Отзывы на книги автора «Томас Пинчон»

Я не я, если не начну издалека. Ходил я значит относительно недавно на выставку прославленного художника-супрематиста Казимира Севериновича Малевича, коя имела место быть у подножия (в самом прямом смысле этого слова) памятника монументального искусства «Рабочий и Колхозница». Хорошая выставка. Не идеальная, но очень приятная - вся такая темная, премиальная, с хорошей информационной навигацией. Но знаете, что меня поразило больше всего? Это сам Малевич. Мы то (да и полмира в придачу) знают его как человека, исполнившего произведение, которое может исполнить даже мой кот. Даже нескольких произведений, которые может исполнить мой кот и второклашка на уроке ИЗО (не в обиду моему коту). Но, помимо своих балований супрематизмом и легкомысленными аппликациями, оказывается, что Малевич очень вполне себе творил и в относительно традиционном ключе. Поинтересуйтесь, гляньте на его оформление спектакля «Анатэма» прославленного Немировича-Данченко - мужчина умело умел водить кистью по холсту. И вот это меня, человека от изобразительного искусства луннодалекого, очень поразило. Ну ты же можешь, зачем ты тогда квадраты малевал, Малевич? Ответ ясень. Приоткрою.

Но сначала позвольте мне и дальше вас немного еще боле потешить своим абсолютным невежеством. Я, благо, работаю на заводе, мне можно. Хочу абсолютно искренне признаться, что вижу в литературе американского писателя Томаса Пинчона фигуры Малевича. Не могу и не хочу заявлять, что Пинчон в своем творчестве совсем прям как Малевич (знаю, что кому-то это будет стоить сердечного приступа), но все же. Оба чрезвычайно эпатажны, бессовестно постмодерничны, и оба, а это важно, очень разнообразны в своем творческом выражении. Причем разнообразие варьируется от сложных аллюзивных конструкций до ситуаций «а такое слово точно существует»? Все это пиршество, конечно, как бы сказать корректно, на любителя. Но любитель должен быть подготовленный, с определенным уровнем опыта восприятия. А то иначе вы так и будете стоять и смотреть на черный квадратный «Черный квадрат». Хотя в защиту Пинчона, в повествовании его дебютного романа V. присутствует стройный смысловой ряд и даже, Я ВИДЕЛ ЕГО Я ВИДЕЛ, сюжет, но все равно, буквально уже в следующим абзаце, да даже в следующем предложении (вот буквально если бы я писал и карась) начинается то самое. Черноквадратичное. Постмодернисткое.

И вы ни черта не понимаете, как будто кто-то рассказывает анекдот на польском, что-то знакомое, но все равно недоступное. Как человек, который прикасался к польскому, поверьте, у них самый постмодернисткий язык на свете. После Пинчона, конечно. Но если так посудить, то человек намеренно так пишет, он намеренно творит вещи, которые будут недоступны многому большинству. Но, к слову, это только кажется странным. Самый популярный писатель нашей страны делает тоже самое. И все что делают? Восхищаются. Виктор Олегович, знаю, что читаете сейчас эти строки. Ну намекните нам, что вдохновлялись в начале пути Пинчоном. Моргните при первой полной луне три раза и зайдитесь мокрым кашлем. И напишите об этом в своем следующем романе "Кролya и масонский ФАШЕ". Кстати, простите, что я все не о том, но вы заметили, как Пелевин близок по названиям своих произведений к Дарье Донцовой? Потому что оба - по сути постмодернисты. Meduza обязательно должна сделать тест. Кто написал "Белочку во сне и наяву"? А "Гадание на рунах?" А "Лебединое озеро Ихтиандра"? Может "Колдун Игнат и люди"? Правильные ответы сохраню за глубокомысленным взглядом.

Так что же это такое - постмодернизм? Охарактеризую по главным деталям. Весь этот ваш постмодернизм всегда должен содержать в себе два незаменимых и обязательных ингредиента (пропорции выбираете вы). Первый - никто не должен понимать, что вы хотели сказать. Это очень важно. Причем, это не должна быть недосказанность или некая тайна, например, играющая на губах у Джоконды. Забудьте. Намеренно запутайте, обманите, заострите тупые углы. Никто, я повторяю, никто не должен понять, что вы делаете. Нарисовали на мосту огромный мужской половой орган - прекрасно, никому не говорите зачем и почему. Это искусство. Хотите обмазать говном стул – дерзайте. Малевич зря пытался объяснить смысл своего главного произведения, это было лишним. Он, правда, и так опередил свое время в своем творечстве, что еще от него требовать. Второе же правило - вашим творением должны восхищаться. Каждый день 99 из 100 людей делают необъяснимый, недоступный для понимания бред. Потом ролики с этими людьми появляются на ютубе и мы над ними смеемся. Но ровно один человек делает это так, что его творчество появляется в крупнейших галереях мира. Разницы, где мазать говном стул никакой нет, просто где-то вас заберут в отделение полиции, а где-то - домой к местному олигарху, чтобы тот смотрел и плакал. Непонятное, и чтобы восхищались. Это краткое введение в постмодернизм от Кобальтовой Мамбы (раз мы про постмодернизм говорим, то буду ей).

Так, что же делать с Томасом Пинчоном? Сколько звезд намалевать на его литературном фюзеляже? Я бы конечно, скажу честно, не дал бы ни одной. У нас на заводе такое читать не принято. Но с другой стороны, у меня есть некое ощущение, что, возможно, через 7 лет я стану долларовым миллионером, работая в очень схожем стиле. То есть, да, вы верно поняли, ради ничтожного шанса на собственную славу и финансовый успех, я возвел Пинчона в разряд современных классиков. Что и сказать, у меня всегда были очень гибкие моральные принципы. Йовнинка. Не поняли? Это просто обычный пинчонизм. Дерзайте, в общем, если ваши взгляды на стулья чуть шире, чем должно быть. А иначе, я совершенно серьезно, йовнинка.

Я кстати почти забыл упомянуть человека, который едва ли не стал известнее Пинчона в нашей стране. Это переводчик американского писателя Максим Немцов (145 место в списке самых ненавидимых людей России). Я очень многократно встречал вокруг очень нелестные отзывы о работе Максима Владимировича. Мол, де, переводит как хочет и вообще поэтому ни черта не понятно. В общем, мне как обычно есть сказать две вещи. Первое: Максим Немцов - блестящий переводчик. По сути он вам рассказывает о черных квадратах. То, что вы ни черта не понимаете - особенность произведения, а не перевода. Второе - два самых великих и гениальных переводчика за всю историю нашей страны – Борис Леонидович Пастернак и Михаил Леонидович Лозинский (если вашего папу зовут Леонид, то идите на переводчика) – возмутительно по-разному и абсолютно диаметрально перевели самую знаковую строчку Вильяма ихнего Шекспира, отчего ни один приличный школьник толком не знает, как Отелло убил Дездемону. Поэтому, коли вы не умеете сами варить этот суп, то не надо советовать другим, сколько туда класть соли. Закончу дерзким хорейным синквейном.

Эй, вы слышали? Хруст статики
Работа перестальтики
Вим, вам, вум, танцуйте самбу
Стремительно всегда
Читайте Кобальтовую Мамбу

Шестидесятые годы, США, Калифорния. Война во Веьетнаме, хиппи, наркотики и рок-н-ролл.

Замужняя уже немолодая Эдипа получает письмо от своего (умершего) бывшего о том, что она должна стать его душеприказчицей, что значит разобраться в его бумагах и делах. Она воспринимает это как новую и интересную деятельность и с удовольствием и духом приключений уезжает от нынешнего мужа в городок Сан-Нарциссо, где её бывший вел все дела.

Но находит она там совсем не то, что ожидала. Точнее то, что она находит, проливает свет на совсем необычные события, которые происходят в нашей, казалось бы обыденной жизни.

Тут-то и начинаются приключения и невероятные невероятности. Дела по душеприказанию забываются (ну или отходят на второй план, так как они инициировали сами приключения), и с Эдипой начинает происходить то, что происходит с человеком, вышедшим из зоны комфорта, и не собирающимся туда возвращаться.

Тут, к слову, читатель перестает понимать мотивацию и логику поступков героев, но, так сказать, дух авантюризма остается с нами до конца книги.

Сюжет прекрасен, полон секса и романтики, денег и нищеты, наркотиков и здорового образа жизни. А может это случайно. А может и книги-то этой не существует.

От паремий параноиков - к пинчоновскому панегирику! Не будет преувеличением сказать, что "Радуга тяготения" является наиболее сложносочиненным и замысловатым произведением, прочитанным мною со времен "Улисса". Сравнение с Джойсом тут отнюдь не случайно, напротив, это общее место в данном случае. Полифонический роман-гигант, вобравший в себя больше, чем вообще можно вместить, сверхсложный и изменчивый авторский стиль, разрывающий плоть реальности аки Самсон пасть одному фонтану под Питером. Однако есть и отличия: там где Джойс концентрирует все в малозначащих бытовых событиях одного дня, становясь таким образом творцом нового мира, Пинчон берет мир уже готовый и обширный, наполненный ревущими историческими событиями. Вместо уютного мещанского Дублина - бомбы, падающие на Лондон, и скитания по руинам послевоенной Европы. Вместо созерцательности и рефлексии - деловитость подпольщика и контрабандиста. Странные и тревожные вещи происходят за занавесом привычной жизни. Весь мир превращен в гигантскую стратегическую игру, и люди в ней - пешки, и война не есть конец, она лишь начало этой игры. Все гуще и гуще становится мгла паранойи вокруг главного героя... И при этом все гуще и гуще растут перепутанные строительные леса вокруг этой вавилонской башни, этого восхитительного романа.

Что абсолютного нового принес Пинчон в литературу на мой взгляд - так это небывалое и беспрецедентное по своему масштабу взаимодействие точных наук с художественным, литературным текстом. Пожалуй, это первая в моей жизни книга, в которой мне пригодилось физико-математическое образование для того, чтобы пробиться через лихозакрученные метафоры. Да что там, в тексте даже уравнения встречаются. Еще из неожиданного - в книге довольно широко представлена русская тема, и, представьте себе, при этом нет никакой клюквы.

"Радуга тяготения" - это, конечно, безусловный шедевр. Я мог бы бесконечно долго расхваливать эту книгу, рекламировать отдельные сценки - порнографическо-техноложеские лимерики, описания английских конфеток в качестве боевых отравляющих веществ, детальное изложение устройства немецких ракет, смакование наркотиков и сексуальных извращений, тревогу и отчаяние изгоя между трех армий летом 1945 года, слабопредсказуемый и параноидально-шизофренический сюжет... Но вы ведь уже и сами поняли, что к чему, верно? Must read.

«При чтении "Радуги" — как и любой другой книги — лучше пользоваться мозгом, глазами, ушами и носом. Остальное опционально».
Максим Немцов

Акт первый. Абсолютно Правдивые Сведения О Романе Пинчона (с разоблачением)

Всем известно, что «Радугу Тяготения» сложно читать. Увесистый том, сопровождаемый десятками путеводителей, комментариев, комментариев к комментариям и разборов полётов – разумеется, противоречащих друг другу. Неясная конструкция – то ли петляющая, то ли кольцевая, то ли чёрт его знает какая. Чехарда со временем и местом действия, чехарда с высоким и низким стилем, чехарда даже с точками зрения: не дочитав главу, нельзя быть уверенным в том, что же в ней произошло (окей, и дочитав, тоже не стоит). Наконец, знаменитые четыре сотни персонажей, главных и второстепенных, реальных и выдуманных, людей и леммингов: Пират Апереткин и белокожая Катье; Свиневич и Его Изумительный Осьминог Григорий (отличное название для группы, между прочим); Джеймс Максвелл со своим демоном и Фридрих Кекуле со своим бензольным змеем, и это не считая множества упомянутых, но не поименованных. В общем, запутаться, бросить, плюнуть и продолжить существовать без Пинчона, как и раньше существовали – при необходимости с ленцой вворачивая в разговор какую-нибудь нелепость вроде «ну читал я этого вашего американского пелевина. Ничего особенного»).

Хорошая новость: прожить без Пинчона действительно можно. Более того, поразительная часть населения Земли делает это постоянно и не особо страдает. Есть много других книг, чтение которых не требует таких усилий. Тех же, кого возмущает вопиющая нелёгкость чтения («Очень общо и непонятно!» – кричал один известный ценитель искусства), переадресуем к встречному вопросу самого автора – заданного по поводу другой книги, но не в этом суть: Why should things be easy to understand?

Тем более что сложность Пинчона не бессмысленная и не всеобъемлющая. Да, плотность его текста чрезвычайна, и по диагонали в переполненном метро его пролистать не выйдет – но покажите мне хорошую книгу, в которую не стоит вчитываться? Да, придётся поначалу выписывать имена героев и чертить схемы связей между ними (правда, пользуясь такой стратегией до конца, рискуешь оказаться с нелепой прической у огромной стены с хаотичными обрывочными заметками, как герой триллера из девяностых). Да, лучшая стратегия после прочтения первых, скажем, пятидесяти страниц – закрыть книгу и начать заново, уже в пойманном темпе и не отвлекаясь на мелочи. В том-то и соль: сложность «Радуги» провоцирует на то, чтобы читать её внимательно, а если не хочется – мир полон значительно более доступных удовольствий.

Зато тех, кто не испугается и заберётся в роман по самое не балуйся, ждут удивительные открытия. Во-первых, оказывается, что Пинчон пишет не только хорошим, но и нормальным человеческим языком. Он виртуозно жонглирует казалось бы несовместимыми элементами, и каждую возможность использует до предела: грязный и похотливый секс у него будет грязным и похотливым (а не брезгливо-скучным, как у большинства «мастеров» этого дела), комедийные реминисценции – смешными, а порой поэтичность будет уносить в такие вершины, что вопрос «учился ли Пинчон у Набокова» перестанет иметь смысл: какая разница, если ткнув в любую страницу, начнёшь читаешь что-нибудь такое:

На прудике негр — прибыл из Лондона, катается на коньках, невероятный, как зуав, скользит на лезвиях, высокий и горделивый, словно рожден для них и льда, не для пустыни. Городские детишки бросаются перед негром врассыпную, и все равно слишком близко — всякий раз, когда он разворачивается, щеки их обжигает изогнутый кильватер ледяной крошки.

Или:

Улицы этого утра уже стучат вблизи и вдали под деревянными подметками гражданских. Вверху на ветру копошатся чайки, скользят, легкие, бок о бок, крылья развешаны недвижно, то и дело слегка пожимают плечами, только чтоб набрать высоту.

Боюсь себе представить, как же хорош оригинал, но даже по переводу можно учить писателей складывать слова в предложения.

Ну и да: Пинчон исключительно, гомерически, оглушительно остроумен. И здесь уже выдержки тем более не помогут – ничто так не портит хорошую шутку, как скомканный пересказ. Верьте на слово и читайте сами.

Интерлюдия.

На телеэкране прыгают с ужимками бодрые The Klaxons, призывая отправиться с ними в бесконечность, на заднем плане тихонечко мямлит что-то про Ангела Притяжения Лори Андерсон. Впрочем, ну их, давайте лучше о книге.

Акт второй. Попытка Связного Анализа (Абсолютно Провальная)

Было бы здорово сделать вот какую вещь: собрать в одном месте нескольких человек, только что прочитавших «Радугу», и заставить пересказать сюжет. Поначалу хор будет более или менее стройным: Вторая Мировая, Фау-2, Ленитроп и его (воображаемые?) женщины… но чем дальше, тем больше будут расходиться голоса, распадаясь на полную какофонию: все бесчисленные сюжеты романа охватить взглядом с одного раза невозможно, но охватить нужно – и потому каждый читатель будет выбирать для себя те, что особенно по нему прошлись, неизбежно упуская из виду прочие; складывать в единую картину то, что никак не складывается. И вот в этом-то, кажется, одна из главных характеристик «Радуги».

Ракеты ракетами, а книга, кажется, всё-таки о паранойе, параноиках – и, конечно же, теориях заговора. Не зря на исходе второго действия на заднем плане пробегают, среди прочих, агенты Аллена Даллеса – того самого, кому самые неизобретательные из любителей conspiracy приписывают Зловещий План Вырождения России.

А каким ещё может быть главный мотив книги, чей мир настолько даже не кислотен, но натуралистичен до абсурда? Пинчон выкручивает до предела ручки контраста и насыщенности, доводит ситуации до абсурда, диалоги – до афористичности, насыщает пейзаж деталями, заставляет героев то и дело разыгрывать сценки с песнями, плясками и охотой на гигантского кракена. Неудивительно, что ни одного полностью вменяемого персонажа в книге нет: плотность текста провоцирует их на психоз. Их мир – это крысиный король из средневековых легенд; сюжеты, картины, места и люди пытаются с писком разбежаться в стороны, но вместе с тем крепко связаны хвостами.

Умберто Эко как-то заметил, что мы предпочитаем структурно воспринимать жизнь как «Трёх Мушкетёров», в то время как она куда больше похожа на «Улисса» (вот, кстати, вопрос: можно ли описать ощущения от Пинчона, не сославшись на Джойса? У меня всё-таки не вышло, простите). И паранойя всех и каждого в «Радуге» – это как раз доведённая до предела попытка найти связь в бессвязном, направить энтропию в созидательное русло, разложить по полочкам и ящичкам заведомо необъятный хаос. Потому что альтернатива этой паранойе – смирение с тем, что мир неподконтролен разуму («Паранойя утешительна — фанатична, если угодно, — пускай, однако есть ведь и антипаранойя, когда ничто ни с чем не связано — немногие из нас способны терпеть такое подолгу»). И вот они балансируют на тонком лезвии между диктатом рассудка и диктатом безумия, и, разумеется, то и дело не удерживаются, валясь пачками в бездну.

Но почему «они»? Пинчон вводит читателя в повествование не ради позёрского взлома четвертой стены; он (я, вы) – не только полноценный участник представления, но главное действующее лицо, которому суждено прорываться сквозь ткань разнородную текста суровой нитью, сшивая её в повествование.

Впрочем, возвращаясь к хору голосов – это лишь моё видение безусловно знакового романа. Если вы прочли его по-другому, это значит лишь одно: вы тоже попались на крючок ТРП, вы тоже сыграли по его правилам, теперь вы тоже персонаж его романа. Поздравляю.

Эпилог

Проанализировать эту махину у меня, разумеется, не получилось (хотел бы я посмотреть на того, кто с размаха без труда сможет разложить её по полочкам), пересказывать – и вовсе занятие для клинических идиотов, но хочется поделиться своей любимой сюжетной линией из всей книги, благо она вся целиком умещается в одну, пусть и несколько обширную, цитату:

В «Белом явлении» есть, знаете ли, один давний шиз, который считает, будто он-то и есть Вторая мировая война. Не выписывает газет, отказывается слушать радио, но все равно — в тот день, когда началась высадка в Нормандии, температура у него отчего-то подскочила до 40°. Теперь же, когда клещи с востока и запада продолжают медленно рефлекторно сжиматься, он говорит, что в разум его вторгается тьма, об истощении «я» говорит… Правда, наступление Рундштедта его несколько взбодрило, эдак вдохновило…
　　— Прекрасный рождественский подарок, — признался он ординатору своей палаты, — время рожденья, время новых начал. — Когда бы ни падали ракеты — те, что слышны, — он улыбается, отправляется мерить шагами палату, слезы вот-вот брызнут из уголков веселых глаз, он захвачен чертовски высоким тонусом, который не может не подбадривать собратьев-пациентов. Дни его сочтены. Ему суждено умереть в День победы в Европе.

Как и многие другие рецензенты, не могу обойти стороной крайне странный перевод Максима Немцова, который произвел на меня шокирующее впечатление абсолютно аматерского - будто переводчик буквально на днях проштудировал самоучитель по английскому и решил, что этого достаточно. Довольно стремный буквализм, при котором название группы "Doors" переводится как "Двери", а "Rolling Stones" как "Перекати-камни" - и я вполне могу понять эту логику. Чего я не могу понять, так почему она используется только местами. Почему тогда Битлз и Гудиер не переведены? Какие-то фамилии переведены, а доктор Браун почему нет? а в фамилии Вулфмана переведена только первая часть? Получается и трусов нет, и крестик болтается. Смелости не хватило написать "группа Жуки" (или "Розовый Флойд"). Вроде как у переводчика мания величия и он считает, что все остальные переводят неправильно, а он сейчас весь в белом покажет как правильно. При этом Немцов не критично относится к друзьям переводчика - nation не всегда нация, bathroom не всегда ванная, enterprise - не всегда предприятие, а money shot нельзя переводить как "денежный кадр" (забавно, что четвертаки при этом называет квортерами, а слово батут заканчивает буквой д). Вообще Немцов переводит как в девятнадцатом веке, когда переводчики не до конца понимали язык и его особенности, многое переводилось на слух и не по смыслу, но по удобству, и считалось нормальным использовать ы и ъ в английских именах.

Результатом надмозговых потуг Немцова стал мой регулярный ступор, когда я зависал на несколько секунд, чтобы понять, что именно толмач имеет в виду, а когда понимал, хотелось то плакать, то смеяться попеременно (то, что хиппи обращаются друг к другу на "вы", это отдельная тема для лулзов). Я не думаю, что ситуация, когда перевод отвлекает внимание от авторского текста, комплиментарно говорит о переводчике. Лучше б Немцов сосредоточился на примечаниях. Крайне мало крайне необходимых для понимания текста комментариев и ссылок - тех, что есть, с гулькин нос, вообще недостаточно, они как тизер, скорее намекают, чем объясняют. Даже со знанием специфики американских шестидесятых-семидесятых все равно сложно читать - слишком уж много деталей.

Я не знаком с другими творениями Томаса Пинчона, но эта книга, похоже из разряда контркультуры - всякие там Буковски, Паланики, Хантер-Томпсоны и иже с ними. Все это сочно, ярко, движуха, колоритные персонажи, странные диалоги, все посыпано дурью и белым порошком, везде пирсинг, петтинг и фистинг. По факту книга ведь не детектив, а просто энциклопедия торчковой культуры - позднеторчковой, на закате уже. Чего курили, что слушали, чем жили да как думали, как себя вели, какие фантазии циркулировали, каким теориям заговора верили и как старчивались и сходили с ума. В общем-то книга дает неплохое представление, почему нормальные законопослушные граждане так люто ненавидели всех этих грязных хиппанов. Меня они конкретно выбесили, хотя я только книгу прочитал, а с реальными-то никогда и не встречался.

Что покоряет - так это идея сделать детективом закоренелого торчка. Нет, это надо додуматься - поместить в центр расследования человека, способного смотреть документалку по кокаиновому кирпичу. Снимаю шляпу перед вящей оригинальностью такой задумки и отличным ее исполнением.

В чем-то похоже, как будто читаешь National Geografic, но только не про бушменов там или индейцев Амазонки, а про скрытый белый народец, носящий длинный волосы, живущий сегодняшним днем и постоянно употребляющий различные вещества. Натурально - описываются способы питания, повадки, брачные танцы, религиозно-философские взгляды да прочая этнография.

Текст заморочный, героя болтает как говно в проруби, у него проблемы с памятью, вокруг овер до хрена персонажей, история постоянно искажается. Да и вообще думается, смысла какого-то в книге нет, ибо герой чисто случайно летящей походкой оказывается в нужных местах в нужное время и большая часть истории идет у него за спиной. Да и сюжета нет, это чисто трип по хиппилэнду. Но чего не отнять - так это стиля: реально погружаешься в эту свою атмосферу, затягивающий темп повествования и специфическое чувство юмора.

Люди читали те новости, какие хотели, и каждый, соответственно, строил собственную крысиную нору из  клочков и обрывков  истории.

Пинчон, потому  что иногда возникает потребность выйти из зоны читательского комфорта. Не "порою блажь великая", но род категорического императива, когда знаешь заранее, что соприкосновение с текстом окажется болезненным, заставит  ощутить собственную малость.  Что это в очередной раз разобьет в мелкие осколки твое всегдашнее стремление упорядочить мир, найти ключи  к его пониманию, ввергнет в хаос и тут же из ничего сотворит новую систему мира с чуть смещенными векторами. Пинчон всегда такой аттракцион неслыханной щедрости.

О V думала давно, вот пришло время. Читала в переводе Николая Махлаюка, Сергея  Слободюка и Анастасии Захаревич. Имея возможность выбора, остановилась бы на варианте Максима Немцова, не потому  что тройственный союз плох, он замечательно хорош. Но потому что  пинчонова проза для меня плотно увязана  с интеллектуальной игрой и поэтикой переводческих решений Немцова. Однако вышло как вышло, взяла до чего проще было дотянуться, и наверно это было ошибкой, попадание в резонанс с одним человеком не гарантирует того же с другим/другими, у меня во все время чтения не случилось волшебных озарений, которые подсвечивают восторгом мгновенного узнавания трудный текст.

И, все-таки, что значит "Ви"?  Ну, по крайней мере, одно могу исключить, точно не "вендетта" (по Алану  Муру). Здешнее V посередине между укатившейся за подкладку через дыру в кармане монетой и Святым Граалем. Ого, нехилый такой разбег. Так ведь Пинчон - он такой, бестрепетно смешивает в громокипящем  кубке уродливое и прекрасное,  буффоннаду и трагедию, изысканно тонкое и гротеск - причащайтесь (ох, а это не может быть расценено как оскорбление чувств верующих? теперь ведь очень легко кого-то оскорбить, вовсе не имея того в виду.)

Итак, в романе два центральных мужских персонажа: Бенни  Профейн (к имени которого прямо-таки просится "профан"), отставной моряк, человек йо-йо - чёрти куда заносит его очередной выдох судьбы, и всякий раз он возвращается на круги своя в том же шлимазловом  обличье. Не держится ни за что хорошее, посылаемое навстречу ему судьбой, но и по-настоящему худое не может зацепить, удержать его. Берется за разные диковинные работы (чего стоит отстрел аллигаторов в нуэво-йоркском метро), сталкивается с разными людьми и попадает в различные обстоятельства. Порой задумывается над сложными вещами, не давая себе труда додумать до конца. Может быть, потому что знает, что, когда ответ придет, его уже здесь не будет, неумолимая йо-йо-планида увлечет в новые дали.

Герберт Стенсил (трафарет, шаблон, но если и лекало, то  для создания идеального образа), он мой  рыцарь в книге. Не знаю, насколько эта роль реально соответствует персонажу, насколько другие читатели готовы увидеть в нем Парсифаля, да мне в целом и не нужно соотносить свои ощущения с чьими бы то ни было. Потому что он мне нравится. Он классный, именно он задается вопросом о загадочной V,  отыскивая ее отражения и проекции в прекрасной Виктории Рен, крысе Веронике, Венеции, боттичеллиевом "Рождении Венеры" и сакральной стране Вайссу. И он встает на защиту слабых, и любит Рэйчел, и он ищет отца, в "Радуге тяготения" он трансформируется в Слотропа, как Профейн станет Пиратом Прентисом.

И все-таки единственный женский  образ из пестрого калейдоскопа здешних персонажей,  Рэйчел Оулгласс (стеклянная сова) отозвалась во мне узнаванием в этой пинакотеке.  Молодая женщина , принадлежащая по праву рождения к совершенному истеблишменту, общается, тем не менее сомнительными личностями, работает секретарем, была любовницей Профейна, покровительствует дурочке Эстер, реализуя материнский инстинкт. И в целом, нормальная, она мне нравится.

Самые крутые истории книги. Мальчик с винтиком в пупке (вообще пупок здешняя идея-фикс, каких только тут не встречается), который искал возможность открутить, а когда нашел, у него отвалилась задница. Аллигаторы в манхеттэнской подземке. Операция Эстер. История Ивана Годольфина, которому натолкали в лицо всякой хрени, и история кукольной девушки Мелани л`Эрмодитт погибшей во время спектакля потому что забыла надеть защитные трусы. Еще попытка самоубийства не помню кого из двоих, все-таки кажется Профейна, когда полицейские растягивали защитную сетку. И да, разобранный на запчасти Подлый священник. И да-да-да, обращение крыс, чего стоил сомневавшийся Игнациус (Лойола?)

Роман крутейший, он останется со мной, займет место в ряду книг, которые и уму, и сердцу.

Одна моя подруга, бесконечно поставляющая мне книжки и оставшуюся половину радостей жизни, как-то сказала:
— Мариванна, не хочешь ли приобщиться к постмодернистскому наследию?
— У постмодернизма нет наследия, — отрезала я, но приобщиться не отказалась.
Подруга безуспешно два месяца пыталась познакомиться с первой в своей жизни книжкой Пинчона — но не смогла и спихнула мне. Я вполне открыта новому, так что прочла за десять дней и не без удовольствия, хотя причина, по которой не осилила книгу подруга, стала очевидна мне сразу.
Во-первых, декорации, в которых разворачивается действие «Внутреннего порока», одновременно и жутки, и чужеродны среднерусскому организму. Мне роман напомнил относительно недавно пересмотренный фильм «Большой Лебовски» Коэнов, даже с главным героев пересечений изрядно — но только атмосфера совсем другая, ещё менее праздничная. Даже больше скажу: если бы наши, отечественные власти предержащие были чуть умнее, они бы со всей дури вкладывались в издание и продвижение таких вот книг ради демонстрации разлагающегося Запада. А что картинка сорокалетней давности — так это тренд сегодня такой. Даже против истины не сильно погрешили бы — посмотрите оригинальный трейлер, неблагополучные пригороды Лос-Анджелеса мало изменились за лето.
Во-вторых, Пинчон не развлекает. Он сразу много задач выполняет в этом тексте, в частности — мастерски нагнетает атмосферу, но развлекать широкого читателя лёгкоусвояемым стилем он не нанимался. Поначалу ты как будто попадаешь в тюрьму за границей: мало того, что язык неродной, так ты ещё и по местной фене ни разу не ботаешь. Если бы Пинчону было лет 35 и вырос он в Британии, я бы сказала, что автор вы… в общем, то самое сделал, что содержит нецензурную брань, и написал книгу для себя и узкого круга своих друзей, увлекающихся, собственно, контркультурой 60-х. Пинчону же, весьма активно жившему в период, когда мои родители ещё пешком под стол ходили, этот язык родной, и ему есть что сказать на нём и своим ровесникам, и людям значительно младше, но не насколько оторванным от контекста. Юную же среднерусскую особь женского пола Пинчон бросает, как беззащитного кутёночка, на сорок лет назад и градусов эдак на 160 восточней, суёт в рот косяк, поджигает и говорит… Да ничего он не говорит, никакого напутствия тебе не даёт, но ведь плывёшь же! Плывёшь между неизвестными названия, непривычными оборотами, бултыхаешься в чужом изменённом сознании — и делаешь это с какого-то момента с огромной радостью. И гордостью — есть у меня ощущение, хотя наверняка полная фигня, что попади я в эту импровизированную словесную тюрьму — быстро добилась бы от местных зеков уважухи и сочувствия.
В общем, думаю я прочесть ещё что-нибудь Пинчона в ближайшее время.

Я ничего не хочу говорить об этой книге. Мне решительно нечего о ней сказать. Но, увы, KillWish заставляет, и, вместо того, чтобы потратить время на что-то более полезное (скажем, на чтение классной книжки), я пытаюсь объяснить, что не так (лично для меня) с этим творением Пинчона.

Честно говоря, я уже не вспомню, как «Выкрикивается лот 49» оказалась в моем списке хотелок. Возможно, кто-то в моей ленте активно ее ругал, я заинтересовалась, что это за интеллектуальный трэш, и отложила ее на верхнюю полочку в моем читай-разуме. Прочти я «Выкрикивается чего-то там» в иное время, вполне может быть, что не злилась бы на нее и даже заинтересовалась «глубинными смыслами». Теперь же, увы, я почувствовала себя изнасилованной. Изнасилован был мой мозг, и я даже не получила от этого минимальной положительной отдачи. В сравнении с Пинчоном не так давно прочитанные «интеллектуальные» Мисима, Елинек и Сюзанна Кларк – авторы для слабаков. Даже после бессмысленной и беспощадной «Дюны» я не испытывала такого упадка сил, как после вот этого.

«Выкрикивается что-то там» – стандартная по нынешним временам проза для «избранных». Она может считаться классикой, может получать премии, но читать ее для удовольствия, просто из любви к лит-ре, невозможно. Какие-то там Акутагавы, Замятины, Моэмы, Мазохи, Достоевские, Кронины пытались что-то там рассказать, увлечь читателя; если они делились личными мыслями в книгах, то обычно не выпячивали их с желанием показать остальным, какие они умные, а все остальные ничего не понимают. Их проза – это общение с миром, так или иначе. «Выкрикивается…» же – это общение с пустотой. Тут нет ни внятного сюжета, нет логики и даже алогичности а-ля Кэрролл, нет интересных персонажей – вместо этого пластилин и пластмасса, из которых писатель пытался сделать себе корону главного интеллектуала от писательства (но Джойс повеселее и увлекательнее). Сквозь буквы сочится авторское самолюбование: «Посмотрите, в какие аллюзии я могу, какие у меня отсылки на древние тексты…» Может, во времена… хм… юности писателя это было забавно. Но человека 21 века, у которого интернет под рукой, этим давно не удивишь. Авторский снобизм не замечаешь, если читать его интересно. Тут же чтение превращается в рутину, хуже – в пытку. Текст не вызывает эмоционального отклика. Честное слово, я больше буду сопереживать анонимному комментатору в Ютубе, чем главной героине Пинчона.

P.S. Краем глаза прочитала, что Пинчон был фанатом Набокова и, похоже, пытался ему подражать, причем взял у В.Н. самое худшее. В итоге ни первый не нравится, ни второй. Спасибо, что только 240 стр.

"Внутренний порок" - психоделический нуар, роман-метафора, и, пожалуй, на мой взгляд один из лучших романов нулевых.

Произведение содержит все приметы 60-х: мэнсонианское безумие, хиппи и наркотики, рок-н-ролл, антикоммунистические запреты и протесты против войны во Вьетнаме. На фоне всего этого хаоса разворачивается серия убийств, похищение строительного олигарха Микки Волкманна и Шасты Фей, ближайшей подруги главного героя - обаятельного торчка, порой сильно напоминающего Большого Лебовски, и частного детектива - Лэрри "Дока" Спортелло. Начиная с этих событий, постепенно Пинчон заводит нас в тупик, до поры до времени читатель предполагает, что все завязывается на действия наркокартеля. Но в конце автор делает финт в сторону полиции, и по сути одна из линий произведения сводится к противостоянию человека и системы.

Вроде бы все ясно, роман более прозрачен, чем тот же "V." (может язык не очень привычен рядовому читателю, зато он хорошо передает атмосферу времени и добавляет изрядную долю юмора и иронии, за что, конечно, отдельное спасибо переводчику - Максу Немцову), но при более глубоком рассмотрении можно обнаружить разные маркеры и прямые намеки на метафоричность текста:

Когда он вернулся, под кухонную дверь был подсунут конверт: это Фарли оставил увеличенные кадры с плёнки, запечатлевшей свистопляску в жилмассиве «Вид на канал». Крупные планы стрелка, подбившего Глена, но ни на одном ни шиша не разглядишь. Это мог быть Арт Пиликал под лыжной маской, как с новогодней открытки, это мог быть кто угодно. Док вытащил линзу и всматривался в каждое изображение, пока те одно за другим не начали расплываться мелкими каплями цвета. Как будто что бы там ни произошло, оно достигло какого-то предела. Словно отыскал ворота в прошлое — неохраняемые, незапретные, поскольку это ни к чему. Наконец, в сам акт возвращения встроена эта блескучая мозаика сомнения. Такое коллеги Сончо по морскому страхованию называют «внутренним пороком».

— Это как первородный грех? — поинтересовался Док.

— Это такое, чего не избежать, — сказал Сончо, — дрянь, которую не любят покрывать морские полисы. Обычно относится к грузу — вроде битых яиц, — но иногда штука и в судне, которое их перевозит. Например, почему из трюмов надо откачивать воду?

"Внутренний порок" - это система с гнильцой (не обязательно США, мы можем вспомнить и бразильский "Элитный отряд" Падильи), где работу выполняют за работников системы условные Доки Спортелло.

P.S. Сам роман был прочитан почти под занавес в прошлом году, поэтому и в списке лучшего 2015-ого года.

«Винляндия» — роман, хоть Пинчон и не отходит от своего канонического стиля, на удивление сентиментальный. Нет, все рок-н-ролльные составляющие, за которые стоит любить «великого затворника», сохранены: абсолютно непредсказуемые сюжетные заносы, яркие «ярче некуда» персонажи, сидящие в каждых кустах федералы, паранойя, блестящее знание и чувство американской культуры 60-х, и, безусловно, неповторимый, сложный и великолепный язык.

Роман (если в нем вообще возможно ухватить хронологию) разворачивается в десятилетии между 1960 и 1970 гг., в эпоху заката «детей цветов» и наступления рейгановской реформации. Вчерашние расклешенные блондинки в мини-юбках идут разливать пиво в придорожные бары, хипповские коммуны разгоняют внутренние войска, а любой Volkswagen T1 в психоделических цветах подвергается осмотру.

Впрочем, политику Пинчон высвечивает только местами, опуская ее как само собой разумеющийся неотвратимый факт. Зато отводит место телевидению, которое лучше всяких обещаний правительства зомбирует людей, заменяя им великие американские авантюры. Ящик встречается в романе довольно часто.

В отличии от персонажей, которые дрейфуют из главы в главу с весьма условной последовательностью. Эксцентричная девушка Френези, вокруг которой разворачивается фирменная пинчонская катавасия, обрастает федеральными агентами, нинзеттами, рокерами, детьми и всеми теми, кем Пинчон любит населять свои запутанные и очень смешные (если есть подобающее чувство юмора) романы.

Самый сложный и загадочный писатель XX века, хотел он этого или нет, заставляет современного читателя испытать острую грусть, что Калифорния 60-х безвозвратно канула в лету. И мы в эту эпоху, к сожалению, не попали.