт в жизни добилась всего как-то и без моего об этом мнения.
Но, как бы там ни было, а самую знаменитую книгу Гилберт я не читала. Когда книга вышла, я жила в съемной однокомнатной квартире, которую сдавали вместе со всем, что осталось от умершей здесь бабушки.
Слава богу, что без самой бабушки.
Наверное.
А то, знаете, на антресолях тогда дверцы заклинило.
Меня окружали венские стулья, югославские комоды, три ковра, линолеум и то неловкое чувство, когда ты представлял свою взрослую жизнь в несколько других интерьерах. Поэтому книга о том, как женщине сделалось нехорошо от жизни в США и она уехала избывать тоску в Италию, на Бали или еще куда там, не очень могла пригодиться человеку, у которого денег хватало только на Молоди. С одной стороны, тебе говорят – отпусти ситуацию, поешь макарон, поезжай на Бали, займись там с каким-нибудь мужиком йогой, а с другой стороны, ты приезжаешь домой, выходишь из автобуса, а там твой бывший одноклассник Тоха как раз из тюрьмы откинулся и пить заодно бросил. И ты такая: «Что бы на моем месте сделала Элизабет Гилберт?» А Элизабет Гилберт такая: «Я бы на вашем месте сделала выводы».
В общем, я так и не прочла тогда Eat, Pray, Love и не слишком спешила читать The Signature of All Things, потому что безотчетно боялась, что оттуда на меня тоже напрыгнет какая-нибудь неожиданная Италия, которая застанет меня, как водится, поперек России. Не скажу, что это достойный способ отношения к книгам. В конце концов Элизабет Гилберт не виновата в том, что вылечилась от депрессии быстрее, чем доехала до Молодей. Возможно, мне просто следовало поехать ей навстречу.
Но все равно, все равно, всякий раз, когда в разговоре приятных мне людей всплывал другой ее роман — самый, что ни на есть, романический — все равно откуда-то вылезала, как бабушка с антресолей, эта тень Eat, Pray, Love, которой, впрочем, все чаще сопутствовало честное недоумение, а то и некоторое имплицитное «ничоссе», потому что вдруг обнаружилось, что в романе The Signature of All Things нет ничего от самого успешного романа Гилберт, нет даже захода на вот эту вот хорошую продаваемость с последующей экранизацией в мускулистой сени Хавьера Бардема. Обнаружилось, что Элизабет Гилберт, написав успешный мемуар с видом на цветущую денежную чакру, взяла и написала то, что хотела написать изначально, а именно — отличный, очень старомодный роман о ботанике, мхах и марьяже ученых сердец, помешать соединенью которых может только неумение, собственно, соединяться.
При этом нельзя сказать, что The Signature of All Things был как-то уж неожиданно оригинален в структурном, сюжетном или языковом плане. Нет, это самый что ни на есть пригожий и крепко скроенный неовикторианский роман, сюжет которого приятно встает на мостик от Амстердама до Таити с заходом во все мировые порты. Здесь есть и ловкий и несгибаемый папаша-делец, и отменная мать энциклопедического склада характера, и верная домоправительница, и две положенные каждому толстому роману дочери — одна беляночка, на другой пахать можно — и некоторый любовный треугольник, и мужчины, которые с микроскопами умеют обращаться лучше чем с женщинами, с катастрофическими, разумеется, последствиями и для микроскопов тоже. Здесь есть и такое отчетливое, такое узнаваемое викторианское увлечение всем новейшим, всем научным, всем реальным и осязаемым при полном сосуществовании в одной со всем этим ноосфере любви к френологии, спиритизму и красиво оформленному бреду сивой кобылы. Здесь есть туземцы и пираты, искатели приключений и собиратели гербариев, запретные книги, познание мира, практичные платья из плотной ткани, миссионеры, ботанические сады, темные комнаты, огромные библиотеки и вечное ожидание мужа, который в викторианском романе зачастую смахивает на деда Мороза: всегда выясняется, что его по большому счету выдумали родители.
Героиня романа — Альма Уиттакер — богата и умна, но, как известно, одним этим замужем не будешь. Альма крепка телом и, к сожалению, лицом — она в совершенстве знает латынь, умеет общаться с величайшими учеными современности, обожает ботанику, но, к сожалению, с таким приданым далеко не уедешь и Альма до пятидесяти лет застревает в поместье своего отца, где есть место оранжереям, экзотическим растениям, всевозможному естествоиспытанию и даже некоторому подобию если не воли, то покоя, не говоря уже о научной работе. Альма — персонаж неромантический, но весьма, весьма викторианский: это заматеревшая и подкованная Мэриан Голкомб, сюжетообразованная Ада Лавлейс, оздоровленная Гарриет Мартино. Она изучает мхи и никуда не торопится, пока на сорок восьмом году жизни не встретит на своем пути хлипковатого рисовальщика орхидей, который разукрасит ей всю дальнейшую жизнь.
Жизнь Альмы — толщиной почти с весь девятнадцатый век — расписана увлекательно и любовно. Отец, мать, сестра, случайные люди и даже сумасшедшая подруга вдруг не только возникают на страницах совершенно живьем, но и ведут себя как вполне живые люди — умирают или внезапно, или прожив долгую жизнь в тени основного сюжета. Появляются в детстве и пропадают на всю оставшуюся жизнь. Превращаются из добрых знакомых в малоприятных незнакомцев — и наоборот. Да и сама Альма, по воле Гилберт, всю дорогу занимается ровно тем — ну или почти ровно тем — что могла бы предложить ей и настоящая жизнь: сушит кузнечиков, пишет письма, ползает с лупой возле маленькой колонии мхов, теряет надежду вместо девственности.
Конечно, видно, что в романе где-то затерялись концы и от других историй, как оно всегда бывает, когда мы встречаем людей, которых узнаем процентов на семьдесят, а потом, знаете, соединение разорвано, но в целом, в целом именно вот это и заметное желание автора написать такой роман, какой хочется, написать его с огромной любовью не только к Альме, Пруденс, Генри, Ханнеке и псу Роджеру, но и ко мхам, орхидеям и стручкам ванили, написать его так, чтобы люди ходили себе по сюжету, как им вздумается и получали от этого удовольствие, и делает книгу Гилберт неожиданно страшно обаятельной. Этот чистенький и ладный с виду романчик, где, как и положено всякой неовикторианщине, темнота затерта тенью невежества, а в светлых пятнах проглядывает то секс, то протофеминизм, вдруг как-то совершенно выигрывает от того, с каким заметным удовольствием этот текст созидался. Это действительно чистое читательское удовольствие — детское чтение (ну ок, 16+, и на старуху бывает групповуха) с настоящими героями в самом прекрасном смысле этого слова. Быть может, у этого романа и нет страшно глубоких смыслов, от которых на репутации писателя сразу нарастает по меньшей мере букер, зато тут есть мысль попроще, но кому и понужнее: не вышла замуж, так хоть погулять выйди.
