Отзывы на книги автора «Михаил Шишкин»

Бывает, с некоторыми книгами словно теряешь чувство времени - до того увлекательно они написаны, что оторваться от чтения будто не в силах. К роману Михаила Шишкина, современного русского прозаика, это тоже относится в полной мере, но я сейчас не о том. С романом Михаил Шишкин - Записки Ларионова будто теряешь само ощущение времени, попадая в девятнадцатый век, описанный очевидцем.

Да, признаюсь не раз во время прочтения данной книги меня поражало то, как она написана. Книга, вышедшая из-под пера современного литератора, но написанная в соответствии со строгими канонами русского классического романа, и сюжетными, и языковыми, словно отсылает нас к творчеству Лермонтова, Куприна, Тургенева, Чехова, мягко и ненавязчиво, но весьма ощутимо. Не зная, кто написал роман, его вполне можно было бы принять за произведение любого из упомянутых классиков. Бережное обращение со словом и вообще русским языком, глубина нравственно-философских вопросов, поднимаемых по ходу развития действия, яркие и характерные типажи, сама форма повествования (а это что-то вроде мемуаров, записок) не только настраивают нас на соответствующий лад, но погружают в особую атмосферу. Ведь для писателей-классиков девятнадцатое столетие было не минувшим, а настоящим, живым, то, что они переживали, как это модно сейчас говорить, в режиме реального времени. Это был не анализ, это было наблюдение за действительностью. И читая роман Михаила Шишкина, словно переносишься в то самое запечатленное настоящее. Не знаю, тонкая ли это стилизация или же новая форма современного исторического романа (роман детален и насыщен подробностями тех лет), но выполнено необычайно искусно.

Описание жизни (с младых лет до преклонного возраста) обыкновенного симбирского помещика не выглядит скучным или банальным, читается очень увлекательного, ведь чего только в жизни нашего главного героя, Александра Ларионова не было: полная тяжелых испытаний служба в полку, нелегкое ведение своего хозяйства в деревне, работа в Казанской канцелярии, несколько поистине драматичных любовных линий. А сколько было встреч с удивительными людьми! Жизнеописание и бытописание может быть захватывающим, особенно когда мы дойдем до аракчеевских военных поселений, дуэлей, возмутителей общественного порядка, вздумавших учинить госпереворот и скрывающихся под личиной тихого и скромного человека. Не обойдется без любовных треугольников (ну куда же без них?), бедных сироток, безумцев, тетушек, всегда знающих, как лучше...Я же говорю - в традициях русских классических романов, в которых удивительным образом переплетутся абсолютно все стороны жизни русского человека (да и не только русских: по традиции опять же, здесь будет и весьма колоритный образ доктора-немца Шрайбера). Женские персонажи на фоне мужских выглядят бледновато и чуть размытыми, но и в том есть своя неуловимая прелесть: любовь, как и женщина, должна оставаться загадкой...

Красивый, напряженный, волнующий роман, который хочется посоветовать всем любителям классики: по крайней мере, удивитесь, что и в наше время можно так писать...

То приятное книжное открытие, которое не скоро и забудешь)

Почему мы не пишем друг другу письма?
Почему мы вообще так мало пишем?
Куда жизнь наша, если не записать её словами или на фото, или на видеоплёнку.
Умрем - исчезнем. Или - нет?

***
Я люблю тебя, Володенька, который письма пишет Сашеньке, а совсем не мне. А потом читаю, вчитываюсь и думаю: "Нет, мне! Это же я, я - Сашенька!" И становлюсь Сашенькой для него, и Володя оживает, он тут, рядом со мной, живёт своей жизнью, которая на войне, и ждёт, когда закончится это всё "люди убивают друг друга, чтобы выжить", и он приедет, и сможет положить голову на мои колени, потому что я ему дорога, потому что меня любит.
Я люблю тебя, Сашенька, со всей твоею жизнью, с твоими родителями, твоим мужем-немужем, твоим домом-недомом и с девочкой-Снегурочкой твоей. Я люблю тебя, Сашенька, потому что он погиб, умер на войне. И вместе с ним умерла не только первая любовь, а вообще вся, ты будто высохла, и всё стало рушиться. Полюбить снова не смогла, хотя пыталась, но он - муж другой, так пусть с той другой и склеивает своё счастье до конца, а ты, ты своё склеишь с тем, который умер, но в тебе остался, в письмах твоих живёт.

***
Я поняла! Я всё-всё поняла! Смерти не существует. Смерть - не антоним жизни вовсе. Смерть жизни никак не противостоит. Потому что смерть - это часть жизни. Смерть внутри её. А жизнь... жизнь вокруг!

***
Михаил Шишкин делает со мной ужасную вещь: он меня пробуждает и открывает мне глаза на то, что я, человек, уйду, а вот это всё вокруг останется и будет так же, как и раньше, просто без меня. И вот где-то я уже не существую, и из 365 дней один день - день моей смерти. Он всегда был, есть и будет. Какой-то один из трёхсот шестидесяти пяти.
Все мы смертны. И наш мозг, который этого порой не осознает - не может думать наперед, не может видеть этот день, - нас обманывает. Как часто мы задумываемся о смерти? Как только кто-нибудь умрёт. Причём умереть должен человек тебе близкий, родной, любимый. Люди гибнут сотнями каждый день, но ты ведь не задумываешься о смерти, если только она не коснулась самого тебя косвенно или прямо. А потом снова забываешь.
Так вот. Не надо забывать.
Не надо забывать о смерти, но и не надо её бояться. Смерть - это жизнь. Потому что смерть нас пробуждает. Она отрезвляет, снимает всю эту ненужную шелуху. Нет, как раз-таки ненужное она оставляет. Всё ненужное надо с собой взять. Потому что ненужное - самое необходимое. Прутиком по решётке, колючки репейника, которые ты бросал ей в волосы, запахи из кондитерской, лист из гербария, и мамино кольцо, и обрывок газеты, приставший к порезу от бритья... И всё это нужно взять туда, в трамвай, где все-все, которых любил и которые когда-то были.

***
Смерти нет. Я так сказала, и так будет. Есть язык. Есть слова. Так вот, слово - жизнь. А для смерти нет ни одной буквы, ни точки, ни запятой - ничего для неё нет. Потому что жизнь вокруг, текст вокруг, слова вокруг.
И даже тишина - это текст. Безмолвный жизненный текст. Потому что слова обманывают - ограничивают, и ты начинаешь общаться глазами.

А мы были и всегда будем - в наших детях, внуках, правнуках, потомках. И если слова исчезнут, мы останемся, мы будем жить.

Эта книга отравила меня.

Как все хорошо начиналось. Красивый, трогательный текст, который будоражит, освежает, читаешь про чужую любовь и сама от этого любишь сильнее и сильнее.
Потом что-то неуловимо меняется, что-то становится не так. Душа начинает болеть, как в отрочестве – вот это тяжкое «весь мир болит».
А потом вдруг дочитываешь книгу и обнаруживаешь себя съежившейся и постаревшей, погрязшей в несчастье, в рутине, в нескончаемой глухой боли, которая и есть жизнь – хотя до того, как открыла эту книжку с обманчиво уютной обложкой, все было хорошо. Теперь сижу, скорчившись, внутри глухо болит, руки поднять не могу.

Невероятной силы текст. Не могу похвастаться таким уж толстым панцирем, но все же так сильно раскарябать мне душу мало какая книга может. После нее становишься очень живой.
Но вместе с тем совершенно не готовой к смерти, к умиранию, с дряхлости, к опустошению – а книга пропускает тебя через это много раз.

Весь мир – это такое большое-большое полотно, единая вещь, в которой каждая частичка, каждый пустяк связан со всеми остальными пустяками, всему свое место, своя какая-то маленькая роль. Время – это человеческая иллюзия, и умирая, мы остаемся на этом полотне, мы одновременно есть и не есть, одновременно еще не рождены, живем и уже умерли. И весь этот мир – мир слов, которые когда-то были рисунками. Не доходят до адресата только ненаписанные письма.
В этом смысле роман получился красивый и даже в каком-то смысле одухотворяющий.

Но что же в этом огромном полотне все такое отчаянное и больное? Счастье, если оно и есть, скоротечно и конечно, и уходит оно обязательно безвозвратно. Чем дальше вперед, тем чернее дорога, и тем больше на ней кочек и ухабов. А потом умирание и небытие.

Здесь так много противоположностей: детство и старость, мужское и женское, семья и одиночество, мир и война. И везде, абсолютно везде сложно и больно. Короткий проблеск счастливого и радостного всегда где-то на грани, где-то между, зажатый двумя половинками, но он такой крохотный, руками не поймать.

Мастерски написанный эпистолярный роман, очень, я бы сказала, чудовищно сильный текст, такой гипнотический, что захочешь оторваться и не сможешь, но я бы его никому не посоветовала. Он ядовит, не трогайте, а лучше сожгите на всякий случай.

...все великие книги, картины не о любви вовсе. Только делают вид, что о любви, чтобы читать было интересно. А на самом деле о смерти. В книгах любовь — это такой щит, а вернее, просто повязка на глаза. Чтобы не видеть. Чтобы не так страшно было.

Шишкин вот так раз: и рассказал всё сам же про свою книгу. Просто взял и выложил на блюдечке, остаётся только возмущённо вздыхать, дескать, а нам, простым смертным, как теперь рецензию писать? С горем пополам...

Нет, конечно здесь есть любовь: вагон и маленькая тележка. Поначалу даже сдуру кажется, что это и правда роман о любви, влюблённая девушка пишет юноше на фронт, а он пишет ей в ответ, и всё у них прекрасно: сад вспоминают, объятья, ночи звёздные, ветерок в кронах тополей... А потом закрадывается нехорошая такая мысль, что это ведь не диалог они ведут, а два монолога чередуют, значит, не доходят письма, а то и вовсе не отправляются. Шаг за шагом, снежинка за снежинкой — и вот снежный ком накатывает на тебя, вминая в себя с головой. Если читать внимательно, то становится понятно, почему же не доходят эти письма, почему же они даже не идут...

А сюжет романа удивительный. Что такое письмовник? Это не собрание писем, а пособие, как эти письма стоит писать. (Горькая ирония: вот у главного героя как раз есть чёткие указания, как ему следует писать письма...) Может быть, их действительно так писать и надо, что сначала просто диалог ведёшь, а потом незаметно всю жизнь свою на бумагу выплёскиваешь, так что кажется, что это и не письмо вовсе. Поймать и описать всё-всё-всё, все ощущения, короткие мгновения счастья и несчастья, обрывки впечатлений, застывшие на своём пике, как картины импрессионистов. Здесь талант Шишкина проявляется во всей красе, потому что в русском языке он плавает вольготно, как килька в томате. Почему-то очень напоминает Набокова, только впечатление от такого мастерского использования языка разное. Для Набокова это инструмент, что-то прикладное, чем он виртуозно владеет. Прирученный лев, которого он может заставить прыгнуть через огонь или подставить брюхо для почесушек. А Шишкин перед языком благоговеет, не противно так, как можно бы подумать, а с уважением, но всё же язык у него на более высокой ступеньке развития, чем человек. Может быть, именно поэтому он и поднимает неоднократно в романе тему важности слов, слова, писательства, языка... И честно пытается себя убедить, что победил великий, могучий, правдивый, свободный.

Мне очень нравится время и пространство в романе. Поначалу оно неясно, запутанно и размыто. Очень мало действительных временных зацепок в быту, на которые можно опираться, а конкретное восстание китайцев... Честно говоря, мои весьма скромные познания в истории навскидку ничего не выдали, поэтому половину книги я думала, что война выдуманная. Ан нет, всё настоящее, хоть и диковинное: ну кто бы мог подумать, что русские, англичане, немцы и японцы будут сражаться бок о бок, мы же так уже привыкли после множества книг о мировых войнах на чёткое разделение по баррикадам. Но это хороший шаг, потому что восстание не очень известное, но сквозь него проступают черты всех войн, неважно кто против кого сражается, пусть даже австралийцы с эвенками.

А ещё очень люблю, когда в романе человек ходит-ходит вокруг да около, старается, бьётся, а потом находит самого себя в итоге. Может быть и неказиста его истина, зато лично добыта потом, кровью и много чем там ещё.

Вот всем мне этот роман угодил, сижу и радуюсь. Хотя жутковатый. Не выходит из головы картинка, как женщина с глазами разного цвета сидит перед кроватью застывшей иссохшей девочки и шепчет ей: "Умри, пожалуйста, ты нас всех так утомила, если любишь родителей, то умри..."

Флэшмоб 2011, огромное спасибо за рекомендацию veronika_i .

Второй тур игры "Открытая книга", и уже вторая прочитанная "открытая" книга становится настоящим Открытием не только по тегу, но и на самом деле. И книга, и (надеюсь) автор. Вообще "Письмовник" у меня был скачан ещё около года тому назад, но всё никак не доходили руки, всё время вклинивались какие-то более первоочередные книги — то библиотечные (ужасно не люблю задерживать и продлевать книги, взятые в библиотеке!), то обязательства по годовому Флэшмобу (хотя иду с опережением личного графика), то по Долгострою... Так что "Письмовник" терпеливо вылёживался "на полке", пока не пришла наконец его пора стать "открытием".

Роман в письмах. Сначала всё выглядит как обыкновенная романтическая история любви двух молодых людей. И так и читается — романтические отношения, обнажённость чувств и обнажённость душ. Пока вдруг внезапно не понимаешь, что "Порвалась дней связующая нить...", и что его письма застряли где-то там, в глубине времён, в то время как её пишутся что называется "он-лайн". И переписка двух влюблённых сердец становится всё более виртуальной, всё более умозрительной, и если его письма так до конца и продолжают оставаться именно письмами, то она уже просто делится с ним всем тем важным, что происходит по её воле или просто случается в её жизни.
Читал, а в голове рефреном звучали строки Андрея Вознесенского из арии Кончиты ("Юнона и авось") — "У меня отрастает крыло. Я оставила свечку в окне". Что-то есть общее и в этой книге, и в той самой рок-опере. Наверное тема женской беспредельной любви и тема женского бесконечного ожидания и верности. И в книге и в опере главные героини посвящают всю свою жизнь своему любимому, с одной только разницей — Кончита ждёт более 30 лет, ничего не зная о смерти возлюбленного, а в книге...

Можно меня упрекать в излишнем романтизме и оторванности от реалий жизни, но ей-богу! если убрать из жизни идеалы и жить только голым прагматичным и порой циничным реалом, то и жизнь станет вялым и пресыщенным существованием потребителя, но не Человека... Извините за пафос :-)

Корни травы живут себе и не знают, что кто-то уже ее сжевал

Михаил Шишкин ''Венерин волос''

А из корней снова вырастет новая трава, новая жизнь, новые побеги, а отросшие побеги вновь сжуют, или опалят огнем, или скосят и вновь останутся только корни, там в глубине земли останутся корни, из которых вновь и вновь будет пробиваться новая жизнь, новые побеги, новые ветви, новые витки истории, наши дети и внуки, их потомки будут жить, когда уже нас не будет. За рождением следует смерть, за смертью вновь рождение, а между двумя точками - начало и конец - вместилась вся наша жизнь. В-с-я н-а-ш-а ж-и-з-н-ь. А до наших жизней были другие жизни, а после будут иные и мир продолжит свое существование уже без нас. И так сложно понять кто же на самом деле Тристан и Изольда? Те, кто жил много веков назад - герои рыцарского романа 12 века, - или же это герои наших дней, ищущие в каждом знакомце любимые черты, узнающие их по биению сердца. Как они сейчас изменились современные Тристан и Изольда? Мальчик, прошедший ужасы Чечни или девочка, выросшая в грязи? Или может быть переводчик, работающий в миграционной службе Швейцарии, в раю, то есть? Кто они? Какие они? Какие побеги пустили те самые корни давней любовной истории, какими новыми подробностями в наше время заветвилась стародавняя история? Где подлинная история человека - в античных статуях и лив дореволюционном Ростове, а может быть в современной тюрьме или в чеченском сарае? Где? Где? Где? Где найти место, чтобы успокоилась душа и нахлынуло счастье. В швейцарском раю его тоже нет. Наверное оно внутри, но нас так часто пинают как старые трухлявые мячи и мы сами пинаем других, что выбиваем это счастье изнутри, заполняя место счастья, болью и кровавыми подтеками душевных ран. Мы чаще всего не знаем жалости. Ни наши с-л-о-в-а, ни наши д-е-й-с-т-в-и-я. Только к-а-п-л-и дождя слезами стекают по окнам. А за ними мы - одинокие, счастливые или несчастные. Мы в одиночестве приходим и в одиночестве уходим. Но мы продолжимся в наших детях, а история продолжится в новых войнах, открытиях, революциях, новых гениях.

Меняются времена, сменяются эпохи, только человеческая жизнь остается такой же хрупкой и болезненно одинокой, только душа болит не меньше, а так же, только так же слаб и силен одновременно дух человека. От воспоминаний знаменитой певицы начала прошлого века, о ее взрослении и любви, о ее боли и потерях, к рассказам о Чечне и нашей действительности. Где точки соприкосновения тогда и теперь? Неужели большая, полная любви, потерь и обретений, боли и счастья, вот эта вся жизнь сводится к смерти в собственном дерьме? Или это мы ее так видим, а на самом деле там внутри этой женщины вновь появился смысл жизни - ее горошинка, ее кровиночка, потерянная и утраченная, оставшаяся только в памяти да на пожелтевших страницах старого дневника. Но нам и здесь важно пнуть мяч и снова выбить счастье изнутри, снова надо посплетничать, снова запустить внутрь себя грязь.

Это удивительный текст, связавший в единое целое эпохи, страны, события, перемешавший всё в блендере литературы, соединивший слова в предложения, предложения в текст, текст с жизнью, жизнь с литературой, литературу с историей, историю с жизнью, жизнь со словами, слова с чувствами, чувства с пожелтевшими страницами дневника, дневник с эпохой, эпоху с литературой, литературу со смертью, смерть с жизнью, жизнь с корнями, корни с побегами.

Весь мир - одно целое, сообщающиеся сосуды. Чем сильнее где-то несчастье одних, тем сильнее и острее должны быть счастливы другие. И любить сильнее. Чтобы уравновесить этот мир, чтобы он не перевернулся, как лодка.

Писательство - это труд, который накладывает свой отпечаток на мировоззрение и формирование жизни человека, и конечно же писатель может рассказать о писателе что-то такое, что другому и не придет в голову. Чем и занялся Михаил Шишкин - он выбрал троих писателей не очень популярных среди читателей. Хотя двое из них "на слуху", читают и обсуждают их очень редко. Шишкин рассказывает о их жизни, чтобы привлечь к ним внимание.

До этого сборника эссе о Роберте Вальзере, швейцарском поэте и прозаике я ничего никогда не слышала. Основная особенность ореола писателей в том, что люди придают им некое божественное существование, отрицая тот факт, что писатели такие же обычные люди как и все остальные, они также сталкиваются с трудностями, жизненными неурядицами, и делают многое обыденное, помимо написания шедевров. Именно на этом разбивании ореола и придания человечности и сконцентрированы истории. Про ирландского писателя Джеймса Джойса я слышала чуть больше, но не на много, как и про российского современного писателя, которому посвящена третья история - Владимира Шарова.

Таким образом, нам рассказывают истории трех веков: девятнадцатый (Роберт Вальзер), двадцатый (Джеймс Джойс) и двадцать первый (Владимир Шаров). Все трое не имели славы при жизни, но не оставляли попыток полюбиться публике. Если первые две иностранные биографии выглядят как подытоживание относительно грустной жизни, то про Шарова Шишкин поет дифирамбы. Он рассказывает как тесно писатели общались, дружили, как много у них было общего, как они постоянно держали контакт и как Шишкин переживал о незаслуженной неизвестности Шарова. Конечно же мы чувствует как Шишкин переживал утрату друга, все третье эссе это по сути прощание с другом, пожелание успехов его творчеству.

Первые два эссе были скучноваты, я пишу отзыв спустя три недели и уже практически ничего не помню. Это было очень сухо, безэмоционально, интересно, но незапоминающиеся. А вот про Шарова наоборот, было очень эмоционально, ярко и до сих пор в голове звучит его фамилия.

Видела отзыв, что первое эссе являло собой предисловие к переводу работы Роберта Вальзера. Да, наверное в купе с небольшой переведенной прозой иностранного автора, про которого написано эссе вышла бы настоящая "химия", которая получилась с третьей историей, а не такие безжизненные тексты.

Он и Она. Их души – в письмах. Их жизни начертаны на бумаге, их мысли читаются меж строк.
 
Роман эпистолярного жанра – письма двух влюбленных о чувствах, человеческих взаимоотношениях, страхе и надежде на скорое воссоединение.

Он пишет с войны, она – из мирной жизни. Кровавые картины бесчеловечной резни в русско-китайской войне 1900 года смешиваются с заурядной бытовухой советской (или постсоветской) реальности.
 
Их письма вне времени и пространства, а сами герои как будто существуют в разных измерениях. Послания не находят своего адресата, но чтобы воссоединиться, влюбленные разрывают нить времени и доверяют друг другу свои истории. О детстве, сложных отношениях с родителями, мучительных выборах и прекрасных надеждах на будущее. Они словно говорят – будь у нас шанс и всё сложилось по-другому.
 
«Письмовник» необходимо прочувствовать. Тяжелое, гнетущее содержание от ужасов войны, страданий больных и внутрисемейных распрей переплетается с нежной, щемящей привязанностью молодых людей. Они – лучи света в темных царствах друг друга и вот уже не страшно рассказать о самом интимном, о наболевшем, об одиночестве.
 
Сложная, интеллектуальная проза, не для широкого круга читателей. Но прочитать стоит. Как минимум ради того, чтобы потеряться не только во времени, но и в речевых оборотах, прочувствовать авторский стиль.

Слышите, прочувствовать! А может быть даже увидеть, как двое идут навстречу друг другу и однажды Он положит ей голову на колени…

Странная книга. Хорошая, но чужая. Это как с обувью - возьмешь в руки хрустальную туфельку, полюбуешься, да и отложишь - не для наших дорог, нам бы что попроще. Давно такого не читала. Да и то, все больше у зарубежных авторов. Она серьезно озадачивает, потому что в ней столько мелких интересных деталей, что непонятно, куда их пристроить. Спору нет, красиво, добротно сделано. Быть может, даже «на совесть», но мне-то на что все эти сокровища. Все эти сказки о спрятанной в яйце игле и звере, о считалочке с негритятами и пытке двумя корытами, о гнилых бананах и завязанных под столом шнурках, о сброшенных с балкона вещах и ведре для щенков, о горошинке и записке, приклеенной на спину. О том, что каждому считалочкой назначено, как и когда умереть. Как назначено, так и случится. И никакой герой считалочку ту не остановит, шерстинка он в шкуре зверя или не шерстинка.

Сказки перетекают одна с другую. Собеседование в женевском центре для беженцев становится вдруг то перепиской с любезным Навуходонозавром, то дневниками женщины, прожившей долгую жизнь, то списком пословиц на любой случай. А потом остается только беседа вне пространства и времени, вне личностей, стран и имен.

И снова вопрос-ответ, вопрос-ответ. Будто разговариваешь сам с собой. Сам себе задаешь вопросы. Сам себе отвечаешь.

География мест и эпох обширнейшая – только что гуляли по музеям Вечного города в поисках подлинников и вот уже кружат героев в танце улочки Парижа, чтобы спустя несколько ударов сердца обернутся Элладой или Персией, Швейцарией или Россией. Мелькают года и века, а мир все также покоится на трех китах – смерть, любовь и вера. Мелькают воспоминания о разных мелочах, словно идет репетиция показаний для Страшного суда.

Показания самые что ни на есть подробные, длиною в жизнь. И занять они должны целую жизнь. А, быть может, они и есть жизнь. В самый напряженный момент вдруг накатит лирическое отступление. И замаячит перед глазами непонятное слово «постмодерн». За что мне все это? С собственным хаосом в голове разобраться бы, а тут чужой добавляется. Только я брошу якорь на страницах дневника Изабеллы, прорасту корнями в российскую истории, как невесть откуда налетает ураган и бросает меня в открытое море, где нет грани между водой и небом, между прошлым и настоящим, между Толмачем и певицей.

Ну и где теперь родной берег? Зачем мне сейчас Париж, дайте побыть еще немного в Ростове или Питере. Как вернуться в тихую гавань? Бесполезно. Что толку кричать в этой пустыне, просить пронести в багаже хоть немного логики в это царство эмоций. Никто твоим желаниям здесь потакать не стане. И правильно, между прочим. Нечего указывать автору, как писать. Но как же мне не растерять все, что хочется сохранить в памяти из этой книги. Тут столько всего. Абсолютно каждая мелочь важна и наполнена смыслом. Из этих мелочей, что выхватывает память и хранит до конца дней и складывается жизнь. Из новостей, что не исчезают, лишь разрастаются со временем, как вырезанные слова в дереве. Из попыток жить так, чтобы было не стыдно смотреть в глаза. Из слова создающего и слова воскрешающего. Из времени, которое гораздо проще, чем кажется.

Все всегда происходит одновременно. Вот ты сейчас пишешь эту строчку, а я ее как раз читаю. Ты вот сейчас поставишь в конце этого предложения точку, а я до нее как раз в то же самое время доберусь.

Я не просто прочла эту книгу, я переболела ею. Роман, от которого мне невозможно было оторваться: настолько музыка этого произведения созвучна той мелодии, которую время от времени издают струны и моей души...
Сюжет прост. 19-ый век, симбирский помещик пишет три тетради о своей жизни, чтобы затем передать их знакомому врачу, ибо сам он одинок, стар и немощен. Мемуарами свои воспоминания он не считает, поскольку

Чтобы писать мемуары, надобно выслужиться у истории, а я в этой службе не выбился и в унтеры, сами знаете.

Так мы знакомимся с главным героем романа, Александром Львовичем Ларионовым. И, читая эти три тетради, мы ещё раз вместе с ним проживём его жизнь, в которой, как в жизни любого человека, было и хорошее, и гадкое.
Сначала мы встречаем Сашеньку маленьким избалованным мальчиком, единственным сыном и любимцем своей маменьки. Отец Саши страдал каким-то психическим заболеванием, вёл затворнический образ жизни, не позволяя врачам заниматься собой. Впрочем, для одного эскулапа он сделал исключение, и врач провёл в его комнате довольно долгое время. И на вопрос матери, чем же всё-таки страдает её супруг, ответил одной фразой: "«Vacuum horrendum» (Наводящая ужас пустота). Потом, на протяжении всей своей жизни Саша Ларионов будет страшиться пробуждения признаков этой неведомой болезни и у себя...
Идут годы, и вот Саша уже гимназист, и ему, тонко чувствующему этот мир, очень нелегко сносить злые шутки одноклассников и участвовать в их розыгрышах. После окончания гимназии юный Ларионов был зачислен в мушкетерную роту Дворянского полка в Санкт-Петербурге, где изо всех сил старался стать таким как все.

Как я ненавидел себя, пухлого, задумчивого! Как я хотел стать таким же, как они все, — тупым, грубым, жестоким, веселым!
Увы, все было напрасно. И даже чин умника, потерявшийся было где-то на волжских почтовых перегонах, снова настиг меня на берегах Невы.

Затем следуют описания жизни уже повзрослевшего Александра Ларионова, его женитьба, переезд на работу в Казань, увлечение там одной взбалмошной и вспыльчивой особой, которая своим сумасбродством то и дело отравляла жизнь окружающим, а более всего - себе самой.

Помню, в ту минуту я подумал о том, что вот зачем-то люблю эту женщину, но она не моя и моей никогда не будет, но кроме нее у меня в этой жизни, в общем-то, ничего и нет.

Много событий будет отражено в этих тетрадях, много людей пройдёт перед взором читателя...
Мне было интересно читать эту книгу. Понравился язык автора, богатый, образный. В романе присутствуют рассуждения на политическую и социальную темы, но это не делает текст сухим.
Во многих поступках Саши Ларионова я видела себя и понимала, как непросто давалась жизнь этому человеку, ещё в юности услышавшему в свой адрес спокойные и мудрые слова:

— Тебе, Сашенька, тяжело будет жить.
— Да отчего же? — удивился я.
— А ты не грубый.

Я не стану однозначно рекомендовать эту книгу к прочтению. Она понравится не каждому. Не думаю, что и я когда-нибудь захочу перечитать этот роман. Но вот именно сейчас, в то время, когда он попал в поле моего зрения, он оказался мне необходим. Мне нужно было пропустить его через себя, словно горькую микстуру, которая, не доставляя никакого удовольствия от приёма, тем не менее, врачует…

...Да. Лучше поклоняться данности
С убогими её мерилами,
Которые потом до крайности,
Послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной лестнице. (Иосиф Бродский)